Вернуться домой

— Ух ты, — сказал Дин. Кастиэль лишь пристально смотрел на свое фототворение. Дин сглотнул. — Так вот почему... все эти... Кастиэль кивнул. — Прости. За то, что думал... — Дин потянулся к плечу Каса. И тот увернулся от прикосновения. Развернулся и прошел дальше вдоль своего гигантского проекта. — Кас, — Дин ощутил, что во рту пересохло, все нужные слова вылетели из головы, как листья на ветру. — Я... я знаю, что сам виноват... но... почему ты не рассказал мне, или не показал, или... Вообще ни словом не обмолвился... То есть, Сэму-то ты показал? Почему не хотел, чтобы увидел я? Кас слегка коснулся фотографии двух рук, скрещенных в форме распятия. — Ненавижу английский язык, — пробормотал он. Дин искоса глянул на него. — Что? — Слова. Они такие ограниченные, такие неточные, — Кас прошел дальше и остановился у другой фотографии, висевшей на стене. Он провел пальцами по раме. — Я не могу говорить так, как вижу. Мне лучше удаются образы, чем слова. Он замолчал и слегка наклонил голову. Дин медленно подошел к нему. — Ну, знаешь. Мне тоже далеко до Шекспира. Кас снова взглянул на Дина и засунул руки в карманы. — Сэм боится, что ему не простят того, что он натворил. — Его взгляд обратился к его проекту с четками. — Эти люди боятся, что им не простят того, кем они являются. — Он мягко улыбнулся с горькой радостью. — Иногда мы черпаем мужество в знании, что другие тоже боятся. Понимаешь? Дин кивнул и проследил за его взглядом. — Но. Зачем скрывать это от меня? Кас не ответил. Просто повернулся, снял со стены маленькую фотографию в рамке и протянул ее Дину. — У меня есть дополнение. Это была фотография Кастиэля в залитом солнцем парке — гораздо более молодого, с сияющей улыбкой на лице; он держал за плечо девушку, которая выглядела немного старше. У нее были ярко-рыжие волосы и бледная кожа, мягкая, спокойная улыбка и едва заметные тени под глазами. На стороне изображения Каса была надпись обычными черными буквами: «Я грешен по собственной вине. в своих мыслях и в словах в том, что сделал». А потом, чуть сбоку от лица девушки: «и в том, что сделать не удалось». — Этого еще не видел никто, — тихо сказал Кас. — Ты единственный. Дин ощутил вес этой фотографии в своих руках, рамку в ладонях. — Это твоя сестра? Анна? Кас уставился в пол. — За неделю до смерти, — он закрыл глаза и прижал руку к подбородку. — Она ничего не сказала, но я должен был знать. Это же я всё вижу. Мне стоило заметить знаки. Должен был заметить, как она затихала, когда они были вместе. Не нужно было верить, когда она говорила, что всё в порядке. — Ты не виноват, — сказал Дин. Кас покачал головой и горько усмехнулся. — Отчасти виноват. Можешь утверждать обратное, но это так. Она была такой... преданной. Во всем полагалась на него. Я никогда не понимал, почему она так цеплялась за него. И всем это казалось нормальным. Но, очевидно, за закрытыми дверями он... — Кас замолчал, осторожно взял у Дина фотографию и повесил обратно на стену. Дин не мог отвести от нее глаз. Кас: такой молодой, худой, яркий; и эта женщина, которая все еще присутствовала в его жизни и которую Дин никогда не встретит. Сестра. Он даже представить себе не мог, что потеряет Сэма. — И вот она покончила с собой, — голос Каса стал ровным и бесстрастным. — Не могла жить без него и не могла прожить с ним ни минуты, поэтому убила себя. И я всегда удивлялся, как, как она терпела так долго. Почему не ушла от него, — он повернулся спиной к картине и выдохнул. — Я не понимал. Дин чувствовал себя так, словно балансировал на натянутом канате, слегка покачиваясь над огромной зияющей пустотой под ним. Кас явно к чему-то вел... А потом он тихо сказал: — Я делаю это нарочно. Дин моргнул. — Что? Кас потер локоть. — Килт. Боа. Вся моя одежда. Это специально. Мне нравится ставить людей в неловкое положение, потому что тогда не попадаю в него сам. Я склоняю чашу весов. Пара подтяжек с блестками, и все понимают, что ты играешь по своим правилам. Ты в моей игре. — О, — Дин скрестил руки на груди. — Ничего себе, а это логично. Кас подошел ближе и медленно, осторожно положил руку на плечо Дина. Он слегка поводил по нему большим пальцем и уставился на него, словно запоминал текстуру его куртки. — Потребность. Странное слово, не правда ли? Нечто, что превосходит желаемое и становится необходимым. Подоплека дискомфорта. Захват. Зависимость. Дина гипнотизировала рука Каса на его руке, близость его тела и то, как тень Дина падала на его ноги, но всё равно чувствовал тот натянутый канат и колеблющееся равновесие. — Если тебе не нравится это слово, я не буду его произносить, но от этого правда не изменится. С тех пор как ты все отменил... — Дин откашлялся. — Слушай, с того момента я будто хочу пить, а пить нечего. Понимаешь? Когда тебя нет рядом, я ощущаю потерю. Сегодня меня уволили, и мне всё равно! Я не могу думать ни о чем, кроме тебя. И... — он сглотнул. — И знаешь, дело не в том, что я... не чувствовал этого раньше. Кас поднял голову, посмотрел Дину в глаза, его лицо было таким спокойным, а рука — неподвижной. Дин нервно усмехнулся. — Я не разбираюсь в этом, Кас. У меня не было настоящих отношений со времен колледжа. А такого — вообще никогда. Никогда не было такой близости. Я не знал правил. Когда я сказал... когда сказал, что мы просто трахаемся. Это не потому, что хотел этого, — голос Дина сорвался. — А потому что думал, будто это всё, что мне позволено иметь. Кас крепче сжал его руку. Дин изо всех сил старался сдержаться, но чувствовал дрожь и слышал ее в своем голосе. — Ты никогда не говорил, что мне позволено большее. И что-то в лице Каса изменилось — едва заметно, но в его глазах что-то обратилось внутрь себя, как исповедь, коллапс, слабина, и он скользнул рукой к руке Дина, сжал ладонь и сказал: — Я хочу тебе кое-что показать. Он молча повел его за руку вниз. Дину казалось странным держаться за руки, этот детский жест был одновременно простым и мощным. Он последовал за Касом по коридору, мимо спальни, к двери, которую принял за бельевой шкаф, и сквозь плотный черный занавес шагнул в кромешную тьму. Кас щелкнул выключателем, и комнату залил темно-красный свет. Это оказалась фотокомната. Над ваннами с раствором была натянута веревка, на которой висели большие фотографии. Дин пробежал по ним взглядом. На большинстве были запечатлены затылки и головы мужчин для проекта с четками. Но была одна совсем другая. На ней была изображена кровать или ее угол, сбоку свисало скомканное одеяло, сбиты в ногах простыни, и на полу... Две пары брюк, сплетенные брючины. Один носок. Из-под кровати выглядывал верх полосатых боксеров. А сбоку — две рубашки: длинный правый рукав нижней каким-то образом оказался заброшен на ту, что сверху, словно обнимал ее. Не осознав, что делает, Дин осторожно протянул руку, снял фотографию с веревки и посмотрел на обратную сторону. «Вместе», — написал на ней Кас. Он взял фотографию из его рук и положил на стол, его профиль в тусклом красном свете выглядел, как силуэт. — Одна неделя, — тихо сказал он. — Мы были вместе всего неделю, — он прислонился к столу и отодвинул фотографию, и Дин увидел, что у него дрожат пальцы. — Вот как быстро ты вырезал во мне такую пустоту, которую никто другой... Никто не сможет... — он прижал ладонь к столу. — Я думал, что если буду скрывать от тебя часть себя, смогу остаться самим собой, но не вышло. Ты слишком мне нужен. Я мало в чем могу тебе отказать, — он снова посмотрел на Дина, и его глаза, самые яркие точки в комнате, поймали свет. — Даже за запертой дверью. Я едва сдерживался. — Тогда не сдерживайся, — сказал Дин, и его пульс участился. — Просто скажи, чего ты хочешь, и я это сделаю. Слушай... — он шагнул вперед, грудь его напряглась. — Ты назвал себя марксистом, да? «От каждого по способностям, каждому по потребностям», — он глубоко вздохнул. — Именно этого я и хочу. В меру своих способностей я хочу быть тем, что тебе нужно. И это улица с двусторонним движением, Кас. Мы будем полагаться друг на друга. Давай просто начнем с этого, а с остальным разберемся. Глаза Каса заблестели. — Но, Дин, — его губы задрожали, и он прохрипел прерывающимся голосом: — Мне так страшно. Дин протянул руку и провёл ей по шее Каса: — Мне тоже, — признался он. Кас положил руку на руку Дина и долго смотрел на него, а потом закрыл глаза и прижал ладонь Дина к своей щеке. — Значит, да? — прошептал Дин. — Ты должен сказать мне. Кас прижался щекой к его ладони. — Да. Дин наклонился и мягко и неспешно поцеловал его. Кас ответил на поцелуй, а потом крепко обнял Дина, зарывшись лицом в его шею. Так они и замерли, просто обнимая друг друга. Дин мог бы простоять так всю ночь, каждую ночь, вечно или, по крайней мере, пока не устанут ноги или он не заснет. Однако несколько минут спустя он не мог не спросить: — Итак, — Дин откашлялся. — У нас сейчас очередной час веселенькой и жестяковой гомосятины? — Это совсем не весело, — приглушенно из-за рубашки Дина, ответил Кас. Дин фыркнул. — И как же нам добавить гомосятине веселухи? Кас отстранился и очень серьезно посмотрел на Дина. Вот как они оказались в комнате Каса — голые, раскарасневшиеся и отчаявшиеся — Дин, распластанный на постели, и Кас, прижимающий ладони к его груди с такой силой, словно собирался оставить отпечатки на коже; он задыхался: «Дин, ох, блядь, ты нужен мне, Дин, сильнее», и Дин выстанывал имя Каса снова и снова, пока оно не утратило всякий смысл и не превратилось в поток гортанных стонов: «Кас, Кас, Ка-а-а-ас», и перед глазами не рванули фейерверки, а окружающий мир не рухнул вокруг них.