***
В горячей воде было некомфортно физически – зудели и жглись затянувшиеся розоватой кожицей ожоги, – но душой Халиль ликовала. Она буквально чувствовала, как сползает с плеч усталость, как мягкие от пара мышцы расслабляются, позволяя ей обмякнуть не от страха или в защите, но только потому что так удобнее сидеть в бадье. – Ну и урод же он! – выругалась Лелиана и выжала губку практически досуха. У нее было такое лицо, будто вместо этой губки бард представляла в своих руках голову злосчастного храмовника – и в этом случае вряд ли бы кто-то ему позавидовал. Эльфийка тихонько улыбнулась отражению Лелианы и в который раз подумала, что стоило жить только ради того, чтобы иметь таких друзей. Сначала она честно пыталась отдраить грязь сама, но к ранам на спине жирная мазь прикипела намертво, и Халиль то ойкала, то сконфуженно фыркала, пытаясь дотянуться до шрамов и при этом не переломать себе что-нибудь в процессе… А потом Лелиана сказала, что она не в своем уме, если считает себя обузой из-за мелочей, а еще – что только полная дура откажется от услуг орлесианского барда в таком деликатном деле, как внешний вид, и вообще: «Не лучше бы тебе просто расслабиться, дорогая, и не тратить силы на красноречие, тем более, мои аргументы все равно серьезнее твоих». Разбитая по всем фронтам эльфийка сдалась и подчинилась коварной судьбе – впрочем, у той была прелестная улыбка и нежные руки, которые с губкой обращались ничем не хуже, чем с луком. Полчаса в горячей воде, по горло в мыльной лавандовой пене и под ободряющую трескотню подруги привели к тому, что Халиль не перестала стесняться своей беспомощности, но почти смирилась с нею. Настолько, что про храмовника выложила все, как на духу, потому что Лелиана не спрашивала – только кивала, поддакивала, емко ругалась в полагающихся местах и, стоило эльфийке опять забыться, что она в безопасности, и начать прятать голову, взгляд и всю себя, бард практически до скрипа терла отощавшие плечи. Ласково, но уверенно – ровно так, как требовалась… Это была почти материнская забота. Халиль плохо помнила родителей, но руки, мылившие ей голову, и голос, напевавший долийские колыбельные, всегда были с ней – внутри нее. У Лелианы был похожий тембр – только словам она предпочитала мурлыкающие под нос мотивы, похожие на трели пастушьих дудочек. – Вот так более-менее, – еще раз оглядела бард свою работу и, стряхнув с кистей хлопья пены, взялась за ножницы. Их половинки металлически лязгнули, Халиль вздрогнула – почти как сочленения доспеха, – и чуткая ладонь тут же пригладила вихры на маковке. – Я хотела немного подравнять это безобразие… Может, завтра или потом как-нибудь? – Нет-нет, все в порядке, – пробормотала Халиль, стараясь не обращать внимания на то, как непривычно легка мокрая голова. – Я знаю, ты справишься прекрасно. – Еще бы, – усмехнулась бард, пытаясь пригладить торчавший вверх неровный вихор, и улыбка пропала из ее голоса. – Руки поотрывать тому уроду, что это сделал, такую красоту – и так… Ух, как я зла. Это же храмовник, да? – Угу, – кивнула эльфийка и съежилась, обняв скользкие и блестевшие чистотой коленки – только незалеченные синяки лилово расползлись по коже. – И с руками... Не выйдет. Если я правильно разглядела, Зев его убил. – Так ему и надо, – веско хмыкнула Лелиана и поддела ножницами первую прядь. Рыжие волоски, где подлиннее, где помельче, что труха, густо посыпались вниз, закачались на воде, бороздя отражение девушек рябью. Первые пару лязгов Халиль вздрагивала, потом привыкла – Лелиана была очень осторожна, стригла, прикусив губу и сосредоточенно шмыгая, колдуя над каждым локоном – оставить, укоротить, убрать совсем? – и гораздо чаще все-таки оставляла, хитроумно поддевая лезвиями ножниц так, чтобы сохранить хоть что-нибудь. – Я с самого детства отращивала, – пожаловалась эльфийка, положив подбородок на прижатые к груди колени. Голос к ней вернулся – долгий разговор, молоко, зелья, – но сейчас притух сам собой, словно прикрученный фитиль лампы. Это было… Так глупо, на самом деле, жалеть о волосах после всего случившегося, и вообще глупо было даже заикаться о своих чувствах слабачки, но Лелиана, чудесная, лучшая на свете Лелиана все поняла правильно. – Ему нравилось, да? Халиль кивнула и зажмурилась, чтобы не расплакаться опять. Конечно, Раму нравилось, и ей нравилось – чувствовать его запутанные в прядях пальцы, его поцелуи, щекотавшие пушок на виске, его тепло в объятьях. Она не стала рассказывать про свой сон – потому что это было слишком личное, только их, выпавшее на мажью долю, – но это ведь была Лелиана. – Хорошо, что он у тебя был, – сказала бард и щелкнула лезвиями у затылка, просыпав на воду мелкие обрезки волос. Вздохнула. Опустила ножницы, присела рядом, опершись локтем о бортик бадьи, преданно, снизу вверх попыталась поймать взгляд Стража. – Тебе не надо мучиться, что и как рассказывать. Я знаю, что случилось с тобой в Дракконе, Лиль. Эльфийка сглотнула. В комнате витал густой пар, зеркало на стене и кувшин на тумбочке запотели, но в горле у нее все равно стало сухо и горько. – Кто еще знает? – тихо спросила она. – Зев и Стэн забрали тебя из камеры. Винн лечила. Я ей помогала. Остальные без понятия. – Это хорошо, – снова сглотнула Халиль. На самом деле, плохо – знали целых четверо, и, главное, знал Ворон, перед которым ей всегда хотелось быть хоть капельку смелее и увереннее, потому что он сам был таким. – Я не хочу, чтобы знал Алистер. Пожалуйста. Если сэр Дерек был прав, и я правда это заслужила, Алистер… Ему будет трудно… – Ты заслужила что? – холодно сощурилась Лелиана, и губы у нее сразу стали жесткие, под стать словам. – Лиль, никто из нас так не посчитает. И не смей даже думать то, что ты сейчас сказала. Это ужасно, это несправедливо, но это не то, что ты должна ставить себе в вину. – Я почти не сопротивлялась… – Как и я, – почти выплюнула, сквозь спазм и прикушенную губу, Лелиана. Ошарашенно Халиль уставилась на нее, бард, выдавив дежурную улыбку, медленно вздохнула и осторожно, будто держала в ладони хрусталь, сжала ее пальцы, едва теплые даже в горячей воде. – Как и я, Лиль. Все, что ты сейчас думаешь о себе – грязная, слабая, порченная, – думала про себя я. Но ведь это не так? – Что ты, нет! – горячечно вспыхнула Халиль, почти вцепилась в пальцы подруги. Она не должна была. Если бы она знала… – Я не хотела обидеть тебя, прости, пожалуйста, прости. Ты храбрая, красивая, ты правда лучшая! – И в этом мы очень похожи, – улыбнулась бард, мягко выпутав пальцы из хватки, самыми кончиками провела по отражению в бадье – размытая рябь показала лишь два рыжих пятна, одно чуть темнее, оттенком в медь, второе почти солнечное. – Только присмотрись, как сестрички. Даже стрижка похожа… Хотя нет, тут я поторопилась. Еще у висков поправить. Ошарашенно молчавшая эльфийка не дернулась, когда Лелиана поднялась на ноги и, подхватив мотив напева едва ли не с того же места, где оборвала его, продолжила работу. Пряди сыпались вниз. Халиль думала.***
Сэр Дерек стоял на пороге камеры. Взгляд, который и днем напугал Халиль, теперь показался ей воплощением кошмара, на фоне которого багровые искры в радужке демона-Рама не значили ничего. Здесь мешались ужас, презрение, жажда и еще многие ощущения, которые эльфийка и озвучить побоялась бы, а спросонья даже не всем смогла бы подобрать имена. У нее не было времени привыкать к реальности, вспоминать сон или делать выводы – тело среагировало раньше. Халиль рывком села, съежившись и здоровой рукой охватив колени, затравленно уставилась на рыцаря снизу вверх, жалея, что не проснулась раньше и не отползла в угол камеры. Даже один отвоеванный шаг расстояния между ними означал возможность находиться хотя бы капельку, но дальше от этого ужасного человека. Тем более, он был не один. Спутник на вид был почти ровесник эльфийки, может, на пару лет старше, из-под светлых, в тон короткому ежику бровей на нее был нацелен любопытствующий, но холодный взгляд. – И это та еретичка, брат Дерек, о которой вы говорили? – тонкие губы презрительно поджались. – На вид не так опасна… – О, – храмовник – впрочем, теперь было ясно, что они оба из ордена, – закатил глаза. – О, Эстебан, молодости свойственно ошибаться. В том и опасность малефикарума: демон, руководящий этой несчастной, не покажет всей своей силы, пока не будет удобным для того случай. Нам повезло узнать об отступнице до того, как случилось непоправимое. Халиль с тоской смотрела на пустой пол – пока она спала, миску с подернутой пленкой жира похлебкой убрали. Теперь она понимала, как глупа была, побрезговав даже столь мерзкой на вид едой, и еще больше жалела только о воде – на дне кружки оставалось как раз пара глотков. Хотела напиться, как проснется. Ей казалось, ночью форт вымирает и никому не будет дела до того, бодрствует она или бродит по Тени – только лишь казалось, потому что храмовники не поленились прийти в глухой волчий час. Крохотное оконце под потолком камеры было залито чернотой – мигал только раздражающе-оранжевый фонарь где-то на макушке крепостной башни, да факелы заливали коридор неверным пунцовым пламенем. Почти как огонь демона. Быть может… Когда Халиль подняла голову и увидела на перевязи рыцарей кинжалы, а за поясом сэра Дерека – плеть, на миг преступная в своей слабости мысль затопила ее глухим отчаянием. Рам ведь никогда не ошибался, он уже сделал невозможное – вытащил ее из Башни, пусть и такой ценой. Может, стоит все-таки послушаться демона? Она тряхнула головой. Нет, ни за что. Благодаря Раму она приняла свой дар, но использовала его всегда во благо – когда ранены друзья, когда кругом атакуют порождения тьмы или иного выхода нет. Здесь у нее был выбор – терпеть. – Посмотри на нее внимательно, – фыркнул, протиснувшись в камеру, сэр Дерек. Сейчас он двигался непривычно тихо – из доспеха остались только перчатки и сапоги, спутник же его и вовсе был облачен в простое послушническое одеяние. – Посмотри и запомни, как выглядит грех. Эта ведьма едва не свела меня с ума сегодня днем своими чарами, и только сила молитвы вернула мне разум. Халиль не поверила ушам. На миг подобие вымученной улыбки искривило губы – рыцарь ведь шутил, верно? – но лицо сэра Дерека осталось предельно серьезным, и эльфийка затравленно потупилась. Сердце стучало громко-громко. Почти заходилось в истерике, как и она сама – не помогали ни медленные вдохи, ни еще более медленный выдохи. – Я сказал что-то смешное? – нахмурился храмовник, положив ладонь на рукоять кинжала. – Нет, – торопливо, может даже раньше, чем он спросил, замотала головой Халиль. – Нет, но я… Я не понимаю, – она вскинула голову почти с надеждой, вдруг при Эстебане рыцарь все же будет не мягче, но хотя бы справедливее, – я ничего вам не делала! – Один грех тянет за собой другой, – скривился Эстебан, подойдя ближе к спутнику, коснулся его локтя. – Ты был прав, брат. Теперь она будет прикрываться ложью? В отчаянии Халиль схватилась за запястье обожженной руки. Это была какая-то игра, в которой ей не объяснили правила – как ни пыталась она хотя бы разобраться, путаница уже случившихся нарушений тянула вниз, все глубже в бездну в глазах храмовников. – Быть может, демон действительно отравил ее разум, но потому мы и нужны здесь. Ты спрашивал меня, почему нельзя попросту усмирить ее, и я ответил… – Что нет толку в каре, если преступник не осознает вины. Я вижу, нам придется потрудиться, чтобы до нее достучаться. – В чем вы меня обвиняете?! – не выдержала, почти закричав, Халиль. Они говорили так, будто ее рядом не было, будто диалог велся на дружеских посиделках – и тем страшнее было слушать его. Храмовники уже низвели ее до бессловесной овцы, которой всего лишь надо указать свое место, и они искусала изнутри всю щеку, пытаясь отвлечься и не думать, как именно они будут исполнять свой долг. – В грехе малефикарума, – сквозь зубы выцедил брат Эстебан. – В распутстве, лжи и смертях, случившихся по твоей вине, – сэр Дерек дождался, пока отчаянный, уже влажный от слез взгляд эльфийки нашарит его суровую ухмылку, и, не оборачиваясь к спутнику, добавил. – Все же я признателен, что проводил меня в архив. Грегор уже писал про эту девицу, и я разочарован, что Орден проигнорировал его призыв. Она называет себя Халилью Сураной, – с нажимом на слоги рамовой фамилии, будто звуки ее царапали рыцарю нёбо, произнес Дерек, – но в Кинлохе она была просто Халиль. Ее пощадили, решив, что детскую выходку приукрасил рассказ свидетелей, но уже тогда в ней сидел демон. Она очаровала юношу; Грегор отзывался о нем, как о примерном ученике Ирвинга, а теперь, когда этого мага казнили за малефикарум, которому она его обучила, она без стеснения взяла его имя… Скрюченные руки скрипели сухожилиями, как корни деревьев, медленно – слишком медленно, не успевая, – Халиль подняла ладони выше, пытаясь закрыть себе уши, чтобы не слушать этой лжи. Приступ паники клокотал в глотке, она была одновременно в гневе и отчаянии – и вдруг этот ком, изранивший горло, растаял, будто тепло сомкнувшихся на шее пальцев могло растопить его. – Нет! – закричала она, почти бешено тряся головой, – нет, это ложь! Вы лжете, все было не так!.. Сэр Дерек скучающе поморщился и влепил ей пощечину. На этот раз он не стремился быть осторожным – лопнула губа, кровь залила рот, Халиль упала на бок, подломив неловко локоть и ссадив висок о камень. След перчатки горел, будто она была раскаленной, и горело внутри – там, где грудину царапал надрывный крик. – Я даже могу понять того дурачка. Она недурна собой, – почти снисходительно признал Эстебан, разглядывая распростертую на полу девушку с равнодушным любопытством экспериментатора. Халиль пошевелилась, пытаясь распрямить подвернутый локоть, но даже опереться толком не смогла – рывок за плечо, почти вывихнувший кость, заставил ее встать на колени. – Верно, – с тихим шорохом сэр Дерек вытащил кинжал, схватил за волосы, до боли в затылке оттянул косу назад, – демоны пользуются всеми средствами, чтобы достигнуть цели. Я пришел помолиться с тобой за твои грехи, сестра, но чтобы молитва твоя была чиста, тебе прежде стоит научиться смирению. Лезвие откромсало сразу половину косы. Пряди зазмеились по полу – ярко-рыжие в отблесках пламени на сером безжизненном камне. Халиль тупо посмотрела на них, сглатывая обидные, как в детстве, слезы, и только одна мысль билась в висок, как откат заклятья – почему так несправедливо. Вдох клекотал в горле и никак не мог закончиться. Пряди сыпались вниз, отдельные волоски медленно планировали, налипая на струпья ожогов, боль в затылке нарастала – храмовник тянул все сильнее, ожесточенно пилил косу, выхватывал целые клочья почти у корней, лезвием задевая кожу. В полутьме кровь на рыжем была не заметна – и только Халиль чувствовала, как она подсыхает, стягивая виски и мучительно горкло отдаваясь в мыслях. Она всхлипнула. Было непривычно легко, сквозняк прохладно щекотал затылок и голую шею, нагота стала, наконец, полной, когда храмовник отрезал последнюю прядь и, отшвырнув ее, растер стопой в пол, будто ядовитую змею. Халиль заплакала, спрятав лицо в ладонях. Если бы ее спросили – она не смогла бы ответить, почему плакала именно сейчас, если это было почти не больно и вполовину не так унизительно, как дневная молитва. Это было… Несправедливо, только и всего, но слезы рвались неудержно, солью выедая губные трещины. Еще – она очень любила свои роскошные косы, потому что помнила, как в детстве их переплетали материнские заботливые руки. А теперь ее лишили даже такой малости. – Смирение – вот истинная добродетель, – назидательно, голосом придавливая к земле хрупко трясшиеся плечи, повторил сэр Дерек. – Ему стоит учиться и грешникам, и людям церкви. Я не менее виноват, раз позволил днем демону исказить мой разум… Страшнее страха только неопределенность. Халиль замерла, не дыша: храмовник спрятал клинок в ножны и вытащил из-за пояса плеть, на конце качнувшихся хвостов которой блеснули крохотные крючья. В животе замутило, эльфийка неосознанно попятилась на коленях, но Эстебан, уловив какой-то знак от собрата по ордену, железной хваткой удержал ее плечи, до крика надавив на налитые выше ключиц синяки. Дерек сам опустился на колени и, одним движением стянув рубашку, пропустил сквозь ладонь скользкие кожаные хвосты. Кажется, их было семь, может, больше – у Халиль от слез двоилось в глазах, да и не особо она старалась считать. Даже за секундами вдоха давно не следила – и грудная клеть вздымалась беспорядочно и рвано, никак не попадая в ритм сердца. – Смотри внимательно, сестра, как должно поступать, если осознаешь свой грех перед Владычицей, – сэр Дерек снова с шелковым шуршанием, от которого затылок объяли мурашки, провел плетью по ладони, губы его сухо расползлись, как трещина в жадной до дождя земле, взгляд мечтательно затуманился от восторга. – Смотри внимательно… Замахнулся он резко. Халиль вздрогнула, отвернулась в плечо, но жесткие пальцы Эстебана схватили за подбородок, надавили, вынуждая смотреть перед собой. Попытка зажмуриться тоже ничего не дала – на спину храмовника обрушился второй удар, влажный хлюп захлюпал будто внутри самой эльфийки, а следом ей уши резанул полукрик-полустон. На колени капнуло теплым. Халиль в ужасе уставилась на крошечные капли крови – как брызги благословения, они окропили пол, вздымавшиеся тяжело и рвано бока рыцаря, новой строчкой прошили ее заломленные руки, когда плеть снова оказалась занесена над головой. – Блаженны те, кто сильны духом, блаженны ищущие милости Владычицы, блаженны воины, встающие на ее защиту, – речитативом шептал сэр Дерек, прикрыв глаза – сквозь трепет ресниц виднелся гладкий белок, на котором синевой плясали тени, – и бил, бил снова, пятый раз, седьмой, восьмой… Халиль смотрела во все глаза, дыша через раз, всхлипывая и сотрясаясь от ужаса, потому что без труда могла представить его боль – и еще потому что не понимала, зачем ему это нужно. Андрасте заповедала им мир, спасенный от тевинтерского ига, мир, в котором эльфы и люди, маги и фермеры должны были жить вместе, и она не помнила ни единой строчки из Песни Света, которая гласила бы, что Владычице угодна их боль и страдания. Или же ее неправильно учила Винн, но с этим эльфийка никогда не согласилась бы. – Блаженны те, кто ищут истину, и те, кто находят ее, в смирении и признании греха своего, в раскаянии и искуплении, – плеть влажно вспорола спину в последний раз и обессиленно упала поперек храмовничьих колен. Сэр Дерек втянул трепетнувшими ноздрями воздух, медленно раскрыл глаза – сухие, ни капли слез там не было, – и улыбнулся сквозь загнанное, хриплое дыхание. – Потому что смирение основа всего. Смирись, сестра, – пробормотал он и протянул плеть рукоятью вперед. – Смирись и покайся. Очисться от греха. Рукоять была теплая, хвосты – тяжелы от пропитавшей их крови. Халиль взяла плеть и тут же выронила, потому что у нее не поднялась бы рука сотворить такое с собой, но ее не спрашивали. – Очисться! – прошипел почти в ухо, склонившись ближе, Эстебан, ногтями впился в плоть, дернул на себя, закричал в запрокинутое заплаканное лицо. – Покайся, грешница, пока мы готовы дать тебе шанс. – Я… Нет, пожалуйста, не надо, – в ужасе пробормотала Халиль, уже прекрасно понимая, что ее все равно заставят, а если нет – так придумают что-то похуже, но она не могла, не то что не хотела – не могла взять плеть и нанести первый удар. Самой себе. Это же больно. Ей не в чем каяться такой ценой! – Смирись! – тоже встал на ноги, пусть и слегка шатаясь, Дерек. На два голоса рыцари, нависнув над съеженной, взъерошенной эльфийкой, твердили, как необходимо очистить ей свою душу, несильные, но хлесткие удары ожгли ей щеки, и в ней снова все переломалось, потому что запутавшись в том, чей голос кому принадлежит, Халиль уже не понимала, есть ли смысл в сопротивлении. Они все равно сильнее. Ей просто надо вытерпеть… Он схватила плеть, пальцы, уже вымазанные в чужой крови, скользили по рукояти, и первый замах вышел неудачным – всего пара крючьев впились в ребра, располосовали спину от лопатки до плеча. Горячее потекло вниз, капая на поясницу, запоздало Халиль вскрикнула, зажмурилась, упрямо мотая головой – нет, нет, не надо, пожалуйста, – но молила уже не вслух. Голоса кричали, давили на плечи и въедались в уши. – Сильнее, – отвесив новую пощечину, рявкнул сэр Дерек, – и молись. – Ты грязна от порока, очисться же, – вторил ему Эстебан. Они были всюду. Кругом. Даже, кажется, внутри у эльфийки кричали на все голоса храмовники – не только мучители, но и Грегор, и Каллен, и сэр Бертан, знакомые с детства и юности, все, кто видел каждый ее шаг и каждый же шаг осуждал… Она зажмурилась и снова вскинула плеть. Закричала, скорчившись – все крючья рванули плоть, металлический запах крови въелся в ноздри, во рту было солоно из-за прокушенной губы и слез. – Повторяй молитву за мной, если не можешь сама, – почти прорычал сэр Дерек, схватив ее лицо, а Эстебан вдруг, хмыкнув и пнув в опущенный локоть, выдрал плеть из ослабевшей руки. – Так не годится, сестра. Ты недостаточно усердна. – Повторяй за мной, – уже слыша свист плети, выцедил Дерек. – Блаженны те, кто сильны духом, блаженны ищущие милости Владычицы… – Блаженны те, кто сильны… – едва смогла немеющими от ожидания губами пробормотать Халиль и закричала, раздирая горло и слепо цепляясь за плечи храмовника, поймавшего его в объятья. От рук сэра Дерека пахло металлом и кровью, он схватил ее выше локтей, прижал к себе, не давая вырваться – плеть визгнула снова, спину снова ожгло болью, которая расползалась вглубь, в кости и в легкие. Халиль кричала и плакала. Иногда, совсем иногда ей удавалось повторить два или три слова – когда Эстебан делал паузу в несколько вдохов, но едва заслышав ее сорванный, булькающий слюной и кровью голос, он снова заносил руку, и снова крючья рвали мясо… – Мы вытравим твоего демона, сестра. Он придет на твою кровь, и мы уничтожим его, и освободим тебя от греха, – выдохнул мучитель в перерыв под ожесточенный речитатив молитвы из уст собрата. Голоса свились воедино и распались – и теперь в их разладе Халиль услышала третий. «Призови меня. Дай мне уничтожить твоих обидчиков. Умоляю». Это был голос демона – настоящий, полный жадного рева пламени и треска горевшей кожи. Халиль рванулась из хватки храмовника – лопнул один из ожогов, липкая сукровица потекла к запястью, боль, нарвавшись на боль от плети, взорвалась стократно. – Нет, – захрипела она, хотя в голове голос звучал как крик, – нет, не надо. Я не причиняю… Не причиню зла. Не надо… – Молись! – заорал в ухо сэр Дерек, встряхнув так, что выдох спер глотку, и тут же порвал ее наново – плеть, не уставая, полосовала ребра. – Покайся! – громогласно, с высоты своего роста процедил Эстебан, но его Халиль уже почти не слышала. Демон звал. Обещания его были желанны, голос сладок, томительное ощущение нарождавшейся в пустоте силы – будто зерно жизни во чреве, – тянуло горячий от судороги позвоночник. Действительно, крови было более чем достаточно, все спина, плечи, горло – все было в крови, под зажмуренными веками переливались кровавые пятна, и Халиль не знала, как все еще может сдерживать то зло, что рвалось сквозь истончившуюся от ее воплей Завесу. Но сдерживала. Если поддастся, если сделает, как хотят храмовники, получится, что они правы, что она действительно – убийца, грешница и лгунья, которая заслужила эту боль и кару. Это было несправедливо, но так было правильно и так должно было держаться перед взором Андрасте. Халиль знала только одного, кто не одобрил бы ее выбор, кто был бы против, потому что за одну каплю ее крови был готов убивать. – Прости, Рам, – пробормотала она, обмякая от жара очередного удара, и вдруг все закончилось – молниеносно. Эстебан опустил плеть, сэр Дерек оттолкнул ее – открытыми ранами на неровные камни кладки, Халиль завыла, потому что теперь в ее мире не было ничего, кроме боли. – Молись Создателю, а не своим демонам! – закричал, нависнув сверху, сэр Дерек. Бока его были в крови, словно в корке лат, глаза бешено сверкали навыкате – и он сам много больше напоминал демона. Огромный, страшный, жестокий – Халиль съежилась у ног рыцарей, даваясь тяжелым, мутным вдохом, от которого в груди становилось только тяжелее. Она молила, чтобы все закончилось. Чтобы ее оставили в покое. Храмовники не понимали, как близко подошли к черте, а она – она зависла на границе Завесы, и снаружи громыхал крик мучителей, а изнутри ее терзал вопль жадного, гневного демона, чувствовавшего свое право излиться возмездием. Кажется, она сходила с ума – и едва ли могла замечать это. Разодранная спина горела, кровь пачкала зубы, глаза жгло от пустых, бесполезных слез. Слабая, никчемная, беспомощная – вот какая она настоящая. Возможно, Андрасте справедливо карала ее за гордыню. Возможно, ей правда надо было молить Владычицу о прощении… Но для этого требовался хоты бы глоток воздуха. – Она неисправима, – пробормотал вдруг тихо и холодно Эстебан. – Ты видишь, брат, вместо раскаяния она призывает своего демона. – Да… Верно, – тяжело дыша, кивнул храмовник, очень медленно, будто сам того не хотел. – Нашими руками Владычица дает ей шанс на искупление, но она отвергает этот дар. – Еретичка… – Отступница… – Грешница… Голоса кружились, как хлопья пепла в Остагаре. Они кажутся невинными, но на самом деле опасны, потому что въевшаяся в легкие гарь мешает дышать и делает тело тяжелым, а мысли – густыми, как начавшая подсыхать кровь. Халиль слышала их кожей, рваньем ран, ожогами, воспалением грудной клетки – где билось, норовя выскочить в глотку и оказаться раздавленным на зубах, сердце. И когда от боли сознание помутилось окончательно, она перестала понимать, где голоса храмовников, а где – ее. – Что же теперь делать с ней? – с некоторым сомнением Эстебан покачался на носках, шевельнул кистью – хвосты плети, словно живые змеи, хищно оскалили крючья, царапнули, едва скользнув, кожу плеча. Халиль, как потревоженный моллюск, попыталась сбежать в раковину из переплетенных рук, спасти хотя бы зрение – видеть блаженную тьму под веками, а не искаженные ненавистью и презрением лица, – но ей не дали. – Держи ее, – помедлив с ответом, желчно выцедил сэр Дерек и потянулся к ремню. – У нас остается последнее средство – обратить ее оружие против нее самой. Демон должен знать, что у него нет власти над защитниками справедливости. Также степенно, задумчиво сощурившись, Эстебан кивнул, а когда эльфийка едва пошевелилась на полу – не надеясь даже отползти, потому что каждое шевеление, каждый вдох натягивал кожу на спине, и она будто сама вместе с кровью изливалась из своих ран – наступил на руку ниже локтя. Прямо там, где цвел пурпуром и багрянцем первый, самый глубокий ожог, наступил – и корка лопнула, оголив изъязвленной болью голое мясо. Халиль десятки раз теряла сознание, а в этот раз тело ее предало – пусть рассудок скуднел, превращая ее в воющего от страха и боли зверя, она все еще чувствовала все происходящее в полном объеме. И запоминала. – Нет, нет, пожалуйста, умоляю, не надо, – одними губами, немыми от боли, белыми от ужаса, пробормотала она, зажмурилась, стиснулась судорогой, всем существом противясь… Против всего. – Тебе стоило покаяться сразу, – не изменившись в лице, жестко отрезал сэр Дерек, устраиваясь у ее ног, рывком развел стиснутые колени, почти распяв на полу, каменный скол особо неудачно впился в спину – Халиль уже не кричала, голос треснул, как трескались замороженные статуи их врагов. Она была болью, боль была ею, и боли стало больше, когда храмовник, не церемонясь, прижал ее сильнее к полу, оставив на животе отпечаток ладони, и ввел в лоно два пальца. Он не стал снимать латную перчатку. Сталь обожгла. Халиль немо распахнула рот, строчка выдоха рванулась из груди, леденя зубы, она заизвивалась, силясь хоть сколько-то, хоть каплю уйти от касаний. Ее почти миновала такая участь в Круге, она не стала жертвой мародеров, она столько месяцев хранила память об их с Рамом редких побегах как о самом дорогом – а теперь Скверна, певшая в ее крови, довольно заурчала, чувствуя патину и гниль, которыми цвели теперь даже мысли. Это последнее. Последнее, что оставалось только при ней, пожалуйста, не на… – Узкая, – довольно прохрипел, облизывая сухие губы, сэр Дерек, качнул пальцами, выжимая крик. – Но не невинная. Грешница. Одно слово – а подействовало, как очередная оплеуха. Халиль отвернулась, вжалась лицом в вывернутое плечо, сосредоточилась на ожогах, пульсации в которых бередили нервы и горели огнем – это тоже боль, тоже мысль, надо думать лишь о ней, не о том, что случится сейчас. Храмовник вытащил пальцы, брезгливо оттер их о живот эльфийки и, навалившись сверху, одним резким толчком разорвал ее нутро. Рот лопнул новым криком, судорога скривила губы отчаянной окровавленной раной – Халиль выла на одной ноте, пока ладонь рыцаря не заткнула ей рот. Металл скрежетнул по зубам. Заскрежетали и нервы. Последняя попытка защиты – Халиль вскинула свободную руку не для того даже, чтобы ударить, только бы прикрыть лицо, не видеть похоть и довольство на потном лице сэра Дерека, но Эстебан – она почти забыла про него, ведь боль была важнее, – опустился рядом на колени и прижал к полу заведенные назад запястья. Наверное, это длилось вечность. Даже если пару минут, для эльфийки это все равно была вечность, потому что пыхтение храмовника, жаркими выдохами лизавшее ей шею, его руки, бродившие по выгнутым дугой ребрам, мявшие грудь, щипавшие кожу, тут же наливавшуюся кровоподтеками, не оставили ей ничего, чтобы зацепиться сознанием и сохранить хотя бы его крохи. Она была нага – не только телом. Целиком. Рывки храмовника драли нутро, то, что могло остаться сокровенным – мысли, чувства, остатки гордости и веры, – расползались клочьями, будто обычная половая ветошь, и Халиль чувствовала себя ничуть не лучше, чем обычная тряпка, пропитанная грязной пыльной водой. Слезы хлюпали. Хлюпало между ног в такт движениям рыцаря. Хлюпал вдох в глотке – с присвистом, будто стрела проткнула ей горло. Если бы знала – лучше бы так, по крайней мере, наверняка и почти без мучений. Вечность длилась. Потом храмовник закончил – застонал, запрокинув голову, вжавшись всем телом так, что эльфийка каждую прожилку камня под спиной почувствовала голым мясом, – и семя залило разведенные бедра в пятнах синяков от стальной хватки. Грязь. Кровь, сперма, слезы, все – грязь, которая никогда не отмоется, которая пропитала ее насквозь и даже больше… Халиль в мыслях назвала себя грязью – и не почувствовала ничего, потому что это была правда. – Боюсь, этого мало для полноценного урока, – многозначительно хмыкнул Эстебан, осторожно отпустил ее руки – Халиль осталась лежать, как была, – и покосился на собрата. – Верно, – кивнул сэр Дерек, меняясь местами, и ухмылка делала его рот похожей на кривую пасть гарлока, в голове которого жить могла лишь одна-единственная мысль. – Попробуй ты. Меня беспокоит, что при таком количестве крови демон все еще не показался. Он показался. Он был тут – коверкал тени, вспышками глодал огни факелов, увещевал эльфийку позвать его, всего лишь имя, всего лишь слово просьбы и все, наконец, закончится, – но Халиль лишь краем уха могла слышать его мольбу. Мысли неприкаянно бродили в голове. Вопросов было много – за что, почему не спасла Андрасте, за какие грехи, как ей жить, опозоренной и грязной, – а ответ нашелся только один, но зато такой, что Халиль не смогла с ним спорить. Она виновата. Ей нельзя было выжить – тогда, в ночь их побега. Она была слабой и трусливой и должна была умереть, а все это – расплата за купленную взаймы жизнь, которая должна была достаться не ей. – Он не придет, – прошептала она, безучастным взглядом уставившись вверх, на ломаные узоры теней на потолке. – Что? – тупо переспросил сэр Дерек, склонился ближе – Эстебану было не до болтовни, он деловито распускал шнуровку одежды и устраивался поудобнее на коленях между обмякшими, заляпанными семенем ног эльфийки. – Демон не придет, – одними губами повторила Халиль, всхлипнув, потому что голос Гнева тускнел и превращался в пепел, и это было справедливо, потому что ей, трусихе, не схватило бы ни смелости, ни отчаяния решиться на этот последний шаг. – Что ж, – ухмыльнулся сэр Дерек, отбросив с ее лба обкромсанную прядь и тесно прижавшись губами к ободранному о каменные плиты уху. – Тогда за его грехи придется расплачиваться только тебе. С его кивка Эстебан навалился сверху – и эти теснота вдоха и боль внутри были далеко не худшим, что запомнила Халиль той ночью.***
– Должно подойти, раз и на мне хорошо село, – с некоторым сомнением пробормотала Лелиана, встряхнув в воздухе темно-зеленое с вышивкой платье. – Но ты примерь обязательно, если что, сбегаю за голубым; оно попроще, но шире в бедрах… Халиль всплеснула руками – едва не уронив завернутое вокруг груди полотенце, – и восторженно заохала, прихватив подол платья и разглядывая узор из мелких листочков и крохотных цветов с бисерными сердцевинами. – Такое роскошное, – не сильно веря, что вообще держит такую красоту, пробормотала эльфийка. – Где ты его достала? – А, – Лелиана отмахнулась. – Помнишь, мы как только приехали, Эамон дал разрешение приглядеть что-нибудь среди вещей эрлессы? Ну, самые роскошные платья, конечно, всегда при ней, здесь так, что попроще… Укоризненно Халиль покачала головой и, разулыбавшись как-то совершенно по-дурацки, приложила платье к груди, самыми кончиками пальцев погладив вышивку на лифе. Подол взметнулся вслед порывистому шагу, Лелиана довольно захихикала, разглядев в небольшом зеркале на стене мутную от испарины улыбку Стража. – Как по мне, самое подходящее платье, чтобы отправиться поговорить с королевой, – сказала она несколько минут спустя, помогая Халиль пролезть в рукава и одергивая ткань одеяния, топорщившуюся на бинтах. Помощь Винн не понадобилась – чары исцелили большую часть ран, остались только красные рубцы, грубые, будто неровный шов мужскими руками. Впрочем, ненадолго – Халиль уже чувствовала в животе тепло магии, возвращавшейся к ней, а это значило, что уже вечером она сможет сама обновить обезболивающие чары и даже, быть может, стереть пятна синяков с плеч и рук. – С королевой? – едва сообразив, от какого важного вопроса она отвлеклась, нервно переспросила эльфийка. – Анора… Хочет меня видеть? – Ну конечно, – вздохнула Лелиана, одернув последние складки и взявшись за шнуровку на спине. – Ты же ее спасла. Вполне понятно, что она хочет поблагодарить тебя. – Я? Меня? – резко обернулась Халиль, распахнула глаза. – Я же ничего не сде… – Т-с-с, – Лелиана приложила палец к губам и покачала головой. – Давай ты просто услышишь меня? – Но я… – Я сказала, услышишь, то есть, сначала дождешься, пока я закончу, а потом подумаешь над этим, – дождавшись согласного кивка, Лелиана деловито оправила воротник платья, оглядела всю работу внимательным прищуром и снова спряталась за спину – все-таки затянуть последние узлы шнуровки. – Ты привела нас в поместье Хоу, ты подняла на ноги Зева, когда нас прижал тот патруль, ты спасла совершенно случайно эрлского сынка, храмовника и эльфа-бунтовщика, и как бы там не сложилось, только из-за тебя Коутрен не успела схватить королеву. Если это называется «ничего не сделала» – что ж, считай так и дальше, дорогая, но спорь с кем-нибудь другим. С Эамоном, например, но не рекомендую поднимать эту тему сейчас, по крайней мере, пока не закончится обед… – Обед? – брови эльфийки беспомощно поползли вверх – она понимала, что почти вынуждена согласиться с аргументами барда, но что-то мешало ей все же успокоиться и заткнуться, наконец. – Да. Эамон дождаться не мог, пока ты очнешься, чтобы тут же устроить званый обед в честь спасенной королевы и тебя. Весь наш отряд, Ее Величество и пара друзей-баннов – ничего серьезного. А как закончится эта чехарда – пожалуйста, спорь, сколько влезет. Лелиана довязала последний узел, проверила, чтобы из-под воротника не выбивался край бинта и, разулыбавшись ошарашенной подруге в лицо, осторожно взяла ее ладони в свои и сжала, подбадривая. – Все будет хорошо. – Я не знаю… Я же ничего не знаю. Как вести себя, что говорить, – почти в панике зашептала Халиль, но успокаивающий голос барда действовал на нее, как чары усыпления – становилось тепло в груди и легко в голове, потому что не верить улыбке Лелианы было попросту преступно. – На этот случай у тебя есть я и кое-кто еще, кто тебя совсем заждался. Пойдем, ошарашим его твоим роскошным видом! По инерции Халиль сделала пару шагов до порога, и раньше, чем успела возмутиться – это не шутка, а сейчас не время устраивать проделки! – бард почти вытолкала эльфийку из ванной. Зевран оторвался от увлекательного разглядывания пасторальной акварели на стене, и улыбка его подействовала почти сногшибательным эффектом – по крайней мере, Халиль проглотила все аргументы недовольства и неловко покраснела, не зная, куда деть руки – не было ни посоха, ни ремня с флакончиками зелий, ни даже карманов дорожного плаща. Ворон умел решать любые проблемы – решил и эту, предложив свой локоть в качестве опоры. Осторожничая, будто могла его стальным мышцам и костям навредить, Халиль взялась за ткань камзола (интересно, а это из чьих запасов – неужели, самого Эамона?), потупилась, не решаясь приблизиться на оставшиеся полшага. – Все в порядке? – сощурился Зевран. – Да, – торопливо кивнула она, сминая ткань в пальцах, выдохнула в зубы. – Тебе нормально? Я… Она пообещала Лелиане не дурить и не нести чушь, поэтому в последний момент исправила оплошность вполне нейтральным: «Я сейчас такая неуклюжая», имея в виду несколько кособокую из-за зажившего перелома походку, хотя в присутствии Ворона чувствовала себя гораздо хуже – еще и грязной, несмотря на ванну, и перекрученной, и какой-то зыбкой, как начавшие затягиваться воспоминания… Улыбка Зеврана зацвела как ракитник по весне – буйным золотом и солнечным жаром. Он аккуратно взял свободную ладонь эльфийки, и у нее замерло дыхание, потому что потом Ворон поднес ее руку к лицу: – Для меня ты самая красивая, – сказал эльф, не отведя внимательного, полного тепла взгляда, и едва коснулся губами тыльной стороны кисти. – Всегда, mia donna. Красной от смущения Халиль пришлось схватиться за его локоть так тесно, как позволяли хоть какие-то приличия. Только одна мысль еще терзала Стража – показался ей или нет смешок Лелианы откуда-то из-за спины, – но и она испарилась всего лишь через пару шагов по пути в столовую, в которой уже на все голоса обсуждали будущее Собрание Земель.