***
Бежал… Венециано всю жизнь бежал. От ответственности, от страхов, от войны, от любви. Но любовь сама прибежала. Догнала, вогнала в капкан и не дала выйти из него. Держала так же крепко, как сейчас Людвиг держал его в объятиях. — В-Ваше Величество, вам не стоит… Королева может увидеть, — валет попытался отстраниться, но король не позволил. — Минуту, Венециано. Дай мне минуту, — Людвиг вдохнул запах волос Венециано, прикрывая глаза. Король чувствовал сердцебиение юноши, его дыхание на мочке своего уха, легкий флер шоколада и фундука, который сегодня подавали на десерт. — Все, не переживай, — мужчина отошел, отпуская валета, и тот тут же прижал руки к своему камзолу. Венециано поглядел на Людвига затравленным взглядом, со слезами. — Мы не можем…мы не должны…за спиной Королевы…он так любит вас, — Варгас сбивчиво заговорил, зажмуриваясь. — Я гуляю с ним по утрам и вечерам, сопровождаю на встречи, подаю руку, когда он выходит из кареты. А потом я иду к вам, и мы… — Я люблю тебя. И уже ничего не смогу с этим сделать, — Людвиг попытался поймать взгляд любовника. — А ты, Феличиано? Валет резко поднял глаза на звук родного имени, не облагороженного при дворе. — Я…я тоже, но мы не должны… — Идти на поводу у чувств? — король склонил голову к плечу. — Любить друг друга? Любовь слепа. — Но Королева — нет! — Валет в отчаянии выкрикнул, едва не плача. — Я не могу так, Людвиг. Он верит и доверяет мне. Как я могу так предать его? Причинить ему такую боль? — А я люблю тебя. Как ты можешь причинять мне такую боль? — Людвиг подошел в Венециано, вновь сжимая в объятиях, и он не смог не ответить на них. Варгас всхлипнул на грани истерики, сжимая жилет короля. Они не были слепцами, но были глупцами. Страстно любящимиГлава 2
21 апреля 2019 г. в 21:09
Тронный зал был непривычно светел, таким, каким раньше никогда не был при его отце. Вместо бордово-красной комнаты, словно кровь, который заставлял думать о том, чтобы сказать, чтобы твоя собственная кровь не потекла по полу и шторам, зал был ализариновый, с золотыми орнаментами на стенах, и с белыми акцентами на мебели. Гилберт прикрыл глаза, коснувшись кончиками пальцев совместного с братом портрета. Отец бы не позволил картине со своим бастардом висеть где бы то ни было во дворце, даже в конюшне.
— Она висела в моей комнате с того дня, как ты уехал, — Гилберт обернулся. Людвиг стоял, оперившись на стену напротив картину и сложив руки на груди. — Я боялся, что больше никогда тебя не увижу. Боялся тебя забыть.
— И наш отец ничего тебе не сказал? — Байшмильдт попытался улыбнуться.
— Он не знал о ней. Я повесил ее за шкафом, и отодвигал его каждый раз, когда хотел вспомнить тебя. Знаешь…первые три года я просыпался каждую ночь, шел к тебе в комнату, надеясь, что твой отъезд — сон. И каждый раз плакал, когда понимал, что нет.
Гилберт сглотнул. Отец старательно выбивал из них все чувства, эмоции. И раньше бастард думал, что у него получилось. С ним — уж точно. Тогда, что же сейчас, такое горячее, бежало по щекам? Людвиг подошел первым, рывком обнял его — черт возьми, какой он стал высокий — и сам, кажется, заплакал.
— Я скучал по тебе, брат, — хрипло прошептал король, сжимая в ладонях ткань чужого камзола.
— И я по тебе, — Гилберт отчаянно заморгал, но слезы продолжали литься, пачкая накрахмаленный воротник младшего брата. — Знаешь, я думал, что больше всего боялся, когда уезжал к Трефам. Но на самом деле, больше всего я боялся, возвращаясь — вдруг ты меня разлюбил.
— Разлюбить человека, который читал мне сказки и учил ездить на лошади? Ты, верно, шутишь, — Людвиг усмехнулся.
— В таком случае ты должен любить полдвора, — Гилберт поднял голову с плеча брата и улыбнулся. Король улыбнулся в ответ. Почти одновременно они рассмеялись.
Отойдя, но все еще продолжая держать плечи брата, Байшмильдт кивнул ему.
— Ты стал красавцем. И прекрасным королем.
Людвиг покачал головой, улыбаясь одними глазами. В свои двадцать четыре он выглядел на все тридцать пять — власть слишком сильно состарила его. У уголков губ у него было много морщин, как и на лбу, но он все еще умел улыбаться. Гилберт был готов целовать ноги тому, кто помогал брату не утратить это умения все эти годы.
— Спасибо, что приехал. Я хотел забрать тебя, как только взошел на престол, но не мог.
— Я знаю. Короли владеют всем, кроме своего времени и сердца. Ты не мог требовать меня у Ивана, ставя под удар королевство. Но эта война…какой бы ужасной и страшной она не была, она дала мне свободу. Возможно, я выгляжу, как крыса, которой всегда считал меня отец, но…
— Я все знаю, Гилберт. Не мучай себя этим. Никто не посмеет попрекнуть тебя твоим уходом от Треф. Ты брат короля.
— Я был любовником короля. Это не спасло меня от упреков и унижений.
Людвиг промолчал. Но Байшмильдт не желал ответа. Отступив еще на шаг от брата, бастард отдернул красный камзол.
— У нас еще нет Джокера. Но рано или поздно он появится. И ему нужен будет учитель, — король посмотрел в глаза Гилберта. — И я бы хотел, чтобы им был ты. Ты примешь мое предложение?
— Как я смею отказать королю? — Гилберт шутливо поклонился. Людвиг вновь позволил себе смешок. Когда Байшмильдт вновь поднялся, король вновь выглядел серьезным и собранным. Хлопнув брата по плечу, он сказал:
— Я должен идти. У меня совет министров. Прошу, ни о чем не беспокойся и ничего не стесняйся. Слуги исполнят любую просьбу.
Улыбнувшись уголками губ, Людвиг вышел из комнаты. Гилберт зарылся руками в свои волосы и чуть оттянул их. Метка Треф, раньше греющая, пекла и покрывалась пузырями. Скоро она начнет сходить. Учитывая, что Гилберт сам сбежал, это должно было радовать, но на самом деле он чувствовал лишь боль и острую тоску. Скучал ли он по Ивану? Любил ли он его? Любили ли его? Байшмильдт не знал ответ на свой вопрос. Знал лишь то, что он никогда не сможет вернуть то, от чего убежал. И не приобретет то, к чему бежал.