***
— Анды, — сказал Сэм. — А что, прикольно. Дин фыркнул. — Если это вообще правда. А потом он такой: «Можешь говорить людям, что я странный, это нормально. Но также говори, что мы друзья». Серьезно. А потом просто ушел, — Дин открыл пакет чипсов. — О, и еще он очень оскорбился от того, что я никогда не слышал о какой-то цыпочке по имени Рене Ма... грет. Сэм рассмеялся. — Магритт? Неужели? Это... И правда прям идеально. Дин сунул в рот несколько чипсов и включил телевизор. — Кто она такая? — Это «он», Дин, — поправил Сэм. — Художник-сюрреалист. Знаешь «Ceci n’est pas une pipe»[1]? — Понятия не имею, о чём ты. — Ты видел кое-какие из его картин, просто не знаешь, что это он. Магритт нарисовал мужчину в котелке с яблоком перед лицом, обнаженную женщину, которая превращается в небо... Погугли. Все его картины просто... очень странные и символические, обычно довольно умные, интересные, реалистичные элементы, расположенные бессмысленным образом. — И что в этом красивого идеального? — спросил Дин. Сэм усмехнулся. — Просто, судя по твоему описанию, этот парень сам нечто в духе non sequitur[2], как и картины Магритта. Похоже, это как раз то, что ему нужно. Если бы мне пришлось выбирать художника под его образ, это был бы Магритт. — Правда? — Дин переключил канал. — А я? — Что — ты? — Какой художник подходит мне? Сэм задумался. — Эндрю Уайет. Дин вздохнул. — Да, его я тоже не знаю. Но поищу. А как насчет тебя, Джамботрон? Кем бы был ты? Сэм снова усмехнулся, но на этот раз совсем не весело и немного с горечью. — О, я не знаю. Возможно, Айвеном Олбрайтом. Дин нашёл спортивный канал, и время в углу экрана привлекло его внимание. — Эй, я обещал заглянуть на ужин к Джеффу и Лоре, так что мне пора. — Да, мне тоже, — согласился Сэм. — Не могу дождаться, когда ты выберешься оттуда, Сэм. — Дин знал, что не должен этого говорить, но это была правда. — Если бы не мой чокнутый сосед, я бы без тебя подох со скуки. Сэм помолчал. — Надеюсь, скоро смогу приехать. Все идет хорошо. — Он вздохнул. — И, знаешь, несмотря на то, что он чудик, он кажется довольно одиноким. Может, ему действительно нужен друг. — Да, но почему я? — Дин фыркнул. — Он прожил здесь два года и никогда ни с кем не говорил, и вдруг ему отчаянно захотелось узнать меня поближе. — Посмотри правде в глаза, Дин, — он практически слышал ухмылку Сэма. — Просто нельзя быть на свете красивым таким. Он летит к тебе, как мотылек на пламя, летает вокруг, а потом… Ты когда-нибудь распылял лак на открытое пламя? — Заткнись, головастик, — ответил Дин. — Головастик? Серьезно? — Пока, Сэм. Сэм рассмеялся. — Пока, Дин.***
Это вошло в норму. Непонятно как, но стало привычным. Каждую пятницу, вскоре после полуночи, Кас стучал в дверь Дина. И всегда находил для этого отговорку. В первый раз он пришел с полным блюдом бекона. — Я сделал слишком много, — небрежно сообщил он Дину. Во второй раз держал мерную чашку сахара. — Кажется, я взял её у тебя, — заявил он. В третий раз — появился в халате и выглядел перепуганным. — В моем доме черепаха, Дин. Не знаю, как, но она пробралась внутрь. И начнет рыть норы, гнездиться и размножаться... Придется окуривать весь дом. После этого он перестал придумывать поводы, но все равно что-нибудь приносил. Кристаллы кварца, «запасную» лампу, вилок салата... Он не задерживался надолго — примерно на час, но времени хватало, чтобы войти внутрь, побыть странным и спросить Дина, что он думает о созвездии Ориона или твердых сырах. У Дина возникло ощущение, будто Кастиэль обучает его, тренирует привыкать к своему присутствию в доме, словно это была лишь первая фаза расширенного губительного Плана Дружбы, который он придумал. И как ни странно... это сработало. Примерно после пятого раза он сказал Касу: — Знаешь, можешь приходить пораньше. И оставаться дольше. Если хочешь. Он сказал это не из жалости. Несмотря на склонность Каса читать Дина, как какую-то книжку с картинками, и его проблемы с тактичностью, Дину... В каком-то смысле тот ему нравился. Ему нравилось, что с Касом можно говорить напрямую, нравилась вся та интересная фигня, которую он придумывал. С ним никогда не было скучно. И... ладно. Если уж совсем честно. Ему нравилось, что Касу он по душе. Что-то было в том, как Кастиэль умел сосредоточиться и по-настоящему слушать, уделять собеседнику все свое внимание, а иногда он так смотрел на Дина... Дин не мог его описать, но это был тот самый теплый взгляд, который Кас бросал на него, когда Дин был сбит с толку. Взгляд более мудрого человека, не снисходительный, а такой почти: «С тобой я не старею». И это было странно, потому что Дин полагал, что он старше лет на пять, и, кроме того, Дину стоило бы обидеться, да? Он должен был возмутиться такому. И он изображал негодование. Но в глубине души... Ему нравился этот взгляд. Он по-прежнему не знал, чем Кас на самом деле зарабатывает на жизнь. Мужчины с сумками продолжали приезжать и входить в дом. Дин никогда не спрашивал Каса об этом, но ему было чертовски любопытно. Однажды вечером он сидел, укрывшись за шторой, и целый час не сводил глаз со входной двери Каса, просто чтобы посмотреть, как выйдет очередной мужчина в том же виде, в каком и пришел. «Шлюхе платят не за секс, Дин». Мужчина сел в машину и уехал. Эта мысль не в первый раз приходила Дину в голову. Возможно, Кастиэль был кем-то вроде мужского эскорта, работающего на дому. Это объяснило бы, зачем ему одному целый дом. Непонятно отчего, эта мысль вызывала у Дина одновременно отвращение и нездоровый интерес. Дин перестал шпионить и пошел в душ. Ополоснул голову, пытаясь вымыть из нее эту мысль. Дело в том, что представить это было невероятно легко. Кастиэль — раскрепощенный хиппи, со склонностью к свободной любви, и, скорее всего, гей, так почему бы не заработать на этом немного деньжат? Дин так и видел это: кто-то стучит в дверь, Кастиэль отвечает на стук и спрашивает, есть ли у гостя деньги. Мужчина кивает на свою сумку и заходит внутрь, и едва дверь закрывается, Кас говорит положить сумку, снять куртку, и они не идут в спальню, нет — шторы всегда были задернуты, они просто оставляют рубашки на диване, и мужчина жёстко целует Каса, потому что они тут, чтобы потрахаться, да? Но Кас не закрывает глаз, они просто темнеют, его ноздри раздуваются, он яростно трется бедрами об этого мужчину и сжимает его задницу, а тот стонет в рот Касу, он уже такой голодный и возбужденный, кусает губу Каса, и Кас стонет от удовольствия, извивается и крутится — горячий и тугой, такой горячий; расстегивает его джинсы и стягивает их вниз, задыхаясь: «Трахни меня, трахни», и мужчина поспешно снимает джинсы, и Кас становится на четвереньки, и этот мужчина... О, он почти кончает при одном только виде этого: бисеринки пота, только выступившие между лопатками Каса и его идеальной, мускулистой задницы, и он хватает Каса за бедра, вонзается в него, и Кас стонет и подается навстречу, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и он дернет эти густые черные волосы и ахнет: «Сильнее, блядь, жестче!» и их гладкие, горячие тела хлещут друг друга снова и снова, Кас продолжает стонать: «Трахни меня, Дин, блядь, ебаный в рот, Дин», и Дин кончает... Дин замер. Дин стоял под душем, тяжело дыша. Что. За. Херня. Он переключил воду на холодную.