Вернуться домой

— НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЕН! — ДАДАДАДА! — СВОБОДЕН, НАКОНЕЦ! — ЗДЕСЬ, ПРЯМОТУТ, ЗДЕСЬ, ПОЖА-А-АЛУЙСТА, ДА, БЛЯ, ПРЯМО ЗДЕСЬ, НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ... — СЛАВА ВСЕМОГУЩЕМУ БОГУ, МЫ СВОБОДНЫ! НА-КО-НЕЦ-ТО! — БОЖЕ, КАС, БОЖЕ, ДА! КАС! КАС! АЫГхххмннн, Боже, Кас, ты такой охрененный, я обожаю тебя, так как же классно, Кас, бля, так хорошо, так хорошо... — Мнгх... красивый, Дин, прекрасный.... — Боже. — М-М-М. — Бля, это было круто. — М-м-м-м. — Но ты обязан прекратить делать это. — Гммн? — Речь. Это надругательство над американскими героями, Кас. — Оххххх. Дин, им плевать. — Да, может, и так, но для меня это травма на всю жизнь. — Хм. Естественно. — Я серьезно. — Ты не ценишь неотъемлемую художественную ценность того, чтобы кончить под речь о гражданских правах? — Всё, что я сейчас услышал из твоих уст, было «хиппи-хиппи-хиппи». — Зато ты, как минимум, можешь оценить мою своевременность. — Кас. Я хотел кончить после «пусть свобода звенит». Твоя «своевременность» — худшее, что мне доводилось испытывать. — М-м-м-м. Ты, казалось, совсем отчаялся. Молчание. — Что? — В этом дело? — О чем ты? — Тебе нравится, да? Нравится заставлять меня умолять! — Возможно. Совсем немного. — Немного? — Ну. Нет. Вообще-то, очень нравится. — То есть, этой речью ты оправдываешь то, что не даешь мне ... о, это садизм. Просто... бесчеловечность. Явное нарушение Женевской конвенции или чего-то в этом роде. — Ты драматизируешь. — Я всего лишь говорю правду, Кас! — Тебе нравится. — Что? — Нравится умолять. — Нет, совсем не нравится. — Возможно, не всё время. Я-то знаю. Но иногда. Порой тебе нравится, когда я беру контроль на себя. Молчание. — Тебе нравится, когда я тебя сдерживаю, когда удерживаю. Нравится дергать оковы. Нравится борьба. Нравится проигрывать ее. — Кас. — Ты любишь умолять, Дин, потому что тебе нравится, когда я говорю «нет». Когда вжимаю тебя в стену и впиваюсь зубами в твою кожу. Тебе нравится, когда я груб, ведь тебе нравится брутальность, потому что ты живешь ради этого срыва и отчаяния, и момента, когда я наконец, наконец-то дам тебе то, чего ты хочешь. — Кас. Прекрати болтать. — Почему? — Потому что иначе у меня возникнут идеи. — Так быстро после того, как я втрахал тебя в матрас? — Ага. Да. Ты всё усугубляешь. — Возможно, нарочно. — Ты такая сволочь. — И что ты будешь делать? — Сначала — это. — Скучно, Дин. Это практически миссионерская поза. — А потом — это. — О. Оу. — Ну и кто теперь молит? — Я. Я. Оххх, еще. Боже. Дин. — Тебя так легко развести, Кас. Как потаскушку. — Не так, как... Бля! — Хе-хе-хе. Заставил тебя перестать болтать. — О, о, да, как скажешь, только еще... — А волшебное слово? — О, черт Диииин. — Господи, ты такая горячая штучка. А-а-а. Нет, не то. — Ух, ах, Боже, еще, пожалуйста! — Бинго. — Бляя, к чёрту бинго, только, пожалуйста, О-о-о-о, еще Дин, пожалуйста, о, Господи, Дин!

***

Потом они лежали в постели и смотрели на свои руки. — Ногти сделаны из кератина, — объяснял Кас. — из того же белка, что и когти, — он погладил пальцем большой палец Дина. — Разве не странно, что наши руки — самая человеческая часть нас, — всё еще поддерживают эту рудиментарную животную структуру? — Ты такой странный. — Дин взял Каса за руку. — Другие люди не болтают такую фигню после секса. Кас пошевелил пальцами. — Другие люди — скучны. Дин улыбнулся. — Справедливо, — он посмотрел на руку Каса в своей руке. — Ладно, у меня созрело признание. Кас откинулся на подушку и замер. Дин лениво играл пальцами Каса. — Я не знаю, что это, но думаю, у тебя очень красивые руки. Мне нравится на них смотреть. У тебя такие длинные, тонкие пальцы и... я не знаю. Они выглядят красиво. Кас вытянул пальцы и мягко улыбнулся. — Спасибо. Дин еще какое-то время играл с рукой Каса — сплетал и расплетал их пальцы, проводил линии вдоль ладони. Затем их взгляды случайно встретились, и на мгновение они застыли, застряв в долгой неподвижной секунде, вглядываясь друг в друга, как никогда внимательно. Потом Дин сел. — Хочешь принять душ? И только после душа они заметили папарацци.