* * *
Время тянется, как резина. Дни растягиваются в недели, в месяцы, отмеченные лишь брызгами дождя на оконных стёклах и болью, с которой Джон очень медленно учится жить. Время перелистывается, как пустые книжные страницы. Стук в дверь. И время останавливается.* * *
Тень тёмных кудрей, всплеск серых глаз, как речная вода, и тонкие голубоватые вены бьются под бледной, почти прозрачной кожей. Он практически не занимает места в дверном проёме. Он так съёжился, что промахивается мимо Джона, когда наклоняется к нему, и оба падают вниз, хватаясь друг за друга на ледяном полу, и Джон дышит на него теплом, печалью и страхом.* * *
Джон говорит ему. – Я пытался разлюбить тебя. Они не двигаются с места. В колени Джона больно впивается твёрдое дерево; всё тело Шерлока сотрясает дрожь. Он кажется не более, чем бесплотным духом в руках Джона, облачком серого дыма, отчего на глаза наворачиваются горячие слёзы. Когда Джон говорит снова, его голос так же слаб, как тот призрак, которого он сжимает в объятиях – и так же дрожит. – У меня не получилось. Шерлок совершенно безмолвен. Его лоб упирается Джону в плечо, и тонкие пальцы, словно когти, цепляются за шерсть свитера. Металлический, животный ужас исходит от худобы его запястий, резких толчков рёбер, громкого хриплого дыхания; и он молчит, молчит, молчит. Молчит как мёртвый. – Я люблю тебя, – говорит Джон, неуверенный даже, что слова проходят через пересохшее горло. Это не должно было случиться так. Он не так должен был это сказать. Это должен был быть золотой рассвет, новый день и светлое, полное надежд обещание. А не жалкое и скомканное признание обречённого. – Джон, – хрипит Шерлок. Впервые с того самого дня Джон слышит этот голос. Лавина его голоса сметает и ломает Джона. Грудь содрогается, как от удара, и он резко вдыхает через нос, чувствуя как весь ужас последних двух лет разом обрушивается на него. Мучительная, дикая, ноющая тоска, которая слилась с его сердцем; ночи, проведённые в пустой квартире с пустой кроватью и пустой бутылкой, и дни, когда едва хватало сил на то, чтобы встать. Причуды разума, дразнящего его миражом единственного человека, которого он хотел видеть и которого видеть не мог. Ночные кошмары, где вместо песка, густого от крови и палящего, иссушающего солнца, лихорадочный сон являл ему бледный, разбитый череп на бледном, разбитом тротуаре, и кровь была цвета вина. Ярость, что поддерживала его в течение нескольких месяцев, в конце концов иссякла, и от него не осталось ничего, кроме любви, которую он изо всех сил пытался убить. Руки Джона рефлекторно сжимаются на затылке и пояснице Шерлока, пальцы впиваются в холодную, трепещущую плоть. Шерлок вздрагивает от этого движения, замирая – а затем, словно сразу обессилев, падает на Джона со звуком, похожим на всхлип. – Джон, – повторяет Шерлок ему в шею, и снова: – Джон, Джон, Джон... – Несчастная мольба, которая с каждым разом становится всё отчаяннее. Позже, гораздо позже, Джон будет удивляться, почему он даже не разозлился. Почему его первым порывом не было разбить костяшки пальцев о плоть Шерлока, чтобы вернуть хоть часть испытанной боли тому человеку, который совершенно сломал его. Джон будет удивляться, почему вместо этого он обнимал Шерлока в холодном коридоре на голом полу, пока трагическая песня его имени не смолкла до тихих вздохов. Почему помог Шерлоку подняться, придерживая обеими руками тощее тело, почему прижал к себе, почему привёл в свою крошечную квартирку, на свой крошечный диван. Джон будет удивляться, почему лёг с ним рядом, почему укрыл пледом со спинки дивана, почему крепко обнял. И почему не выпустил из рук ни разу за всю длинную-предлинную ночь и никогда больше. Но удивляться Джон будет недолго. Джон любит его.* * *
Раннее утро. Прозрачный зимний свет струится сквозь незанавешенное окно, Джон приподнимается на локте, стараясь не потревожить Шерлока, и натягивает сбившийся плед на его плечи. Он спит; глаза беспокойно мечутся под тонкими бумажными веками, уголки губ горько опущены – но он по-прежнему обнимает Джона, не ослабив свою железную хватку с самого вечера, и он дышит. Дышит. У Джона до сих пор не получилось рассмотреть его – как следует рассмотреть – и он делает это сейчас. Шерлок спит не как раньше. Чутко: на лбу залегли напряжённые морщины, челюсти крепко сжаты, словно готовясь к броску. Бледный и осунувшийся, он выглядит измученным даже во сне, и только это убеждает Джона, что он действительно рядом. Воображаемый Шерлок в его голове был бы счастлив и здоров.* * *
Просыпается Шерлок внезапно. Только что он спал и вдруг – нет; его глаза распахиваются, перехватывают взгляд Джона и не отпускают. Влажный блеск серой брусчатки, которому Джон забыл как сопротивляться. Губы Шерлока приоткрываются, они сухие и потрескавшиеся, как если бы обветрили на морозе: – Джон. – В его голосе нет плотности, нет командных ноток, нет энергии. Словно внутри него всё разбито. Джон мог бы о стольком его спросить, на столько вопросов узнать ответ, и раскрыть столько тайн... но это не то, чего он хочет. Всё, что он хочет, у него уже есть. – Никогда больше не бросай меня, – с жаром восклицает Джон, отчего лицо Шерлока немного разглаживается, он дотрагивается кончиками пальцев до груди Джона, и тот шумно втягивает в себя воздух. – Мне не важно, как ты это сделал, Шерлок. Мне важно только, что ты вернулся. – Джон наклоняется лбом к его лбу, обнимает ладонью прохладную щёку, и договаривает уже шёпотом, опаляя его кожу своим дыханием: – Я не переживу этого во второй раз. Шерлок вздрагивает, и Джон снова прижимается к нему, устроившись в его руках. Так они остаются лежать, пока слабый утренний свет не гаснет в сиянии полуденного солнца.* * *
Они едут домой. Шерлок не говорит, и Джон не просит его об этом. Достаточно того, что он вернулся, он живой и снова рядом с Джоном. Шерлоку велико собственное пальто, он почти теряется в этих складках ткани – местами разорванной, а то грязной и окровавленной – и Джон не выпускает его из рук, да Шерлок и сам не отходит. Они просто держатся рядом. Они просто хотят надышаться этим отсутствием разделяющего их расстояния, отказываясь его расширять. Миссис Хадсон вскрикивает, прикладывая руки сначала к своему сердцу, потом к груди Шерлока. Он склоняется, как стройное деревце, и крепко обнимает её, зажмурившись и с такой нежностью прижимаясь щекой к её мягким волосам, что глаза Джона опять наполняются влагой, и он даже не пытается этого скрыть. – Мой мальчик, – снова и снова повторяет миссис Хадсон, укачивая Шерлока в объятиях, словно большого ребенка. Она протягивает руку Джону, и он берет её, присоединяясь к ним. – Мои дорогие мальчики. Тёплые, подрагивающие пальцы Шерлока на затылке Джона и шершавая и пахнущая тальком блузка миссис Хадсон у его щеки. Всё это время она хранила для них 221b, как подарок, сюрприз, памятник. – Я вам не экономка, – сообщает она, взбивая подушку. И Шерлок нагибается, чтобы быстро поцеловать её в щеку, а Джон бормочет "Неужели" себе под нос. Они провожают Шерлока к его креслу, в которое Джон его бережно опускает. Шерлок подтягивает колени к груди, обводит гостиную невидящим взглядом: кофейный столик, полки с его книгами, череп на каминной полке, кресло Джона с примостившимся на нём Юнион Джеком. Глухой удар. Уронив голову, Шерлок прячет лицо в ладонях. Протянутая к нему рука Джона повисает в воздухе. Миссис Хадсон скорбно вздыхает. Коротко приобняв Джона, она, должно быть, в какой-то момент оставляет их одних, но Джон этого уже не видит. Он стоит перед Шерлоком на коленях, положив обе руки ему на плечи и большими пальцами мягко поглаживает его шею над воротником пальто, и плечи Шерлока беззвучно трясутся.* * *
Его вещи сохранены в музейном порядке, защищённые от пыли, сырости и повреждений, которые приобретает имущество после смерти владельца, и когда Шерлок выходит из своей спальни в синем шёлковом халате и знакомых пижамных штанах, может показаться, что последних двух лет вовсе не случилось – если бы не его больной и побитый вид, и печаль, придающая ощущение нереальности происходящему. В камине потрескивает огонь, Джон стоит напротив. Ждёт. Шерлок подходит нетвёрдым шагом и берёт обе руки Джона в свои; в шершавых ладонях Джона его прохладная кожа кажется тонкой, как папиросная бумага, и Джон с замиранием сердца думает о том, что может случайно повредить её, нарушить этот слабый покров, позволив ярко-вишнёвой крови просочиться сквозь трещины. – Джон, – произносит Шерлок. Худые плечи приподняты и напряжены; всё в нём слишком хрупко, слишком ломко, слишком тонко, слишком драгоценно для понимания. Когда он делает вздох, Джон представляет как кровь бежит по его венам, как сердце качает эту кровь, и как расширяются лёгкие, чтобы принять свежий воздух. Живой. Он живой, он настоящий, он здесь. Он рядом. После ухода Шерлока осталось пустое место, которое было постоянным спутником Джона в течение двух лет. Ноющее, необъятное. И пусть теперь, вернувшись, он не вполне соответствует этому месту, но место соответствует ему. Пустота принимает его, чтобы он мог её заполнить. Джон любит его.* * *
Грег собирается ударить его, но взамен обнимает. Донован стоит в стороне, скрестив руки на груди, и ничего не говорит. Джон берёт ладонь Шерлока в свою и не выпускает.* * *
Шерлок не спит. Когда Джон поднимается к себе в спальню, Шерлок провожает его глубоким, ясным взглядом из своего кресла в углу и там же встречает, когда Джон утром спускается вниз. Джон слышит, как он бродит по дому долгими ночными часами – как скрипят половицы, как проседают ступени и поворачиваются ручки дверей. Шерлок – словно призрак, скитающийся в знакомых стенах, где больше не может найти физического пристанища. И на скрипке он тоже не играет. Скрипка лежит на полке в открытом футляре, струны собирают больше пыли, чем в его отсутствие, гладкое, полированное дерево тускнеет. Они берут дела, и Шерлок управляется с ними с какой-то отстранённой эффективностью, чем только усиливает тревогу Джона. Шерлок стал тише, чем когда-либо, и более вежливым, чем, по мнению Джона, был вообще способен. В нём чего-то недостаёт, и Джон не представляет, как это исправить. За время отсутствия что-то сломало его. Если Джону только удастся узнать, кто или что это было, он не успокоится, пока собственными руками не сломает их всех. Шерлок Холмс жив уже пять дней, и Джон до боли по нему скучает. Когда тем вечером Джон возвращается домой, небо над Бейкер-стрит окрашено свинцом. Воздух обильно пропитан влагой, которая не решается пролиться дождём, зато с лёгкостью забирается под любую одежду и неприятно холодит кожу. Он зябко ёжится. Посреди тротуара перед домом 221 стоит Шерлок, он облачён в свою недавно вычищенную броню, одна рука спрятана глубоко в кармане, другая привычно подносит к бледным губам сигарету, двигаясь словно на автомате. Его окутывают сизые клубы дыма, под стать низким облакам. Глаза плотно закрыты. Джон подходит ближе и кладёт ладонь на его руку, ощущая под пальцами лёгкую дрожь. – Шерлок, – зовёт он. – Что ты здесь... Шерлок на миг застывает и вдруг, резко отшатнувшись, с болезненным хрипом падает на колени, пряча голову и прикрываясь руками. Его забытая сигарета горит, как крохотное солнце, в нескольких дюймах от ботинок Джона; тонкая струйка дыма вьётся ему в лицо. Джон бросается к нему, но, не решаясь прикоснуться, протягивает руки и ждёт, собственное сердце колотится где-то у горла. Шерлок поднимает на него взгляд. Растерянные, широко распахнутые глаза, как взволнованные озёра, с губ срывается дрожащий вздох. – Иногда, – говорит он очень тихо, так тихо, что слова звучат эхом в ушах Джона, – я забываю, что я настоящий. Джон забирается ладонями под полы его пальто, через рубашку касается тёплой, тонко обтягивающей рёбра кожи, надавливает подушечками пальцев – так, чтобы Шерлок почувствовал – и тот, содрогнувшись, безвольно роняет руки и оседает вперёд, уткнувшись лбом ему в плечо. – Ты настоящий, – говорит ему Джон. – Самый настоящий из всех. Джон скользит ладонями по его бокам, вокруг талии, поднимаются вверх по спине... Стоп. Пальцы нащупывают какую-то неровность. Грубый рубец от зажившего пореза, паутина борозд, царапин и ссадин – Шерлок цепенеет под его руками, весь сжимается. – Я не хотел быть настоящим. – Он сдерживал эти слова слишком много времени и теперь они льются наружу, как кровь из раны, быстрые и горячие, липкие. Они захлёстывают Джона. – Когда я ушёл. Меня не было так долго, и я не мог... Я не хотел быть... – Шерлок не справляется с голосом, и Джон ощущает, как внутри поднимается гнев, острым, холодным стержнем пронизывая тело насквозь. У Джона трясутся руки, когда он помогает Шерлоку встать. Он давит каблуком тлеющий окурок, и Шерлок хватает его за предплечья, пошатываясь и часто дыша. – Идём домой, – находит силы произнести Джон, пока гнетущая атмосфера Лондона не раздавила окончательно их обоих. Из глубин сознания до него доносится свист кнута и крик человека, которого он любит. Шаг за шагом он ведёт Шерлока вперёд, под кров 221b, в спасительное убежище их дома. – Заходи, Шерлок. Давай, родной. Он останавливается только тогда, когда оба оказываются на самом верху, в спальне Джона – с аккуратными уголками на покрывале, пыльными подоконниками и пустой чайной чашкой на тумбочке. Закрытые шторы, включённый обогреватель, сухо, тепло, безопасно. Дом. Шерлок садится на край постели Джона. Ссутулившись и склонив голову, он позволяет Джону стянуть с его плеч сырое пальто и повесить на стул в углу, позволяет убрать влажные пряди с его глаз, позволяет пальцам Джона начать неуверенно теребить верхнюю пуговицу рубашки. – Можно? – едва слышно спрашивает Джон. Лампа на потолке не горит. Свет едва просачивается сквозь щели в шторах, и когда Шерлок поднимает подбородок и кивает, в полумраке его глаза похожи на чёрные подпалины. Он накрывает ладонями руки Джона, мягко ободряя, Джон приникает губами к его виску, и так, вместе они расстёгивают его рубашку. Какое-то время Джон просто смотрит. Шерлок поглаживает кончиками пальцев его запястья, пока вниманием Джона завладевает сложная конструкция из костей и тонкой, как бумага, кожи, что являет собой Шерлок Холмс; его неровное дыхание, что разносится в сгущающихся сумерках, глубокие, как колодцы, ямки над его ключицами. Первая отметина находится там: отчётливая, воспалённая линия рассекает кожу около шеи, новая плоть бугристая и ярко-розовая. – Майкрофт их всех убил, – глухо произносит Шерлок, и в этот момент Джон не выдерживает, подаётся вперёд, прижимается губами к его плечу и целует пылающий рубец. Сначала Шерлок не двигается, потом, всхлипнув, чуть склоняется и стискивает руки Джона с такой силой, что делает ему больно. – Я люблю тебя, – говорит Джон снова, как обещание, как факт, с каждым словом задевая губами нежную кожу; и горячо продолжает: – Я ни за что бы не позволил им сделать это с тобой. Когда Джон поднимает взгляд, Шерлок едва заметно улыбается ему. Тихая, грустная улыбка того, кто многое потерял. – Я знаю, – шепчет он, переплетает свои пальцы с пальцами Джона, наклоняется щекой к их соединённым ладоням и медленно зажмуривается. – Поэтому тебе нельзя было со мной.* * *
Кровать Джона идеально подходит Шерлоку по росту. Он ложится на живот в углубление продавленного Джоном матраса, скрестив руки на подушке и прижавшись к ним щекой. Джон встаёт на колени между его раскинутых ног и проводит пальцем вдоль его позвоночника; затрепетавшие веки Шерлока закрываются, он напряжённо сводит лопатки, затем опускает их и затихает. Шрамы покрывают всю его спину – трещины в благородном мраморе, долины, прорезающие земную твердь, расселины и рытвины, и маленькие круглые пятна сигаретных ожогов. Самый нижний начинается на пояснице, самый верхний заходит под хрупкий завиток на его шее, и, тщетно пытаясь унять своё сердце, Джон начинает там. Губы Джона идеально умещаются в ложбинку на затылке Шерлока – тот вздрагивает от прикосновения и опять замирает. – Всё нормально? – взволнованно шепчет Джон, упершись ладонями в матрас и зависнув над ярко-красной отметиной, пересекающей плечо. Его дыхание мягко расходится по коже Шерлока, оставляя за собой россыпь крошечных мурашек. – Джон, – произносит Шерлок срывающимся голосом. – Да. – Хорошо. – Джон осторожно проводит губами по этому шраму от начала до конца. Он слышит в ушах биение собственного сердца, звонкое и сильное, и оно ведёт его дальше, и дальше, и дальше. – Хочешь, чтобы я остановился? – спрашивает он мягко. Шерлок медлит с ответом, Джон молча ждёт. Веки Шерлока плотно сжаты, губы приоткрыты, он глотает ртом воздух, делая один рваный вздох за другим. Его рука вслепую тянется за спину, хватает Джона за запястье и крепко стискивает в дрожащих пальцах. – Не останавливайся, – хрипит он. И Джон продолжает. Джон спускается ниже, и ниже, и ниже, Шерлок дрожит; Джон мягко ведёт ладонями по его талии, скользит к бокам, вдоль бёдер, гладит, утешает, успокаивает. Руки Джона тоже дрожат, но внутри он твёрд и уверен – как стук его сердца, как пульсация его крови, как каркас этой кровати. Он прикасается к человеку, которого любит.* * *
Когда всё заканчивается, Шерлок глухо рыдает, зарывшись лицом в подушку. Джон прижимается к нему, крепко обнимает трясущиеся плечи и не отпускает. Теперь кровать Джона – это их кровать.* * *
– Я не хочу идти. Джон вздыхает. Шерлок лежит свернувшись на боку у камина, закутанный в одну лишь простыню, и смотрит на Джона совсем прежними, такими живыми глазами, что ему очень трудно в чём-либо отказать. Прошло много времени с тех пор, как в его многоцветных радужках светился этот упрямый блеск. Джон никогда бы не подумал, что мог так по нему соскучиться. – Шерлок. Всего... двадцать минут. И всё. Двадцать минут. Выпьешь, постараешься свести свои нападки к минимуму, а потом мы сможем уйти. – Он опускается на корточки рядом со спелёнутым Шерлоком, между делом поглаживая его по руке. Затем с лёгкой улыбкой добавляет: – Когда мы вернёмся домой, я разрешу тебе самому выбрать фильм на этот вечер и обещаю не жаловаться, когда ты испортишь всю интригу. – Все, кто там будет, такие скучные, – стонет Шерлок, но уже вполсилы, и Джон чувствует, что он уступает. – Надеюсь, присутствующие не в счёт? – усмехнувшись, интересуется Джон. – Не будь занудой, – фыркает Шерлок, теперь он тоже улыбается. Как-то в ходе разговора их пальцы переплелись, и Шерлок ластится к руке Джона удивительно приятным образом. – Скажи мне только одно, Джон. – Шерлок перекатывается головой по ковру, растрепав кудри. – Скажи, почему мне должно быть дело до дня рождения инспектора Лестрейда? Назови причину. Джон быстро прикидывает. Обычные аргументы – вроде “он наш друг”, “потому что это вежливо” и “поверить не могу, что ты вообще меня об этом спрашиваешь” – с Шерлоком Холмсом не сработают. Джон это понимает и, после секундного колебания, решается на отчаянный ход: – Потому что мне есть дело. И я знаю, что тебе нравится делать мне приятное. На мгновение воцаряется тишина. Шерлок вернулся пять месяцев назад. Он уже не так подолгу молчит и реже пугается. Его осанка начала обретать прежнюю уверенность – ровные плечи, прямая шея, царственный разворот головы, от которого у Джона всегда подгибаются колени. Он улыбается шире и чаще, и хотя Джон знает, он не стал таким как прежде, и возможно уже никогда не станет, у них... есть прогресс. Возможно, они уже никогда не смогут спать в разных постелях и всю оставшуюся жизнь им придётся ходить по магазинам крепко держась за руки, но всё в порядке, это не слишком большая плата за то, что он вернулся. Вернулся. Живой. Что-то в уголках глаз Шерлока смягчается, и он садится лицом к Джону, обнимая ладонями его руку. – Хорошо, – тихо шелестит он, опуская взгляд на их соединённые ладони. Если Джон чуть наклонит голову, он заметит мимолетный проблеск ласковой улыбки; прекрасной, как розовый рассвет, разгоняющий ночную тьму. – Я пойду. Ради тебя. Джон отводит волосы с его лба и благодарно прижимается губами. Глаза Шерлока медленно закрываются, он запрокидывает голову – и продолжает улыбаться. – Иди оденься, – просит Джон, чьё сердце переполняется нежностью. – Мы выходим через десять минут.* * *
Шерлок и Джон держатся в стороне, и один за другим гости подходят к ним с улыбками и словами радости, приветствиями, тёплыми объятиями. Если взгляды всё чаще останавливаются на их переплетённых руках, Джон этого не замечает. И если Шерлок стоит от него на расстоянии выдоха, Джон просто улыбается и дышит. После этого будет полуночная еда навынос, Джеймс Бонд на видеоприставке и сон в обнимку на диване. Покой.* * *
Раннее утро. Золотой рассвет, новый день. Шерлок на кухне, что-то напевая себе под нос, неторопливыми и привычными движениями достает из шкафа две чашки. Синий халат удобно облегает плечи, тёмные кудри задевают помятый воротник. У Джона дух захватывает от этой красоты. Шерлок оборачивается, его босые ступни пружинят на голом полу. Когда он видит Джона, его лицо озаряется улыбкой такой яркой, что утреннее солнце, бьющее в окна, тускнеет на её фоне. – Джон, – произносит Шерлок, и его голос звучит как музыка. – Я тут подумал... Не в силах вымолвить ни слова, Джон приближается к нему, заворожённый видом расслабленного и счастливого Шерлока Холмса, предающегося размышлениям на их кухне, и молча кивает. – Уже не в первый раз я об этом думаю, – уточняет Шерлок. Его длинные пальцы теребят рукав Джона; волнуется. – Но впервые я набрался храбрости это сказать. – Улыбка Шерлока становится ещё шире, в уголках глаз и на подбородке собираются морщинки. Прекрасен. – Джон, – мурлычет Шерлок. – Я люблю тебя. И он выглядит таким счастливым, говоря это – абсолютно, совершенно счастливым. Щёки алеют, глаза блестят; он находит пальцами руку Джона и слегка цепляется за неё. Джон открывает рот, чтобы заговорить. Ничего не выходит. – Ты приносишь покой, – шепчет Шерлок, встречаясь с ним долгим выразительным взглядом. – Сюда... – он поднимает руку Джона и прикладывает её к своему виску, – ...и сюда. – И он крепко прижимает его руку к своему быстро бьющемуся сердцу, ладонью вперёд. – Ты приносишь добро. В тишине и покое залитой солнцем кухни квартиры 221b Джон Ватсон целует Шерлока Холмса. Вокруг них пляшут пылинки, и Шерлок Холмс в ответ целует Джона Ватсона.* * *
Иногда они говорят об этом. Шёпотом за ужином. Прерывистыми вздохами и протяжными стонами в темноте ночи. Тихими утренними напоминаниями, бесцеремонными заявлениями и светлыми, полными надежд обещаниями. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.