Берлин / «Прокуратура Беккера».
Автор.
Когда кажется, что всё плохо, просто представьте, какого быть родителем умершего ребёнка. Пусть и взрослого, пусть в какой-то степени и заслужившегося наказания, не такого жестокого, но в следствие этого — умершего. Некогда красивого и перспективного, но погибшего молодым после пары лет борьбы со смертью за жизнь по личному желанию потерявшего надежду отца со словами «отключайте аппараты, я так больше не могу». Похороненного на два метра под землёй, теперь уложенный красивыми цветами и каждый год оплакиваемый старым прокурором, смысл которого теперь в мести тому, кто загнал сына туда — под землю. Мистер Беккер смирился, а отпустить? Не отпустил и не отпустит даже под дулом пистолета. Самые лучшие цветы, самые лучшие вечера с фотографиями любимого сына в кругу таких же поникших родственников, самые лучшие слова о нём, самые лучшие подарки на его могильную плиту, пусть ему уже и ненужные совсем, но самые горькие мольбы вернуть. Кого молит? Наверное, Бога, с которым он так долго в ссоре. «Ветреная в этом году осень обкатывает людей на кладбище своими холодными ветрами вперемешку с дождём на открытой местности. Некоторые пришедшие утирают слёзы, те, что ещё не смирились, заправляясь потуже в плащи, а девушки кутаются в объятия и пиджаки мужей и отцов таким образом греются, а некоторые обессиленно опускают голову, словно говорят: «К этому всё шло, должно было когда-нибудь случится», от этого мистеру Беккеру ещё ужаснее: быть здесь не хочется. Несильный дождь, что в такие дни сравнивают со слезами ангелов по умершим, разжижает и без того глинистую грязь, которая неприятно липнет к туфлям и шпилькам дам, которые пришли словно не на похороны, а на подиум. Земля проваливается, утягивает за собой, а мистера Беккера эта грязь утягивает куда быстрее и слишком ответственно туда, к сыну. Он редко стряхивает грязную обувь и морщится — здесь скоро начнёт разлагаться собственный сын, а он собственные туфли замарать боится. Родители не должны хоронить собственных детей.***
Мы крепко держим в памяти короткие отрывки, Ладонями не чувствуя спасительных перил, И если б встретились хоть раз мы с мёртвым, Он твёрдо заявил бы: «Взял и отпустил!». Но позабыть, признайтесь, очень сложно, И помнить это … ну куда уж тяжелей. Но как же на могилы приходить нам тошно, Особенно туда, где ещё живы имена родных людей.
***
Мистер Беккер не обращает внимание на дождь, стоит без зонтика и редко утирает рукой лицо, стирая невидимые слёзы и свои, и матери Йена, и самого Йена, который только и жил мыслью «Да самой старости и так, чтобы вспомнить было стыдно». Не свершилось. Беккер не слышит ни слов священника, ни шагов, даже не замечает медленных передвижений, когда люди кладут цветы на свежую могилу, которая в дальнейшем будет самой шикарной, потому что единственная память у потерявшего всё прокурора. Здесь он проведёт ни одну неделю, выбирая цвет для памятника сына, лучшие цветы и плитка с лавочкой, чтобы времени здесь больше проводить. Он отрицает, не верит, он не дышит и не живёт. Он стоит над могилой ребёнка, пилит взглядом надпись на временном надгробии и сам себя там закапывает, в очередной раз поражаясь: «Я думал, что деньги дадут мне всё». Оказывается, сын был главным счастьем, смыслом и причиной тому, что прокурору всегда нужны были деньги. Причина это в том, чтобы сын ни в чём не нуждался. А теперь и не нуждается. Потерянный и обессиленный отец стоит ближе всех к гробу, прося и моля, чтобы не заставили целовать в лоб покойника, как в православии. Пусть он и католик, но боится даже видеть сына, потому что он не сможет, старый мужчина упадёт на колени перед гробом и так закричит, как не кричал и кричать уже так вряд ли когда-нибудь будет. С сыном ушли в могилу и его внуки, светлое будущее его рода и спокойный сон. Мужчина тогда просто сломится, будет рыдать снова, как в тот день, когда отключили аппарат и рвать себя на части. Слёзы тогда смешаются с дождём и кожу неприятно стянет, но он пустит себя на растерзание собственной боли, чтобы наконец один раз и надолго. -Сегодня особенно пасмурный день, — внезапно за спиной слышится бархатный низкий голос, до боли знакомый, маниакально нужный сейчас, как единственное спасение, и поникнувший отец, слёзы которого уже высохли перед похоронами и долгим решением «отключать или нет», и лицо неприятно тянет от ветра и дождя, он обернулся, на что-то надеясь и что-то желая увидеть. «Совсем с ума сходишь», первая мысль в голове изломленного отца погибшего мальчика, такого красивого сейчас в гробу и улыбающегося, когда вместо голоса Алекса он услышал голос собственного сына с ноткой хрипотцы из-за сигарет и насмешки из-за воспитания. Но перед ним высокий брюнет, а не его молодой и не особо рослый блондинистый сын с большими, как солнце глазами. Молодой предприниматель, в котором мистер Беккер сейчас видит единственный луч надежды на то, чтобы найти покой, становится рядом и делится зонтиком, смотря с равнодушием на могилу мальчика, которому теперь навечно семнадцать. Охранников нет, значит и угрозы он не представляет сегодня. Он не посмеет, не в такой день точно. — Ангелы льют свои слёзы по умершему, — на слова Алекса пухлощёкий и непривычно бледный прокурор почему-то усмехается и сжимает потрескавшиеся губы в тонкую, кровавую полоску, потому что губы снова лопнули от того, что желают высказаться тому, кто первый сегодня показывает свою истинную натуру — равнодушную ко всему этому процессу. — Но как бы не было это эгоистично, я к Вам пришёл с выгодным для обоих делом. В следующее мгновение молодой брюнет, пока люди в последний раз смотрят на свежую могилу и такие же свежие цветы на ней, медленно следует от могилы кто куда, группируясь в кучки. И почему-то в душе прокурора зарождается живительная надежда на былое существование.» Пока Роберт рассказывал план действий своей мести для Иоанна, чуть ли не под руку с обессиленным прокурором он шествовал прямо к могиле так давно умершей Теи, попросив гостей чуть-чуть подождать. Та самая Тея, которая навсегда жива только в сердце теперь уже также умершего Йена. Как тогда прокурор помнить, как Роберт возложил большой букет на могилу красивой светловолосой девушки, тихо выдохнул и улыбнулся отчего-то успокаивающего, прокурор готов поспорить, на лице жестокого руководителя блеснула грусть и лёгкое утешение. Кладбище — самое спокойное место из всех существующих. Там нет лжецов, там нет убийц, там нет психов, есть просто мёртвые, которые закатали в одну группу и оплакивают в равной степени. На кладбище, под метрами земли все становятся равны. Одна только мысль может утешить прокурора: его сынок сейчас там, с ней рядом и гораздо счастливее. Может быть так надо было, он ушёл к той, которую действительно любил, а может быть это было слишком жестоко? Столько пролежать в коме и не дать ни одного признака такой дорогостоящей жизни. В тот момент прокурор был готов на всё, даже на предложенное на условиях сотрудничество с Робертом, которое в последующем переросло даже в контракт с подписями. Готов был на всё, только бы утихомирить боль внутри и желание отомстить, кажется, тогда даже спать легче станет. И вот их сотрудничество длится который год, дела идут у двоих в гору, каждый развивается, получает деньги, но один получает ещё и душевный достаток, а у второго пламя в душе давно затухшее. «- Я предлагаю Вам сотрудничество, — сверля могильную плиту взглядом, спокойно говорит Александр и размеренно хлопает длинными ресницами. — Но на условиях, — Алекс замолкает и будто бы ждёт ответ, хотя прекрасно его и так знает. А прокурора кроет, потому что сил уже ну никак не найти. — Согласен на всё, — хрипит прокурор в ответ и чувствует лавину подкатывающего желания поскорее все начать: из-за чего он нервничает, ненавидит такое спокойствие и медлительность в сводном брате Иоанна и в какой-то степени даже желает его прикопать где-то здесь поблизости. — Я имею право официально действовать под именем Роберт Кашне, паспорт и документы я уже сменил, и подписываю в вашей прокуратуре документ о личной неприкосновенности, что, конечно, может сильно подбить или даже замедлить будущие действия Иоанна, если он решит напасть на меня. Я в эти моменты буду хитрее и быстрее. Прокурор в ответ лишь фальшиво-спокойно говорит, что Иоанн слишком силён и его сила лишь растёт, но он всё же приложит все свои силы, чтобы подбить авторитет Каскалеса. Ему это как никому другому нужно. Он теперь хоть чем-то дышит. Если раньше мысль о мести была только в голове и фантазиях, то теперь это стало воплощаться и плевать на последствия, ВАЖНО ОТПУЩЕНИЕ. Конечно, оба понимают, что, создав такой союз они обрекают одного на жалкое существование, а второго на славу. И думаю, каждый догадался, кто куда отправится спустя пару годков. Но прокурору всё равно, он старый и у него сын единственный в могиле. Ему терять нечего, да и не жалко, если честно. Но у Роберта горит и это видно. Ему плевать на Йена, ему плевать на кладбище, он нашёл союзника, нашёл представителя закона, который решил попереть против закона и для него это как какое-то явление, которое является редким и самым удачным. Упускать это явление Роберт явно не желает. — Я доволен тем, что мы друг друга поняли, — Алекс замолкает слишком наполнено, словно желает продолжить. — Но мы ведь понимаем, что в случае чего Иоанн сможет себя выкупить, но меня это мало волнует, я отчего-то уверен в своей и в Вашей победе. Нам она с Вами очень нужна. Но всё же, чтобы всё было честно, предлагаю заключить договор с условиями. — У меня одно условие, — почти шипит прокурор и сверкает глазами, Роберт не обижается, что прокурор его перебил. Ему как бы всё равно, — я хочу, чтобы Иоганн Каскалес потерял всё в этой жизни. Как потерял я, так пусть потеряет и он. Не умрёт, не убьют, пусть он останется на дне в одиночестве. Это его наказание и такое же наказание я желаю его дружкам, — злостно говорит прокурор. — Я же надеюсь, что ты знаешь, куда нужно бить, а я тебе помогу, в чём смогу. — О да, — как-то маниакально тянет молодой человек и улыбается сумасшедше, стоит напротив могилы в такой сильный дождь рядом и разговаривает о жестокой мести, — у Иоанна есть слабое место. Прокурору всё равно, какое это место, лишь бы просто было.» Они союзники… Роберт Кашне и прокурор Беккер. То ли по несчастью, то ли по мести.***
Несмотря на то, что овсянка с самого утра чуть было не пригорела, а чай так и грозился перелиться за края кружки из-за дрожащих рук, солнце грело, день обещал хозяйке квартиры быть продуктивным. Особо приятно было наблюдать из окна квартиры, как пролетают с щебетанием птицы и ветер касается листьев высоких деревьях вдалеке. Где-то на детской площадке уже слышны возгласы детей, которые с чистой совестью сейчас отдыхают от школьных будней. Оливия обхватила тонкими пальцами кружку и держит у самых губ, смаргивая слёзы из-за неприятного пара, который обжигает глаза. Оливия уже вчера для себя решила: осталось совсем немного времени, и она наконец выходит на работу, времени на себя тогда будет мало и на уборку квартиры тем более, и поэтому она нашла, чем сегодня займется. «Дрейк ведь позвонит, поэтому пока я могу заняться квартирой», прошло несколько дней с тех пор, как Оливия последний раз была в салоне Дрейка с просьбой дать работу и теперь, когда она её обрела, Оливии всё вокруг не кажется таким пасмурным и безысходным. И пусть она не отработала ещё ни одного дня, но одно понимание «Я не безработная», радует и заставляет хоть к чему-то стремится. Оливия по глупости купила несколько блузок и брюк в салон, но поздно вспомнила о том, что там принята единая форма, которой она так восторгалась в день, когда прибыла впервые в салон Дрейка. Она почему-то и этому была несказанно рада: лучший салон, лучший директор и лучшие работники. В какой-то степени, с возвращением Дрейка в жизнь Оливии стало гораздо легче, как бы эгоистично не звучало, а неприятные воспоминания и нежеланные страхи стали отходить на второй план. Оливия стала меньше скуривать сигарет, пусть пачка и валялась в кармане клатча по привычке. Ощущение стабильно жизни нормализуется, что-то начинает приходить в порядок, а над чем-то нужно ещё поработать. «А впрочем, всё начинает складываться хорошо, даже слишком.» Оливия улыбается своим мыслям, убирает уже пустую чашку под напор воды в кране, ополаскивает и ставит на столешницу, потянувшись за висящем полотенцем, на которое собиралась кружку поставить. Неожиданно в окно врывается особо сильный порыв тёплого ветра, отчего мокрая кружка соскальзывает с такой же мокрой поверхности и разбивается, не радуя этим самым свою хозяйку. Как от огня отскочив в страхе быть покалеченной, Оливия неприятно бьётся поясницей о столешницу и сквозь зубы шипит от боли, жмурясь и сдерживая непрошенные слёзы. Да, накаркала, как говорится, про хороший день. Наспех включив какой-то новостной канал на телевизоре, чтобы не было скучно убирать, Оливия поспешила к разбитой вещи, одним ухом всё же слушая то, что творится в стране. — Вчера вечером произошла громкая перестрелка, напугавшая многих свидетелей своим шумом, в порту около Берлина, принадлежащем до вчерашнего вечера корпорации Роберта Кашне, — вещает диктор по телевизору, и Оливии не особо интересно, кто такой этот Роберт Кашне и куда теперь делся его порт, пока не слышит знакомое имя. — Новый владелец достаточно выгодного порта — директор корпорации «Cascales Corporation» — всем известный успешный Иоганн Каскалес, известный миллиардер и предприниматель. Раненные, как заявляют медики, есть только среди охранников и военных, работающих на эти две компании, но гражданские люди не пострадали. Власти молчат на этот счёт. У Оливии сердце в пятки падает и там на части крошится, бьётся, ломится, а осколки кружки неприятно и глубоко царапают ладони, пока девушка сильно и резко сжимает их в ладони при представленной картины перестрелки, при воспоминании о лице Иоанна и пытается судорожно избавиться от резко нахлынувших чувств, которые бурлят и обжигают, как лава, внутри почти до слёз. Оливия так сильно боится увидеть его фото на экране телевизора, что отворачивается от него, почти молится и складывает осколки в бумажный пакет, плотно его сворачивая и кидая затем в урну, почти хватаясь за стол свободной рукой, чтобы не упасть. Сердце бешено заходится в ритме, а дыхание почти сводится к нулю: то ли не хочется, то ли не можется. И как бы больно не было, как бы дыхание сейчас не сводило от знакомого музыкального имени, Оливии нельзя сдаваться. Это последнее, о чём она должна думать. Она столько лет бежит от этих воспоминаний, а он так бессовестно смеют врываться в её голову. Выслушав последний бешеный крик внутри себя, она спешит к телевизору с проклятым диктором и со всей яростью жмёт на кнопку выключения. «Лишь бы как, но не так», смеётся эго. «Слабачка», смех никак не утихает внутри Оливии, и она торопится отвлечь себя: наливает в пластиковую чашку тёплой воды и со звуком «плюх» кидает туда тряпку, нервно сжимая её в воде и добавляя туда химические очищающие средства, которые содержат в себе хлорку по составу, но её совсем не пахнут. Везде нас обманывают. «Вот бы ученые придумали средства, очищающие от человека в мыслях», мелькает в голове Оливии, но она резко дёргает головой, нервно сжимает челюсть и торопится протереть пыль, где протирала её только вчера. Что угодно, лишь бы об Иоанн, который как тайфун ворвался в её мысли через рот диктора. Она сейчас всё проклинает, но больше всего саму себя. Что такая слабая, пять лет прошло и вроде бы пора забыть, пора отпустить и сказать «мы простили друг друга уже давно, мы квиты», она всё также ищет отговорки, причины, чтобы удержать на подольше и думать о нём, как можно чаще. Его нужно забыть, нужно не прощать, разрывать саму себя, но под огнём не вспоминать, потому что смерти подобно. Самое ужасное, что может быть и самое смертельное. Так не делают люди, а он и не человек, он Демон и с ним опасно играть в игры. Потому что проиграешь. Но нельзя: нужно отпустить, потому что всё спокойно. Потому что жизнь стала течь в то самое нужное русло, а имя Иоанн приравнивается в голове Оливии к слову разруха и беготня. Поэтому нет, , любить не будет. Было давно, да и не правда всё это. Девушка немного успокаивается, хорошо выжимает ярко-жёлтую тряпку и снова проходит по поверхности белого комода, не пропуская ни одной рамки с мамой и папой, Зеной и Ингой. Внутри что-то ещё бурлит, но девушку не особо тревожит. «Ты ведь это любил. Через касания чувствовать любовь. Что же ты делаешь, друг мой, пишешь книги или читаешь поэмы? Пьёшь кофе или давишься ядом нашей закончившейся любви? Я же, как ты понял, научилась смешивать этот самый яд с кофе. Мы не вместе. Но мы и не одиноки. Сколько слов осталось всё ещё не высказанных? Сколько поцелуев не подарено? Сколько сил не вложено? Сколько времени не потрачено? Где те самые недели и часы, что мы собирались проводить вместе. Они исчезли, испарились? Или может они продуманы лишь нами. Являются иллюзией. На такой сладкой иллюзией. Что тебя значат чувства? Превыше они для тебя, чем твоя гордыня. Или честь и достоинство — единственное значимое для тебя.»