* * *
Когда это случается впервые, Джон только что вернулся со свидания, и у Шерлока трясутся руки. Времени немного за полночь. От Джона пахнет чьими-то ландышевыми духами; запах, густой и удушливый, висит в дверях, где Джон остановился. Шерлок забился в дальний угол дивана, свернувшись в тугой узел и обхватив колени руками. Ему не нужно оборачиваться, чтобы понять, что свидание прошло удачно: шаги Джона, пока он поднимался по лестнице, были лёгкими и быстрыми, без намёка на хромоту, и он буквально пропитан её духами, словно она разбила флакон о его голову – такое свидание не могло закончиться плохо. Шерлок чувствует, как что-то уродливое и едкое горит в его горле. – Эй, – говорит Джон, переступая порог и закрывая за собой дверь. Он кажется отвратительно довольным. – Я дома. Дома. Вот так значит? Ты здесь всего восемь недель и уже называешь Бейкер-стрит домом, а я прожил здесь четыре месяца без тебя, и мне казалось, что это клетка, перевалочный пункт, полигон, – что в тебе такого, что ты превращаешь это место в дом? Почему я хочу удержать тебя, почему я боюсь потерять тебя, почему ты уходишь снова и снова, почему мне не всё равно? Джон подходит, близко. Половицы скрипят возле дивана. Волна духóв (гадких, отвратительных, гнилых, тошнотворных). – Ты в порядке? – мягко спрашивает Джон. – Я, эм… Кажется, ты даже не двинулся с места, пока меня не было. Это как-то… Это никуда не годится. Я никуда не гожусь, – думает Шерлок, встаёт, стаскивает куртку с плеч Джона и швыряет её на пол. Джон изумлённо таращится на него, и Шерлок ценит тот факт, что он не шелохнулся. Джон солдат, он убивал людей, он может резко реагировать, когда напуган. Он сдержался. – Ты доверяешь мне, – говорит Шерлок. Его руки висят вдоль тела, но больше не дрожат. Джон смеётся. Это тот яркий, чуть хриплый, счастливый звук, который Шерлок слышит всё чаще за последние недели, что они живут вместе. – Ну, да, это очевидно, – говорит он. Ничего не очевидно, думает Шерлок. – Зачем ты сейчас меня раздел? – спрашивает Джон, указывая на пахучую груду куртки, брошенной под кресло. – Или не стоит задавать этот вопрос? Шерлок и не пытается ответить. Он берёт Джона за запястье и валится на диван, увлекая его за собой. Они приземляются беспорядочной кучей: Шерлок снизу, Джон наполовину на нём, его лицо утыкается Шерлоку в шею. Он тихо дышит. Мне бы хотелось, чтобы ты остался здесь, со мной, пожалуйста, и никогда не уходил. Это нормально? Это годится? Можно мне, пожалуйста, Джон? – Ладно, – говорит Джон. – Хорошо. Это… Удивительно мило, вообще-то. Он приподнимается, пока они не усаживаются бок о бок на диване, Джон обнимает Шерлока за плечи, и тот прижимается к нему в ответ. Потом он берёт пульт и включает телевизор.* * *
Это случается не каждый вечер. Иногда Шерлок с головой погружён в эксперимент, от которого не может оторваться. Иногда у Джона свидание. Они не говорят об этом, по крайней мере вслух. Шерлок знает, когда Джон хочет, нуждается в этом, и может сказать, когда это произойдёт, это похоже на часовой механизм, думает он, как шестерёнки, они подходят друг другу и точно встают на место. Джон не знает, когда этого хочет Шерлок. Шерлок хочет этого постоянно. Это случается настолько часто, что Шерлоку нет нужды обременять себя сном во все прочие ночи. Он всегда прекрасно спит после того, как Джон обнимает его, и просыпается утром под их одеялом, завёрнутый в него, как в кокон.* * *
Полдень. Солнце – акварельное пятно на сером полотне неба, и Шерлок подумывает о кокаине. Прошло очень много времени, вспоминает он отстранённо, с тех пор как он был под кайфом. Ещё до Джона. Ему даже не хотелось, потому что причины, по которым он употреблял, остались в прошлом, и... Я не хочу сказать, что ты замена наркотикам, Джон, потому что это неправда, ты не замена чему бы то ни было, ты – всё, и, думаю, ты не знаешь об этом. А ты знаешь? Ты заставляешь мои вены зудеть, оттого что по ним течет кровь, потому что я ощущаю себя страшно живым, мне больно, когда я думаю о тебе, о том как ты прижимаешь меня к себе, когда темно, и никто не может видеть, даже мы сами, никто не может видеть, как я люблю тебя ...свою последнюю заначку он бросает в унитаз и трижды смывает.* * *
Ещё одно свидание, но на этот раз всё прошло ужасно. Шерлок – взрывной коктейль смешанных эмоций: торжество, ревность, сожаление. Желание. Он смотрит на Джона, пока тот идёт через комнату, на его узкий маленький рот – мрачную линию на лице. – Зачем ты так поступаешь? – спрашивает Шерлок. Его голос охрип от бездействия. Джона не было дома весь день, остальные не в счет. Шерлок молчал. Зачем ты продолжаешь встречаться с теми, кто не я? – хочет он сказать. Ты же счастлив со мной. Разве ты не счастлив со мной, Джон? Джон встречается с ним глазами и неловко скидывает куртку. Он мог бы начать войну одним взглядом, думает Шерлок. – Что ещё мне остаётся? – спрашивает Джон тихо. Он ждёт ответа, понимает Шерлок, и внутри поднимается паника, потому что у него есть ответ, только он не годится, это неправильно, это слишком рано. – Иди сюда, – говорит Шерлок, и Джон идёт. Он останавливается перед Шерлоком, глядя на него с выражением, которое сейчас очень сложно распознать. Шерлок – лёжа на диване – протягивает к нему руки, и губы того странно изгибаются, он заползает на Шерлока и пристраивает голову под его подбородком, а тело между его ног. Тем вечером никто не включает телевизор. Джон засыпает на Шерлоке как на подушке, а Шерлок засыпает в безопасном тепле Джона, укрывшем его надломленное трепещущее сердце.* * *
Иногда Джон уходит. Это никогда не бывает приятным. – Я должен поехать на эту лекцию, если хочу сохранить медицинскую лицензию, Шерлок, – говорит Джон. Он стоит в дверях, прислонив к ноге аккуратный чемоданчик из тускло-коричневой кожи. Он колеблется. От этого делается немного легче. Джон предоставляет эту информацию вовсе не без причины, как может показаться, но в ответ на очень сильный невербальный протест со стороны Шерлока. – Разумеется, Джон, – вежливо говорит Шерлок, глядя Джону прямо в глаза, и продолжает нарезать полушарие мозга на очень тонкие ломтики прямо на поверхности их недавно вымытого кухонного стола. Видишь? Видишь, что я буду делать, когда ты уедешь? Пожалуйста, не уезжай. Джон вздыхает. Его нос чуть вздёрнут вверх, будто он отчаянно старается не опуститься до Шерлоковского уровня к чёрту медицинскую лицензию. От этого тоже делается немного легче. – Три дня. Я уезжаю всего на три дня, а это совсем недолго, Шерлок, ты будешь в порядке. – Разумеется, буду. Я прекрасно прожил тридцать четыре года один, без тебя, Джон, спасибо тебе большое. Что, как им обоим известно, в корне неверно. Без Джона Шерлок выживал. Жить он начал только пять месяцев назад, когда в лаборатории встретился взглядом с убийцей, облачённым в свитер. – Хорошо, хорошо, – говорит Джон, поднимая обе руки в знак капитуляции и слегка качая головой, и Шерлок велит яркому зёрнышку надежды у себя в груди лежать смирно, но оно не слушается. Джон указывает на него: – Ты. Придурок. Перестань на меня так смотреть. Что-то в Шерлоке рушится, очень медленно, но верно, превращаясь в хлопья свинцово-серого пепла. Как ты можешь бросать меня? Я же подхожу тебе, Джон Ватсон, точно так же (несомненно, безусловно, абсолютно) как и ты мне. Ты уйдёшь, и всё станет скучным, а я буду лежать здесь и гнить изнутри, потому что некому будет сдерживать моих демонов, и я буду довольствоваться битвой с ними. Как мне найти покой, когда ты уйдёшь? Мелодрама. Шерлок ненавидит себя. Он не может отключить свой мозг. – Ну, нет, так ещё хуже. Этот взгляд. У тебя такое лицо… Шерлок. Джон подходит к Шерлоку. Он не улыбается. Его ресницы цвета топлёного масла, цвета золота лепрекона, и Шерлок хочет ощутить их прикосновение на внутренней стороне запястий. – Постарайся говорить полными предложениями, Джон... О. Джон обхватывает Шерлока руками. Джон Ватсон обхватывает Шерлока своими (сильными, надёжными, прекрасными) руками при свете дня, посреди их кухни и прижимает Шерлока к себе – это нельзя назвать иначе, как объятием – прижимает так близко, что между их телами не остаётся ни дюйма пустого пространства. Волосы Джона так мягко касаются щеки Шерлока, что он физически не может удержаться от того, чтобы чуть-чуть потерёться щекой о его макушку, обвить руками Джона за талию и обнять в ответ. Они стоят так настолько долго, что вскоре в мире остаются только тук-тук, стук их сердец и тик-так, тиканье часов над кухонной раковиной. Шерлок закрывает глаза, задерживает дыхание. Он хочет запечатать этот момент в смоле, повесить на цепочку и носить на груди, чтобы смотреть на него, когда у него больше не будет Джона. Он уже скучает, хотя тот даже не уехал. Он страдает от предопределённого одиночества. Что-то неразборчиво промычав, Джон отстраняется; его руки немного задерживаются на предплечьях Шерлока, большие пальцы прижимаются к нежной коже на внутренней стороне. Их глаза встречаются, у Джона – ясные и синие, синее самого синего неба. – До свидания, Джон, – бормочет Шерлок. Уголок рта Джона искривляется в невесёлой улыбке. – До свидания, Шерлок.* * *
День Первый Без Джона: проходит на удивление не примечательно, кроме горького послевкусия расставания на кончике языка. Звонит Лестрейд и предлагает дело, которое занимает Шерлока и удерживает его вдали от Бейкер-стрит на девятнадцать часов, три из которых уходят на бумажную работу, что обычно делает Джон, и к тому времени, когда Шерлок возвращается домой, он только начинает замечать огромное пустое пространство рядом с собой. Это тяжело, понимает он, делать что-либо без загадочного, крайне опасного военного доктора, который бормочет ему что-то ободряющее. Это отвратительно. С каких пор он стал зависим от таких прозаичных способов человеческого общения? – Сантименты, – фыркает он себе под нос, взбираясь по ступенькам на усталых ногах и опираясь на перила чуть тяжелее обычного. Как же странно идти по этой лестнице без надёжного присутствия за спиной того, кто всегда готов поддержать, если оступишься. Это неуютно. Это неправильно. Идёт Второй День Без Джона, вернее – только начинается. Два часа ночи, и он ничего не ел, потому что рядом нет никого, кто бы его заставил (и всё равно он никого бы не послушал, кроме Джона) и он не спал с четверга, потому что это был последний день, когда Джон его обнимал, и, чёрт возьми, он скучает по Джону. Он говорит себе, причина в переутомлении. Он говорит себе, причина в том, что он знает, из этого всё равно ничего не получится. Он говорит себе, что вообще нет никаких причин. Ни одно из объяснений не верно. Шерлок снимает с себя тяжёлое, промокшее от дождя пальто и небрежно бросает на спинку кресла Джона. Потом достаёт из кармана брюк мобильник, нажимает на первый номер в быстром наборе и падает на диван без сил. Гудок: раз. Два. Три раза. Джон, прошу, возьми трубку, я скучаю, а ты? Тебе бы понравилось это дело, Джон, ты бы решил, что я очень умный, и улыбнулся бы мне той улыбкой, от которой у меня под коленями появляется ощущение, будто мои суставы растворяются, а когда мы бы вернулись домой, возможно, ты бы уложил меня спать, побыл бы со мной хотя бы недолго, пока я не усну. Ты обнял меня. Я этого не забуду. – Шерлок? Всё нормально? Голос Джона хриплый и вялый ото сна, немного невнятный, немного встревоженный. Шерлок расплывается в улыбке. – Ты скучаешь по мне, – дышит он в телефон. Его сердце качается маятником в грудной клетке, бросая его из стороны в сторону, голова кружится. Джон молчит на другом конце, между ними только фоновый шум открытой линии. Наконец он произносит: – Ну... Да. Скучаю. – Он кажется немного этим смущён, и Шерлок хочет сказать ему, нет, тебе нечего стыдиться, Джон, ведь ты самый замечательный на свете. – Ты поэтому звонишь? – спрашивает тот удивлённо. – Сегодня я раскрыл дело, и я был гениален, но никто мне об этом не сказал, – говорит Шерлок. Он зевает, сворачивается на боку, прижимая мобильник к левому уху. Его глаза закрываются, и он представляет себе Джона: развалился на какой-нибудь белой гостиничной кровати, слишком много подушек, волосы растрёпаны, а серая футболка немного липнет к плечам. Глаза, конечно, сонные, губы – мягкие, податливые и розовые. И он улыбается Шерлоку, как будто тот красив. – Я занимался бумажной работой. – Я очень горжусь тобой, – говорит Джон с улыбкой в голосе. Шерлок сияет. – Я бы тебе об этом сказал. Шерлок ложится горячей щекой на прохладную обивку дивана: – Я знаю. – Итак, – продолжает Джон; на заднем плане слышится шорох простыней. – Хорошее дело? – Угу, – следует ответ. Его веки странно тяжелеют и опускаются под мягкий мелодичный голос Джона. Джон тихо смеётся, и у Шерлока пальцы ног поджимаются... Думаю, я счастлив. Думаю, я впервые по-настоящему понимаю, каково это – быть счастливым, и разве не странно, Джон? Это всё ты. Ты лепишь мои эмоции, как глину, и в этом есть что-то жуткое и романтичное, и я не понимаю этого, но, может быть, мне и не нужно ...от удовольствия. – У тебя сонный голос, – тихо говорит Джон, машинально понижая свой голос, и от одного его звука у Шерлока закрываются глаза. – Когда ты в последний раз спал, Шерлок? Шерлок не может сказать "четыре дня назад", потому что с таким же успехом он мог бы сказать "в последний раз, когда ты обнимал меня", а это ни что иное как передать Джону Ватсону свое обнажённое, трепещущее сердце обеими руками. – Четыре дня назад, так? В четверг? – спрашивает Джон, и лицо Шерлока вспыхивает. Шерлок не отвечает, а Джон выражает неодобрение, но в каждом слове дрожит нежность. – Тебе надо поспать, – бормочет Джон, и Шерлок улыбается, позволяя словам, то вспыхивая, то угасая в его сознании, себя убаюкать.* * *
Теперь они обнимаются постоянно. Очевидно, это стало для них нормой. Объятия Джона как сердечный приступ: стремительные, смертельные, внезапные. Но Шерлок просто в восторге, потому что нигде не ощущает себя счастливее, чем в руках Джона. Их близость больше не сводится к скудным вечерам на диване. Джон обнимает его почти каждый день, а иногда и по несколько раз. Он подходит сзади, когда Шерлок стоит у окна, обхватывает руками, упирается подбородком Шерлоку в костлявое плечо на несколько секунд и исчезает раньше, чем Шерлок умудряется снова запустить своё сердце. И после завершения дела, когда вибрирующее ликование, захватившее Шерлока, рассеивается вместе с разрешившейся загадкой, Джон прижимает его к себе пока они едут домой в такси, и на диване в гостиной, и не отпускает до самого утра. Приближается Рождество, и объятия Джона начинают исчезать. Его взгляд затуманен чем-то тревожно похожим на ревность. То как он напрягается каждый раз, когда приходит сообщение от Этой ужасной Женщины, просто убивает Шерлока. Между ними внезапно и неотвратимо воздвигается стена, и Шерлок понимает, что готов на всё, чтобы разрушить её. Джон уверен, что он оплакивает смерть Той Женщины, которая явилась, чтобы ранить их. Она казалась Шерлоку занятной, но теперь он просто измучен. Потому что даже в смерти Она служит тому, чтобы разлучить их, чтобы Джон держался настороженно и не касался его. Шерлок уходит в себя. Он не разговаривает, не спит, не ест; он выбирается среди январской ночи на крышу дома 221, садится прямо в снег и выкуривает полпачки сигарет, прежде чем Джон находит его. Его лёгкие горят, когда он смотрит на Джона, его руки трясутся от никотина в крови и борьбы с желанием схватить Джона и спрятаться в его объятиях. Джон залезает к нему, как был в пижаме, тапочках и халате, передвигаясь по обледенелой крыше с твердой, прекрасной ловкостью. Он останавливается так близко, что Шерлок чувствует, как на коже оседает изморозь от его дыхания. – Опасная ночь? – спрашивает Джон тихо. Каждая ночь опасна. Ты ранишь меня, ты смущаешь меня, и я даже не знаю, как объяснить тебе, почему. Думаю, будет лучше, если я останусь здесь и буду курить до тех пор пока мои лёгкие не превратятся в уголь, не так ли? Или я должен слезть отсюда, забраться в твою постель и ждать тебя, а потом ты войдёшь, откинешь одеяло, увидишь меня, улыбнёшься, поцелуешь меня в макушку и скажешь… – Шерлок, – шепчет Джон, протягивает руку и обхватывает его запястье, и это, это… Шерлок пропадает, обхватывает его руками так крепко как только может, прижимается виском к его волосами, наслаждаясь его теплом и тем, как он не задумываясь обнимает его в ответ. – Ох, – выдыхает Джон. Его голос звучит как откровение, его ладонь успокаивающе поглаживает затылок Шерлока. – Шерлок, прости, я не думал… Прости. Давай зайдём внутрь. Они спят без сновидений.* * *
Шерлок не осознаёт, что Джон прекратил встречаться с женщинами, пока тот не смотрит на одну из них так, будто он был бы непрочь. Шерлок сам виноват. Он сам послал его поговорить с Луизой Мортимер только потому, что ему необходимо было срочно вернуть Джона. Он не знает как сказать ему, что нет, у него нет друзей, у него есть только один друг, и этот друг – Джон, и “друзья” это лишь малая часть того, кто они, это просто… И он всё испоганил. Потому что Джон вернулся, да, вот он сидит за столом с объективно привлекательной женщиной и мило болтает с ней. А Джон не делал этого с Рождества. У Джона не было свиданий с Рождества. Когда они вечером наконец возвращаются в гостиницу, Джону всё ещё больно. Эту боль он тщательно скрывает, эта маска толстая, непроницаемая для всех, кто не Шерлок Холмс. Но Шерлок видит её насквозь и ненавидит себя за это. Прости меня. Прости меня. Я не подхожу тебе, мы оба это знаем. Почему ты ещё здесь? Они молча готовятся ко сну, по очереди идут в ванную, всё как по часам. Как две планеты на разных орбитах, которые никогда не встретятся. Шерлок улыбается этой мысли, пока натягивает пижаму, хотя сердце у него разрывается. Когда Шерлок возвращается в спальню, Джон уже лежит, свернувшись в клубок, лицом к стене и натянув одеяло до подбородка. Он излучает крайнюю степень отчужденности. Шерлок переминается в центре комнаты. Шерлок всё ещё потрясён увиденным ранее, бесполезно это отрицать, и он не сможет даже думать о сне, пока не почувствует тепло Джона, окружающее его. Но Джон зол. Джон уязвлён. И это вина Шерлока. Шерлок редко испытывает угрызения совести, но, вопреки мнению идиотов, он всегда, всегда заботится, чтобы Джон был счастлив. Разочарование всё нарастает, и он сглатывает обжигающий стыд. Он не представляет, как сможет всё это исправить. – Залезай, – хрипло говорит Джон. Шерлок подпрыгивает на месте, его нервы напряжены от всего, случившегося этим вечером, и он чуть не падает, торопясь добраться до Джона. Они не говорят об этом. Ни сейчас, ни потом. Но когда Шерлок проскальзывает к Джону под одеяло и обнимает длинной рукой его за (тёплую, мягкую, замечательную) талию, Джон переплетает их пальцы у себя на животе, и они оба улыбаются в темноту.* * *
Дело. Дело. Дело. Шерлоку приходится спать в основном урывками, просто потому что очень занят; но он всегда находит время, чтобы обнять и быть обнятым, пусть только на несколько секунд. Он обнаруживает, что Джон Ватсон + трагическое чудо Шерлоковского мозга = оптимальное функционирование, независимо от времени суток или степени бодрствования. Эта формула ещё ни разу не подводила. Мориарти подбирается к ним уже несколько месяцев, но теперь, наконец-то, Шерлок не единственный, кто предчувствует его вторжение: Джон держится на полдюйма ближе к Шерлоку, чем раньше, он усаживает их за столики у дверей ресторанов и не любит, когда Шерлок уходит один. Шерлок не возражает. Ситуация с Мориарти меняется, и они с Джоном тоже. Они медленно, неуклонно продвигаются впёред, к чему-то неизбежному и правильному; к тому, что, как Шерлок знает, Джон тоже чувствует. И поднимается страх. Если всё произойдет так, как я думаю, Джон, и мне придётся бросить тебя, как я выживу? Как ты выживешь? Мы двое связываем наши души в узел, который невозможно будет разорвать красиво. Дела обстоят лучше и одновременно хуже, чем когда-либо. В день суда над Мориарти Джон в полной боевой готовности; он держит Шерлока за руку в такси, обнимает его, прежде чем они входят в зал суда, и бормочет "не будь идиотом", когда его отпускает. Шерлок чувствует на себе пристальный взгляд Джона всё время, пока даёт показания, и это приятно отвлекает от змеиного облика Джима Мориарти, скалящегося, как охотник из засады. Разумеется, Шерлок продолжает быть идиотом. Но это так приятно. И лицо Джона, даже когда он ругает Шерлока, не совсем недовольное, так что Шерлок не видит повода для беспокойства.* * *
– Дай мне руку. Джон, не колеблясь, переплетает их пальцы и крепко сжимает, и они бегут по улицам, сердце громом стучит в ушах. Шерлок не может думать, не может думать, не может думать. Он перепрыгивает через ограду, которая появляется на их пути, и тянет Джона за собой, но тут его хватают за воротник пальто и разворачивают, и он видит лицо Джона прямо перед собой – совершенное, сияющее и обращённое к нему в лунном свете, и... Это оно? Это сейчас случится? Неподходящее время, Джон, потому что, кажется, я скоро умру, это правда, но я ни в чём не могу тебе отказать, если ты этого хочешь, я сделаю для тебя всё, кажется, я могу сделать всё, что угодно... – Нам придётся, – говорит Джон, его дыхание неровное, глаза потемнели, – координировать свои действия.* * *
Вломиться в дом Китти Райли легко. Они пролезают через окно, которое (глупо, недальновидно, удобно) оставлено открытым, и пробираются в тёмную гостиную. Джон ведёт Шерлока, положив руку ему на талию; нет ничего, кроме точек их соприкосновения и приглушённого, хриплого дыхания Джона. Они опускаются на диван Китти. Шерлок теснится ближе к Джону, потому что внезапно ужас застревает у него комом в горле и растекается по всему телу. Как он сможет бросить это? Как он сможет бросить Джона? Неужели ему придется? Как надолго? Простит ли Джон?.. Джон прижимается губами к виску Шерлока – мягкими, тёплыми, чуть потрескавшимися. Джон прижимается губами к уху Шерлока: – Тише, – выдыхает он. Постепенно, напряжение покидает Шерлока, просачиваясь наружу тонкими тёмными струями. Он закрывает глаза и наслаждается Джоном, и когда дверь квартиры открывается и зажигается свет, он готов. Он готов.* * *
Шерлок Холмс должен умереть. И Джон Ватсон этого не знает.* * *
В последний раз он чувствует прикосновение рук Джона, когда лежит на окровавленном тротуаре. Он не дышит. Он мёртв.