***
Австрия.
В небольшом кафе слишком тускло, но я не включаю светильники и бреду куда-то к полкам с пачками чая, кофе молотого и зернового, к стеллажам с печеньем и пирожными. Там стоит мой некогда любимый, с ванилью чай, но теперь я пью только карамельный кофе, потому что «что»? Правильно, дипломная, университет, работа, дом, а карамельный, потому что сладкий немного, а кофе, потому что самовнушение, что энергии становится больше. По-другому в этом круговороте никак. Только кофе, который порой спасает, иногда заставляет сердце изнывать, и не даёт его хозяйке уснуть перед учёбой, заставляет ворочаться на постели, изнывать и пить таблетки. Я тихонько, чтобы никого не отвлекать, ступаю по залу, наблюдая за наполненностью каждого столика, сегодня пятница, людей особенно много: хохотушек с яркими тенями, парней с пивом и даже художник в углу сидит, а какой-то мальчик с многочисленными татуировками указывает на меня и что-то объясняет второму — уютно, в общем. Кстати только после того, как тот мальчик указывает на меня, я вспоминаю — я ведь пополнила свою коллекцию татуировок, набив на пальцах маленькие татуировки в стиле максимализма, добавив ещё к тем цветам, что были на правой руке. В стороне брюнетка задорно смеётся с парнем, светлая борода которому безбожно идёт: пока она что-то усердно печатает в ноутбуке, парень с восторгом поглядывает на неё, делает кадры на телефон и пьёт какао, пододвигая к девушке тарелку с пирогом. Светлоголовая девушка вдали тихо смеётся над чем-то, а парень с другого столика нежно поглядывает на неё, словно вот-вот и вознесёт её, как самое чистое изваяние скульптора без глины. Улыбаюсь уголками губ и, когда ловлю его вопросительный взгляд на себе, переигрываю бровями и киваю в сторону девушки, как бы говоря: «Ну чего медлишь», он разводит руками, мол: «А что мне делать?»: я лишь закатываю глаза — сами разберутся, к тому же он уже поднялся со своего места и направился в девчушке, которая сначала испуганно на него глянула, но затем расслабилась. Это успокаивает и заставляет расслабиться и меня, из-за чего я облокачиваюсь на высокую стойку с разными машинами для изготовления напитков, складывая руки на груди, даже не слушая, что мне рассказывает бариста. В кафе резко холодает, несмотря на то, что на улице давно щебечут птички и цветёт вишня. От одного вида вошедшего парня по телу проходится озноб, на душе кошки начинают скрестись и колени подгибаются, что даже стойка позади меня никак не спасает. Кажется, воздуха стало меньше. Вот она, ещё одна причина моего возвращения в Германию. Мой знакомый незнакомец. Он медленно присаживается на своё заученное и нагретое место, лениво разваливается на мягком стуле и спокойно пронизывает меня свирепым взглядом с толикой нежного спокойствия. Взгляд его, как и всегда, прикован ко мне и столик выбран тоже, который ближе ко мне. А мне дышать нечем. Я застланными от страха глазами смотрю на него, стараюсь перевести дыхание, потому что он следит за мной, встречается не впервые и улыбка у него страшная, словно психически сдавленная. Он знает, где я оказываюсь, где живу, где работаю, чем дышу и что говорю. Он знает каждый оттенок на моих волосах, светло-рыжий, грязно-рыжий, часто пишет их на листочке, мешая это всё с прекрасным цветом моих глаз. Он словно помешанный, этим и пугает. Он не раз оказывался позади меня, не раз дышал в очереди в магазине прямо на ухо и не раз молча указывал пальцем в меню, что он желает заказать и всегда блюда начинались на первую букву моего имени. Он спрятан под маской, кучей одежды, максимально пугающий вид, но он остаётся незаметным. Незаметным камушком для других, но огромным булыжником для меня. Я как можно быстрее зал в спешке покидаю и стараюсь уйти в подсобку — удаётся не сразу: подлавливает администратор-женщина, кричит, ругается и требует вернуться обратно в зал, приходится соврать, что плохо совсем, но через секунду понимаю, что не врала. Лёгкие сводит, пальцы ломит снова и один вопрос: «Что ему нужно?». Другой официант сбивает меня с ног, матерится, собирает осколки разбитой кружки с пола, а у меня ощущение, что тот парень уже идёт за мной. Мне так страшно, Австрия меня не обезопасила, но быть может Дрейк в Германии сможет. Поэтому я переезжаю, потому что тут даже впритык не видят, как за мной так открыто следят. Да, вот она причина, я хочу попросить помощи у Дрейка — он не откажет. Я через раз дышу, когда вбегаю в подсобку, стягиваю резко начавший давить на живот фартук, стараюсь схватиться за что-то, чтобы удержаться. Так страшно, что перед глазами мушки и грозы мелькают, голос просел, а дыхание сводиться к нулю. Не удерживаюсь на ногах, упираюсь в стену и прокатываюсь вдоль неё вниз, хватаясь длинными пальцами за голову. «Что делать? Что делать?» — на повторе. Страх парализует: два года я не знаю, но вижу этого парня почти каждый месяц, иногда раз в два месяца, но мне хватает, чтобы помнить его. Два года он дышит мне в затылок, опаляет и обугливает кожу своим ядовитым дыханием. Он как смерть за мной увязался, и только мои побеги от него меня и спасают. Я была так близко к своей личной смерти, что знаю температуру его дыхания и твёрдость тела. Мне настолько страшно: страшна не сама смерть, а тот, кто её несёт по следам за мной. Привычка закрываться по ночам, причина плакать и пить ромашковый чай, причина моего страха — это он, тот парень, что спокойно сейчас сидит в зале, я уверена, и ждёт меня, отнекиваясь от других официантов. Я не в безопасности, Австрия стала для меня эпицентром моих страхов в одном мужском лице. Через десять минут беспрерывно сдавленного и пульсирующего дыхания от страха я всё-таки заставила себя подняться. Ноги ещё подрагивали, а на душе лучше никак не становилось. Только долбящийся кто-то за дверью, а затем крик: «Шекли, давай быстрей», заставил меня очнуться, встряхнуться и резко потянуть дверь на себя, открывая вид на злющую администраторшу. Она меня явно ненавидит, это читается в её глазах. Поэтому она сейчас недовольно раздувает ноздри и упирается руками в пухлые бока, заламывая тёмные острые брови, создав тем самым морщинку меж бровей. — Шекли, что это такое? Почему гости снова жалуются? — Женщина как змея шипит и следит за мной взглядом, когда я нерасторопно выхожу из подсобки, потирая дёргающиеся и порядком уставшие глаза. Плевала я на неё сейчас. — Быстро иди в зал и обслуживай посетителей! — Но я игнорирую, разворачиваюсь и хочу уже уйти. — Шекли! — Но я не могу, — срывается у меня, когда она грубо хватает меня за руку и силком тащит в сторону моей личной смерти, точнее в сторону основного зала. — Чёрт, — рычу я, вырывая с трудом почти онемевшую руку из её тисков и как можно быстрее бегу в подсобку, где переодеваюсь, а затем также быстро выбегаю из кафе под крики об увольнении. Уже всё равно, мне нужно валить. Сердце рвётся из груди все долгие пять минут, как я бегу домой, не оборачиваясь. Я не смотрела, когда выбегала, поднялся ли за мной тот мрачный незнакомец. Я бежала из последних сил, стирала ноги босоножками и еле переводила дыхание сразу набегу. Я впервые перебежала дорогу в неположенном месте, толкнула человека, не извинившись, а он ведь, кажется, уронил что-то. Я пару раз споткнулась, пару раз чуть не упала, но до подъезда добежала. Лестница, кажется, не собиралась заканчиваться. Я бежала по ступенькам, перескакивала сразу две, заламывала об перила пальцы и сбивала плечами все углы, пока путала нужный этаж с ненужными, я обгоняла мамочек с детьми, не здоровалась со знакомыми бабушками и игнорировала крик о том, что нужно сдать деньги на ремонт подъезда. Плевать, всё равно я съеду, и как можно скорее. Завтра меня уволят, выставят за двери уютного кафе, зарплату вероятнее всего не выплатят, но в данный момент моему пульсирующему сознанию всё равно на это. Мой мозг воспалён от разных мыслей и съедающего страха, я с трудом нахожу ключи в кармане шорт, с трудом открываю дверь и то, не с первого раза и влетаю на такой скорости в свой безопасный уголок и так прикладываю дверь к проёму, что кажется, по стене прошлась трещина. Я сквозь темноту нахожу скважину для ключа, прокручиваю и снова скатываюсь по двери вниз на дрожащих от бега и страха ногах. Я так устала. У меня есть только один выход — уехать в Германию и там найти Дрейка, он обещал помочь. Он поможет мне с работой консультанта в своём машинном салоне и поможет мне с безопасностью, я надеюсь, у меня просто нет другого выхода. Дыхание потихоньку восстанавливается, дышать уже не так трудно.***
— Мисс Шекли, что значит, что вы хотите сдать дипломную работу раньше и получить аттестат досрочно? — директор сурово смотрит из-под низко опущенных очков, сверля меня взглядом. Видно по его лицу, что такая наглая студентка в его опыте впервые. Мне и самой неловко просить директора о таком, но это мой единственный выход. — У Вас есть причины этому? — Знал бы он, какие на это есть причины. Директор с выжиданием смотрит на меня, сжимая в помятых пальцах мою зеленоватую папку и сжимая губы в тонкую полоску, а я снова заламываю пальцы, что даже слышится характерный хруст костей. Директор на это морщится и жестом просит не делать так, отчего я размыкаю пальцы и вдавливаю руки плотно по швам, заметно нервничая. Моя единственная мысль: «Только бы отпустил», а в голове пусто. Уехать из этой, никто не спорит, прекрасной страны — спасти себя от такого преследователя. Сделать это как можно быстрее и спонтанное — фундамент моего плана. Конечно, в России я смогу попросить помощь от моих влиятельных родителей, но ещё одна вещь, которая остаётся неизменной — я учусь жить без их помощи и надеяться только на себя. Я не знаю, как в моей голове родилась такая спонтанная идея с переездом. Но глаза болят от постоянного недосыпа, голова уже раскалывается от сообщений с угрозами и руки иногда сводит судорогой. Кажется, что пять лет в этой стране изжили себя и теперь всё начало набирать обороты. — Вам есть что сказать мне? — уже более строго спрашивает директор, реагируя на мою минутную паузу. Я решила опять всё изменить. Я набираю больше воздуха в лёгкие, перевожу дыхание и выдаю, пусть и не всю, но правду: — Я собираюсь на днях покинуть страну, я уже оформила бумаги и гражданство в той стране у меня уже есть, — директор расширяет глаза и уже хочет что-то спросить, как я опережаю его. — На это есть личные причины, но я очень прошу: разрешите мне сдать всё раньше, я уверена, моя работа не изменится, если я сдам её Вам через месяц, — я говорю очень быстро, сама толком не успеваю проследить за ходом речи, хорошо, что в Австрии говорят на немецком, иначе бы мне было в разы тяжелее учить ещё один язык с нуля. Я смотрю на седовласого мужчину не с мольбой, а с чисто человеческой просьбой. Директор не раз выручал меня: спасал от грубых профессоров, на дополнительных занятиях, которые он преподаёт, директор не ругал, а лишь учил и хвалил за успехи. На него я могу положиться. Директор лишь выдыхает, машет недовольно головой и открывает папку. Судорога с рук резко сходит, и сердце перестаёт биться в бешеном ритме. Я вывожу тело из напряжённого состояния и перебираю пальцами теперь уже подол лёгкого сарафана, стоя в большом кабинете самого лучшего директора. За окном снова солнце, какое было и утром. Птицы совсем разлетались, слышится вой пожарной машины, а затем снова тишина, лишь слышится, как директор перелистывает страницы моей дипломной работы. Интересно, какое сейчас солнце в Германии? Светит ли оно там вообще…Германия.
***
Неделя в Германии пролетает со скоростью летящей мухи — быстро и с шумом крыльев от бешеной скорости и незаметно. Я стала привыкать к новой жизни ещё в тот момент, как ногами ступила на некогда родную и знакомую территорию. В тот момент лёгкие сжались от другого воздуха, кажется, даже голова закружилась, а руки онемели, что даже чемодан выпустила и с глухим стуком уронила на пол аэропорта. Всё дышит вокруг тем, чем дышало и пять лет назад. Постарели взрослые, повзрослели дети: все они куда-то торопятся шумят, предвкушают летний отдых. Годы идут и девушки, которая любезно одолжила мне когда-то телефон, теперь за регистрацией не было. Я грустно заулыбалась, принимая факт, что уже как пять лет прошло, а затем узнала, что, как оказалось, у неё уже подрастает маленький сынок. И я почему-то уверена, что он лучик, так же светло, как и она улыбается и верит в лучшее. Теперь же за регистрационным столом стояла другая приветливая девчушка и видимо только обучалась науке обслуживания людей, она по-глупому мне улыбалась и протягивала в маленькой ладони мои документы после тщательной проверки. Выйдя неделю назад на солнечную улицу Германии, я так глубоко задышала, почти с хрипом, втягивая судорожно знакомый воздух, некогда наполненный родными духами. Люди снаружи более спокойные: складывают и вытаскивают чемоданы из качественных немецких автомобилей, смеётся и говорят на грубом, но в тоже время очаровывающем немецком. Семьи мне улыбаются, потому что я улыбаюсь им. Молодёжь, такого же возраста, как и я, куда-то торопится, спешит, боится опоздать. Даже не понимают, что у нас, молодых, ещё вся жизнь впереди. Но когда родной запах тростникового сахара, черники и ванили въедается под корку мозга, становится отчего-то грустно, почти невыносимо. Я не смогла Его простить, но и забыть тоже не смогла. Мне показалось, что вот сейчас Он выйдет из-за угла, совершенно молодой пацан, каким был пять лет назад, и скажет, что моё прошлое — просто сон, но нет, Его не оказывается в аэропорте, я стою одна среди множества уже знакомых людей. А мне не легче, но и, как всегда, не тяжелее. Я получила аттестат ещё в Австрии, теперь я могу спокойно отправиться к Дрейку и извиниться первым делом, затем впихнуть ему мой аттестат об образовании и сказать, что готова жить снова, заново, работать у него и попросить защиты. Светлая квартира, в которой жила до переезда в Австрию, накрыла меня волной ностальгии, пробудила своими цветами во мне ту самую Оливию, которая когда-то именно здесь ломалась и собирала себя по кусочкам, а затем решилась и всё изменила к чертям. Я зарывалась лицом в подушки каждую ночь этой недели, проводила пальцами по стенам, только бы напомнить себе. И вот сегодня привыкла ко всему вокруг, приняла новую жизнь. Привыкла каждый день выходить в маленький парк, прогуливаться, вспоминать, как ходить по Германии. Я осознала то, что живу не прошлой жизнью, а создаю настоящее, в котором из прошлого только Дрейк. Я почему-то уверена в этом парне, почему-то мне хочется ему верить, пусть всё и падёт крахом. Я вспоминала его за пять лет, текущих слишком размеренно, и единственные воспоминания, которые приходили ко мне в голове — его поддержка и желание помогать. Пусть раны всё ещё кровоточат и зудят, порой кажется, что коснись их — они разойдутся по швам и кожа лопнет, но как по-другому. Люди придумали понятие «боль» не просто так. Я, как истинный представитель человеческой расы должен каждый божий день на своих плечах нести бремя боли, чтобы в случае чему-то научиться, а порой сломаться. Поломка во мне выявит слабого человека, но я ещё не сломалась. Каждый день я встаю, открываю глаза, даже когда не очень хочется и говорю себе: «Ты можешь». Потому что я действительно могу. Могу дышать, ходить, могу чувствовать, значит жива. Понятием «души» я не обделена. Мне подарили многое и отобрали не меньше. Я заламываю пальцы и поджимаю губы, потому что именно так я справляюсь. Справляюсь с воспоминаниями, справляюсь с болью и справляюсь со своими чувствами. Я нахожу и каждый раз буду находить силы, потому что по-другому никак. Преследователя я больше не боюсь - он больше не угроза. Я привыкла в новой жизни уже спустя неделю. А сейчас уже утро, совсем раннее, шесть утра. Салон Дрейка открывается через три часа, поэтому мне нужно уже начинать собираться.«В какой-то степени. В частности. Но я остаюсь Оливией Боско. Моё прошлое так и остаётся моим прошлым. Оно никуда не исчезнет.»