Ибо такова королевская воля

Карета с двумя кучерами ехала по дорогам Королевства Черв. Спереди ехали двое охранников, как и сзади. В карете же, кроме самого Альфреда, сидели его личные телохранители: Ван Яо, Бервальд Оксеншерна и Хенрик Андерс. В верности каждого из них он мог быть уверен, настолько, насколько вообще верил в такое понятие, как верность. Джонс сидел, перекинув ногу на ногу, и покачивал носком со стороны в сторону. Его взгляд был обращён в окно, глаза внимательно следили за мелькающими деревьями. Ван Яо флегматично начищал кинжал, который позже спрятал в рукаве. Оксеншерна и Андерс тихо переговаривались — каждый из них был чудесным воином, во время боя они были прекрасным дополнением друг к другу, но в мирной, если таковой можно назвать дворцовую, жизни они с трудом находили общий язык, хоть и были близки. Их положение при дворе постоянно менялось: то Бервальд становился девяткой, то опускался до восьмерки, уступая высшую ступень Хенрику. Альфред заметил проскочившего мимо высоких сосен кабана, у короля на секунду зачесались руки — так захотелось отправиться на охоту, хоть немного отдохнуть. Но у него, как и у любого другого короля, не было на это времени. А часто и сил. В окно Джонс увидел начало каменной дорожки, по которой за следующие пятнадцать минут экипаж доехал к резиденции. Один из кучеров открыл дверь и отступил, давая королю место, чтобы выйти.  — Идите в свои покои и не высовывайтесь оттуда, пока я вас не позову, — Альфред повернулся к трем головорезам, прежде чем спрыгнуть со ступеней кареты. На длинной, широкой лестнице, ведущей к главным дверям поместья, стоял Червовая королева и небольшой штат личных советников и секретарей. Джонс поспешил по мраморным ступеням вверх, не оглядываясь на своих людей.  — Ваше Величество, — Кику присел в низком поклоне.  — Ваше Величество, — Альфред слегка улыбнулся, кланяясь в ответ и целуя руку Хонды.  — Для меня честь приветствовать вас здесь, — королева Черв вежливо улыбнулась. Король не ожидал, что Кику будет выглядеть так просто. Ни вычурных камзолов или жилетов, ни тяжелых, стеганых полукафтанов, ни броских украшений. Лишь персиковое кимоно. Его пальцы не были унизаны дорогими перстнями, только тонкий сребристый круг обручального кольца на пальце пускал солнечных зайчиков, когда Кику двигал рукой.  — Если вы не против, я бы хотел, чтобы мы зашли в дом, — Хонда слабо поежился. Погода стояла холодная, весна наступала словно неохотно, заливая все четыре королевства страшными дождями. Альфред кивнул. Кику повел рукой, предлагая следовать за собой, начиная подниматься по высоким ступеням вверх. Джонс пошел за ним следом, а хвостом после него пристроились советники. Сразу после шли его люди. Королева довел их до аккуратной комнаты в мягких гвоздичном и перламутровом цветах. Стол был круглый, кресла стояли напротив. Хонда сел, указывая рукой на противоположное кресло, куда король и сел. В каждом жесте, в каждом движении Кику, Альфред отчетливо видел степенную грацию и вежливость. Его улыбки были выверенными, его глаза не бегали по собеседнику, а голос не скакал по интонациям, чем иногда грешил Джонс. В комнату королева не пустил советников, поэтому сам разлил чай по чашкам. Альфред только и мог подивиться, как он не задел длинными рукавами сервиз. Первые несколько минут они молча пили чай, то ли привыкая, друг к другу, то ли изучая.  — О чем вы хотели поговорить? — Кику начал первым. Его голос был тихим и мягким, словно обволакивал Альфреда.  — О Королевствах Черв и Пик. Вернее, о союзе между нами.  — Насколько я помню, мой король отказал вам, ссылаясь на долголетнее сотрудничество с Бубнами.  — И все же вы приняли мое прошение об аудиенции, — Джонс поставил чашку на блюдце, пару раз повернув за ручку. Кику прикрыл глаза, отпивая чай. Дал себе паузу.  — Верно. Я подумал, что это может быть выгодно. Для моего короля. Король Пик пристально изучал взглядом лицо Кику. Тот был сосредоточен и спокоен, словно не сидел с врагом за столом без разрешения супруга. Сам Альфред счел бы это государственной изменой.  — Позволите сказать, почему это действительно выгодно для вас, Ваше Величество?  — Прошу, — Хонда кивнул. Джонс поставил локти на стол, укладывая на сложенные в замок руки подбородок.  — Ваш супруг король. Король, что не правит. Как давно?  — Я не стану отвечать на этот вопрос. Это государственные данные. Альфред ухмыльнулся. Он искал рычажки, чтобы управлять Кику, как своими придворными. И он постепенно понимал, как ему их найти.   — Но вы не будете отрицать, что власть сосредоточена в руках министров. Нет-нет, — Джонс поднял руку в белой перчатке. — Не перебирайте в уме всех, кого можно было бы уличить в шпионаже. Эти сплетня…вернее, факт, давно вышел за пределы двора Черв, — Альфред сделал паузу, отпивая чай. Спокойствие Кику медленно ломалось. Теперь он неотрывно смотрел на короля, сложив руки на стол, сжав ладони на салфетке. — Но что за король, который не имеет реальной власти? Свергнутый. И вы, Ваше Величество, прекрасно это понимаете. Именно поэтому позволили мне приехать сегодня.  — Продолжайте, — тонкие брови Хонды сошлись на переносице, но он тут же взял себя в руки, вновь расслабляя лицо.  — Мне нужны союзники. Как и вам.  — У нас есть союзники — Бубны.  — Союзники! — Альфред выпустил смешок. — Ваши союзники не помогли Людвигу вернуть себе власть. Но я могу.  — Вы не можете помочь даже себе, Ваше Величество.  — Пока. Но если вы будете за моей спиной, когда я разобью Бубен, клянусь, я верну вашему королю страну.  — Что вы хотите взамен?  — Мне нужны ваши люди. Вы должны разорвать отношения с Бубнами.  — Как вы себе это представляете? Я не смогу сделать это втайне от короля.  — Тогда сделайте так, чтобы король сам разорвал. В свою очередь, когда Людвиг решит объявить министрам войну, я поддержу его притязания. Кику задумался, отпивая чай и прикрывая свое лицо рукавами. Альфред пытался выровнять свое дыхание. Он бы никогда не признался, но Джонсу было страшно. Если Хонда сейчас откажет ему, у него не будет шансов низвергнуть Франциска.  — Мой король уважает короля Франциска. И он его основной союзник, не сами Бубны. Если вы, — Кику слегка качает головой. — Мы уберем его, а вы появитесь в нужный момент с выгодными условиями, он примет их. Сердце Альфреда пропускает удар, он едва сдерживается, чтобы не вскочить с кресла. Но все же он заставляет себя спросить:  — А министры позволят Людвигу заключить со мной союз?  — Кажется, вы говорили, что поможете моему супругу вернуть власть в его руки. Они неспешно допили чай, после чего поставили свои подписи на документе, заверяющем их союз. Джонс поднялся, а следом поднялся и Кику. Альфред вновь поцеловал руку королевы.  — Я бы хотел поехать обратно, Ваше Величество.  — Но вы столько ехали сюда, вы не устали?  — Я не имею права долго отсутствовать. Кроме того, я не хочу вас компрометировать. А насчет усталости, — король с королевой подошли к двери, и Джонс вдруг широко улыбнулся. — Знаете, герои не устают.

***

Комнату брат выделил ему на третьем этаже. Гилберт любил высоту, любил большие окна, и любил светлые цвета. Не считая первого, его комната полностью соответствовала желаниям. Кровать была большая, широкая. Розовое постельное белье — Венециано назвал этот оттенок облачным. На одном из окон были витражи, а обои отливали бело-розовым. Впрочем, Гилберт почти не смотрел на отсветы или витражи. Он лежал на своей постели в длинной белой рубашке и читал. Одежда слегка сползла с левого плеча, оголяя татуировку в виде метки Треф. Он лишь недавно принял, что скучает по Ивану. Что человек, которого он любил до дрожи в ногах и боялся до потери дыхания, от которого он убежал при первой же возможности, стал не просто частью его. Стал им самим, так плотно переплелся с его душой, что нельзя было разделить. Гилберт задавался вопросом: было ли все на самом деле так плохо? Ему же было всего девятнадцать, когда отец изгнал его. Лишь неведомым чудом ему повезло получить приглашение во двор Треф. Иначе он бы оказался просто на улице. И Брагинский — старше всего на год — стал для него всем: другом, наставником, любовником, возлюбленным. Девять лет назад Иван редко устраивал приемы, еще реже балы. Пусть даже прошло пять лет, но все королевство было в трауре после смерти прошлого короля Треф — матери Брагинского и его сестер. Ольга — ей было двадцать — взяла на себя тяжелую ношу регента при молодом короле. Иван смутно помнил коронацию. Помнил, что епископ возложил ему на голову тяжелую корону, которую на церемониях носила мать. Помнил, что давал королевские обеты. Помнил улыбающимися одними заплаканными глазами старшую сестру, и как заставлял себя улыбнуться в ответ. Брагинский был искренне благодарен Ольге, его дорогому ангелу, которая не позволила себе впасть в отчаяние и собственное горе, но дала и ему, и Наталье силы, чтобы жить дальше. Он доверял советам сестры, ее острому уму и милосердному сердцу. Но сейчас ему очень хотелось усомниться в правильности ее решения. Пригласить бастарда короля Черв, чтобы он стал их Джокером. Немыслимо! Зачем этому парню быть преданным Ивану, да и стране? Но Ольга улыбалась и тихо говорила, положив ладони на напряженные плечи государя:  — Ему тяжело сейчас. Его прогнали, словно собаку. Не станет ли он благодарным и преданным тому, кто помог в такой тяжкий момент? И Брагинский поддался уговорам сестры. Именно поэтому он, Ольга и Наталья ждали карету Треф. Младшая сестра переминалась с ноги на ногу, крепко держа его за руку, а второй теребя кружевной подол платья. Бедная его девочка. Одинокая, нелюдимая, но такая нежная внутри. Он всегда будет ее защищать. Как и Ольгу. Иван слабо улыбнулся, наклоняясь и целуя Наталью в макушку.  — Ты нервничаешь, маленькая?  — Нет, братик, — принцесса посмотрела на него своими глубокими, фиолетовыми глазами. — Ты же со мной.  — Конечно. Я всегда с тобой, — Брагинский улыбнулся шире, слегка сжимая руку старшей сестры, с которой после они переплели пальцы. Их дорогие кузены стояли рядом, охраняя принцесс. Иван не мог доверить жизнь сестер непроверенным людям. Феликс и Торис в этом плане были лучшей кандидатурой. Из размышлений о кузенах короля вывел прибежавший королевский гвардеец.  — Ваше Величество, карета вскоре будет тут. Ее видели на нескольких обзорных пунктах, близких к замку. Брагинский кивнул, быстро целуя руки сестрам.  — Не переживайте. Мы разберемся быстро и еще успеем устроить конную прогулку. Наталья мимолетно улыбнулась, словно засветившись изнутри. Иван был готов на что угодно, что этот свет в его сестрах никогда не угасал. Всего спустя несколько минут карета пристала к ступеням. Она была черная, обшитая бархатом, без единого намека на герб Черв. Кучер открыл дверь, и из кареты вышел юноша с белыми волосами и такой же белой кожей. Его фигура была тонкая, субтильная, но плотная жилетка и рубашка с оборками и кружевными манжетами вовсе не висела на нем, а сидела, как влитая. Юноша преодолел несколько ступеней, и опустился на колено, не поднимая голову.  — Ваше Величество, — новоприбывший Джокер поцеловал перстень на пальце Ивана. — Покорнейше благодарю, что приняли меня в сей тяжелый час. В его голосе не было подобострастия, которое часто слышал король от своих подданных. В нем была лишь холодная вежливость и учтивость.  — Для меня и моих сестер это честь — приветствовать вас здесь, — Иван подал юноше знак подняться. Тот встал, головой, едва доставая до груди Брагинского — из-за роста и из-за ступени, на которой стоял Иван — она была второй от ступени Джокера по движению вверх. Ольга тихо шепнула ему на ухо: «Гилберт». — Гилберт. Позвольте представить — моя старшая сестра Ольга, — Брагинский указал на сестру, а та сделала легкий книксен. — И моя младшая сестра Наталья, — девочка тоже поклонилась, но ее лицо не озарилось улыбкой, в отличие от лица Ольги. Гилберт поцеловал ладонь каждой принцессе. Иван улыбнулся.  — Вас проводят в покои, Гилберт. Наверное, вы устали.  — Благодарю за гостеприимство, Ваше Величество, но, если вы позволите, я бы хотел сразу решить насущный вопрос. Брагинский кивнул, жестом прося сестер удалиться. Ольга повернулась, прошла пару ступенек, подала руку Наталье, и они пошли во дворец. Вслед за ними пристроились Феликс с Торисом.  — Какой вопрос вы хотите решить?  — В приглашении мне было написано, что я призван ко двору в качестве Джокера. Но я Черва, Ваше Величество.  — Ваш отец изгнал вас.  — Ситуации это, как и метки, не меняет.  — О чем вы все же говорите?  — Как я буду показывать свою принадлежность к Трефам? Иван задумался.  — Где находиться ваша метка Черв? Гилберт слегка покраснел, закусывая губу.  — На нёбе. Брагинский удивленно посмотрел на Джокера.  — Тогда проблемы я не вижу. Мы сделаем вам татуировку Треф на видимом месте. Байшмильдт кивнул, складывая руки за спиной в замок. Он выглядел уставшим и обессиленным. Иван почувствовал какой-то укол в груди.  — Идите отдыхать. Вы бледны, словно смерть.  — Я всегда такой. И я вовсе не устал, Ваше Величество.  — Это приказ. И впредь не перечьте мне, если не хотите проблем. Гилберт низко поклонился, но Иван услышал в его голосе добрую усмешку.  — Как прикажете, Ваше Величество На что была похожа их первая встреча? На преклонение колена? Присягу в верности? Нет. Это было похоже на встречу двух сломанных, уставших душ на перекрестке. Тогда ли Гилберт впервые почувствовал, что Иван — нечто большее, чем просто мальчишка, ставший королем слишком рано. И связывает их нечто большее, чем обычная верность Джокера его королю. Жаль, что это не помогло Гилберту, когда он выбирал, уйти или остаться. Или все же помогло? Этого Байшмильдт не мог понять. Как они вообще начали узнавать друг друга? Интересоваться? Льнуть? Когда короткое и язвительное «как прикажете, Ваше Величество», стало вдруг нежным, трепетным и полным благоговейной любви «как того желает Мое Величество»? Шесть лет назад Ступени были скользкими. Гилберт не видел, куда он шел — кровь из рассечённой брови заливала глаза. Меч стал неожиданно тяжёлым, весь мир покачнулся перед его глазами. Байшмильдт вцепился рукой в перила, ожидая, когда картинка перед глазами вновь станет четкой. Обожжённая рука запылала болью — мятежники опрокинули на него подсвечник. В голове все еще набатом стучал рев толпы и скрежет стали о сталь. Бунт подавлен, переворот не свершился. Государь жив…жив ведь? Гилберт вскинулся. Он не видел короля с начала боя. Джокер сначала выводил принцесс и придворных дам в катакомбы, лишь потом вернулся принять бой. Он видел мелькающий клинок Елизаветы, видел прикрывающего ей спину Родериха, видел дуэт Феликса и Ториса, которые буквально скользили по крови. Но Ивана он не видел. Байшмильдт поспешил по лестнице вверх. Почему при мысли о том, что аскетичный, холодный и даже жестокий Брагинский мертв, его сердце зашлось в страшной боли и тоске? Да, они были близки. Да, вечера они часто проводили вместе. Поэтому ли? Или потому, в чем Гилберт все еще боялся себе признаться, но осознавал всей своей сущностью? Потому что он любил аскетичного, холодного и даже жестокого Брагинского. Гилберт взлетел по ступеням, уже не обращая внимания на ноющие ноги и на боль от ран, промчался по длинному коридору, когда услышал лязг. Побежав на звук, Джокер увидел, как Иван отбил меч нападающего, следом пронзая его своим и, словно брезгливо, снимая павшего врага со своего меча. Это был министр юстиции, Байшмильдт сидел справа от него на советах.    — Ваше Величество, — Гилберт не узнал свой голос. Хриплый, испуганный. На щеке у Ивана была кровь, а руки и вовсе были похожи на месиво.  — Гилберт, — Брагинский повернулся, слегка улыбаясь. На губах у него тоже была кровь. Она капала на воротник рубашки, стекая по шее. Ведомый страхом и болью, Джокер подошел ближе, доставая платок — удивительно, но он был относительно чист — и промокнул губы короля, осторожно прижимая ткань. Иван удивленно раскрыл глаза. Его щеки слегка покраснели, хотя прежде Брагинский всегда был крайне собран и сдержан. Гилберт тяжело дышал: он мог попасть под горячую, после боя, руку и пострадать; мог быть обсмеянным; а мог получить ответ, на который даже не надеялся.  — У вас кровь. Возьмите, — Байшмильдт отнял руку с платком от губ Ивана, чтобы вложить его в ладонь. Но король перехватил его руку за запястье, прижимая платок обратно к губам. Джокер гулко сглотнул, рука начала подрагивать в чужих крепких пальцах. Брагинский вытащил из ослабших пальцев платок другой рукой, прижал руку Гилберта к щеке. Иван повернул голову, касаясь запястья Джокера губами. Байшмильдт вспыхнул. Румянец пополз по всему лицу, до самых ушей. Бледное лицо с красными пятнами выглядело смешно и неуместно, учитывая, что Гилберт был мужчиной, а не кисейной барышней. Но король ничего не говорил — лишь касался кожи с узором вен губами.  — Ваше Величество, что вы…  — Ты смеешь задавать такой вопрос, после того, что сделал? — Брагинский по-доброму усмехнулся. — Ты надеешься сбежать от меня теперь? Джокер не успел ничего понять — Иван прижал его к себе, потянув за руку. Его руки плавно спустились к пояснице, сцепляя их в замок. Гилберт обнял Брагинского за шею, второй рукой зарываясь в его чуть жесткие волосы, ища его губы на лице на ощупь — глаза снова залила кровь из раны. Иван ответил тем же, прижимаясь губами к губам, сминая под своим напором. Кровь из разбитой губы короля попала на губы Байшмильдта, а когда тот приоткрыл рот, позволяя Ивану углубить поцелуй, тот и вовсе раскатал отдающую железом жидкость по небу Джокера. Гилберту казалось, что он дрейфует. Поцелуй, несмотря на кровь, казался морозным воздухом, что приятно холодил, морских бризом, что приводил в чувство после летнего зноя. Он отвечал на поцелуй, прикрыв глаза. Раньше юноша не особо интересовался отношениями, любовью. У него был долг. Перед собой, королем и перед страной. Но сейчас все это отступило под чужими губами. Байшмильдт чувствовал, как Иван мягко обвел его язык своим, но тут же кусая за губу, оттягивая ее. Гилберт прижал Брагинского к себе, сжимая камзол короля. Он и сам пытался отвечать на поцелуй, прикасаясь к щекам и небу Ивана, но это было трудно — король не хотел останавливаться, наоборот лишь усиливая напор. Неожиданно Брагинский развернулся вместе с Гилбертом, оттесняя его к кровати. Байшмильдт лишь сейчас понял, что они были в покоях короля. Колени Джокера подогнулись, когда они наткнулись на кровать. Иван придавил его к матрасу, нависая сверху. Король усмехнулся, вытирая кровь со лба и глаза Гилберта его же платком.  — Ты выглядишь, как труп. Весь в крови и бледный, — Брагинский хмыкнул, наклоняясь еще ниже и проводя языком по ране над бровью. Байшмильдт тихо зашипел. Рана защипала, и Гилберт даже скривился. — Какой ты все же нежный. Словно девушка. Джокер рыкнул, дергаясь вперед, чтобы скинуть Ивана с себя, но не вышло — король просто лег на него, кладя голову на острое плечо.  — И обидчивый. Страшно тщеславный, нервный, громкий и развязный. За что я тебя вообще люблю? Гилберт удивленно посмотрел на Брагинского. Он не ждал ничего того, что сейчас происходило: ни объятий, ни поцелуев, ни, уж точно, признаний. Джокер даже не обратил внимания на те нелестные эпитеты, которыми его наградили. Он просто лежал, смотря в фиалковые глаза Ивана, ощущая, как метка Треф мягко греет кожу.  — Скажите еще раз.  — Про то, какой ты?  — Про то, что любите. Брагинский улыбнулся, склоняясь к уху Байшмильдта, обдавая его горячим дыханием.  — Я тебя люблю. Гилберт уткнулся носом в светлые волосы короля, прикрывая глаза. От них пахло гарью, кровью, железом и, совсем немного подсолнухами, которые Иван выращивал самостоятельно. Боль стала сильнее — адреналин медленно спадал — но Джокеру было хорошо так. Рядом с Иваном, в его объятиях, под ним, в конце концов. Но они были уставшие, раненные и, кроме того, у них были не терпящие отлагательств дела. Поэтому, как только они услышали громкий стук Елизаветиных каблуков, Иван встал, подавая руку Гилберту. Они на мгновение прижались друг к другу вновь. А после в покои вошла королева, такая же уставшая и потрепанная, как они сами. Это ведь действительно было чудесно: ощущать себя нужным кому-то. Особенно, когда ты бастард-отшельник, удел которого — служба слуги при чужом дворе. Гилберт повернулся на бок, резко дергая головой в сторону — тик вновь обострился. Ему было холодно, но одеяла и теплые одежды совсем не помогали. Он не должен был уходить. Тогда бы и не было этого страшного холода, который чувствуешь кожей, губами, душой. Но едва эта мысль вновь возникала в голове, как Байшмильдт дергался всем телом. Три года назад Король вызвал его к себе ранним вечером. Они с Феликсом и Торисом как раз были на тренировочной площадке. Гилберт был взмокший и тяжело дышащий, но на фразу о том, что он придет сразу после того, как переоденется, Родерих покачал головой:  — Его Величество требует тебя немедленно. Байшмильдт лишь пожал плечами, послушно уходя в кабинет к Ивану. Брагинский редко изъявлял желание видеть его в рабочее время. Обычно Гилберт гулял с принцессами в садах, помогал королеве с управлением замком, изредка выезжал в город. Дошел он довольно быстро, но перед тем, как войти в кабинет короля, Джокер поправил удлиненный камзол и ленту на шее — у него был пункт насчет опрятности одежды. После он постучался, открывая дверь. Иван стоял у окна, постукивая пальцами по подоконнику. Рядом лежала стопка каких-то бумаг.  — Гилберт, — елейным голосом начал Иван, и Гилберт начал ощущать что-то не то. — Не прочтешь для меня эти документы?  — А ты ослеп? Или негоже царю-батюшке напрягаться? — Байшмильдт сложил руки на груди, ухмыляясь.  — Прочти-прочти. Тебе тоже будет это интересно, — король протянул Джокеру документы, поворачиваясь к нему лицом. Гилберт взял бумаги, недовольно хмурясь.  — Ваше Величество, доводим до сведения Вашей царской милости о пойманных шпионах Черв. Во время допроса они сознались, что всего их было трое. И этот третий является приближенным к Вашему царскому благородию, — Байшмильдт сглотнул, постепенно понимая, что это значит. — На данный момент мы проверяем всех придворных Вашей милости, дабы быть заверить вас, что жизни Вашего Величества, Ее Величества королевы, а также их Королевских Высочеств Ольги и Натальи вне опасности, — Джокер опустил листы, вглядываясь в лицо Ивана. — Ты хочешь обвинить меня в чем-то?  — О, что ты! Просто немного подозрительно, не находишь? — Брагинский расплылся в хищном оскале. — Два шпиона Черв говорят, что их трое. И третий мой приближенный, — Иван обошел стол, становясь возле Байшмильдта, возвышаясь над ним непоколебимой скалой. — А единственный мой приближенный, который имеет связи с Червами — ты. Гилберт задохнулся возмущением. Он был верен ему, как никому другому, а король смел сомневаться в нем? После того, как три года она провели рука об руку, душа о душу?  — Иван, это просто немыслимо, глупо и крайне опромет… — Байшмильдт раскрыл глаза — Брагинский схватил его за шею, валя на стол, и сжимая руку. Гилберт захрипел, хватаясь двумя руками за запястье короля. Иван, словно не обращая внимания, сжимал ладонь крепче. Его глаза налились кровью, а лицо исказилось слепой яростью.  — Ты смел врать мне и надеяться, что я не узнаю? — прошипел король, почти полностью перекрывая кислород, нажимая на кадык. Иван все не отпускал Гилберта, хотя тот и пытался оторвать от себя чужую руку или ударить по лицу. Но Брагинский не обращал внимания на эти слабые попытки, лишь наваливаясь на Гилберта. Джокер вздрогнул, начиная дергаться, пытаясь дать себе хоть чуть-чуть воздуха. В висках пульсировала боль, но еще сильнее был страх. Неужели Иван правда его убьет? Не дав сказать, не выслушав. Еще вчера они были в схожем положении — так же на столе, король также был на Гилберте. Но задыхался он не от чужой крепкой руки, а от удовольствия. Тогда у него тоже дрожали руки, а перед глазами мелькали искры, но он целиком доверял Ивану. Неужели зря? Гилберту было больно. К черту медвежью хватку на шее, плакать хотелось от ярости в чужих глазах. От гнева и обиды. И от того, что в глазах Брагинского он не видел и толики любви. Вскоре руки Байшмильдта ослабели, грудь запылала от недостатка кислорода, а глаза начали закатываться. Он почти потерял сознание, когда Иван отпустил его. Джокер завалился на бок, кашляя и прикасаясь своей рукой к шее, все еще ощущая крепкую хватку на шее. Гилберт все пытался отдышаться, когда внезапно услышал:  — Боги, Гилберт, прости… Байшмильдт едва смог заставить себя повернуться. Иван выглядел напуганным, искренне, словно не он только, что душил Гилберта.  — Прости, умоляю, — Брагинский, как тряпичную куклу, посадил Джокера на стол, осматривая его шею. На его бледной коже уже проступали следы. Гилберт ощущал быстрый ток крови, пульсирующие виски и слезы на глазах от резкого притока кислорода. Он дрожал, словно осиновый листок, когда Иван проводил пальцами по своим же следам, вновь ожидая хватки.  — Гилберт, не молчи, умоляю. Джокеру нечего было сказать, да он и не смог бы. Он все еще приходил в себя. Иван, его любимый, чуть не убил его. Гилберт вновь закашлялся, опуская голову. Байшмильдт не мог поднять глаза на Брагинского. Боялся вновь увидеть оскал на лице и гнев в родных глазах.  — Гилберт, посмотри на меня. Он покачал головой, все также смотря себе на ноги, опустив плечи, словно закрываясь, как крыльями. Иван опустился на колени, заглядывая в лицо Гилберта.  — Умоляю, Гил. Я…я не знаю, что на меня нашло, — Джокер видел, что тот искренен: Брагинский был напуган, кажется, так же, если не сильнее, чем он. — Молю, прости меня. Клянусь, такого больше никогда не будет. Гилберт все также молчал — в голове было пусто-пусто, словно по голове ударили. Он ничего не мог ни сказать, ни сделать. Иван положил голову Гилберту на колени, лихорадочно шепча.  — Я люблю тебя, умоляю, Гил, я сам не понимаю, что случилось. Словно помутнение. Я был так зол, что даже не…не подумал, что творю. Гилберт, скажи же мне что-то.  — За что? Брагинский поднял глаза.  — За что ты так? — Байшмильдт вновь закашлялся. — Почему ты подумал на меня…после всего? Иван смотрел на него, сжимая в ладонях колени Джокера. Байшмильдт ощущал жгучую вину короля, его раскаяние.  — Прости, — Брагинский вновь опустил голову. — Умоляю, только не уходи. Такого больше никогда не будет, клянусь. Иван почти три месяца после вымаливал прощение. И еще полгода ждал, когда Гилберт перестанет дергаться от каждого движения. Это было страшно. Кажется, Джокер никогда так не боялся. Тогда он заставил себя остаться — потому что любил Ивана. И сейчас любит. Но сейчас он все же ушел.