Берлин // Пентхаус в центральном офисе Рихтера.
Автор.
Song`s: In The End (Violet Orlandi cover) — Linkin Park.***
Сомнения терзают каждый день, Хотя оказывается, всё гораздо легче. Сомнения той неуверенности тень, Что душит нас, сжимая пальцы крепче.
***
Наверное, тот, кто придумал слово случайность слишком отчаялся после сотой встречи с ней и сделал её своей подругой. Он назвал эту дрянь так нежно и ласково — «случайность», скорее всего он принял, наверное, за что-то хорошее, не задумываясь о том, как сильно она подбивает человека, как заставляет усомниться в самом себе, во всём окружающем и всё это — поражающие фактор в развитии человека. И ничто не может отвлечь после случайной встречи, случайно кинутого взгляда, случайного разговора с тем, кого некогда возвышал и делал центром вселенной. И даже случайно увиденный человек, что пропал на пять лет, является поражающим фактором, потому что не знаешь, что делать, кому сказать и вообще в своём ли ты уме. А особенно тошно, когда имя этого человека, как оберегающий талисман, набито на шее твоего друга, коллеги и просто человека, который всё же обязан знать, как и любой другой. Поздняя ночь покрыла улицы Германии лёгким туманом, слегка прохладным ветром и выпившими телами, которые уже надоело пропускать на переходах и светофорах, ожидая пока слишком ленивые из-за выпитого алкоголя компании и парочки наговорятся, останавливаясь прямо на середине перехода с льющимся из глубины сознания смехом, слишком режущим сейчас обострившийся из-за инстинкта «всегда наготове» слух Исаака, как в тумане едущего куда-то в сторону дома, где одна единственная и неповторимая, свет очей и предмет воздыхания — Чарли, совет которой как никогда сейчас нужен, но сомнения «а правда ли то, что я видел?» как бы заставляют молчать, терзать самого себя и в себе же быть неуверенным, мол «просто показалось». Но Исаак отчётливо видел огненно-рыжий цвет волос, отчётливо видел хрупкую фигурку с бледной, как и раньше кожей и татуировками цветов на руках. Он явно видел её, быстро нырнувшую за кубическую колонну, он точно видел замешательство на лице Дрейка, в салон к которому просто заехал посмотреть новинки. Он почему-то уверен, что ему не показалось, но почему-то не уверен в том, что это всё может быть настолько просто. Всё не может быть настолько легко, только не в эти, слишком сложные времена. И когда Исаак решил перепроверить себя, заявившись в салон и сегодня, бросив все дела на секретаря, комиссию и под вопрос: «А как же собрание?», буквально вылетел из кабинета, то явно услышал от блондинки за регистрацией: «По вашему желанию, к Вам подойдёт недавно устроившаяся в салон девушка-консультант, она может быть чуть не уверена. Она только учится». И это не могло быть совпадением: Исаак тогда головой покивал и лишь поблагодарил девушку, когда она принесла ему коньяк в зал показа автомобилей, а сам со стеклянным взглядом ходил меж рядов с дорогими машинами. Но в зал показа вошёл консультант по имени Марк, и Исаак точно уверен, что тут уж ему глаза не изменили, и на все вопросы работник салона просто пожал плечами, чем не дал ожидаемых ответов, а лишь запутал ещё сильнее. Явный вопрос так и не даёт светловолосому покоя: «просто показалось, и я зря издеваюсь над собой, или же всё правда, и Оливия действительно была в салоне Дрейка?» Исаак стряхивает наваждение. Возвращаться в пентхаус с пульсирующими мыслями в голове Рихтеру не особо хочется, тревожить Чарли не хочется ещё больше своим слишком молчаливым и задумчивым видом, с заведёнными в изломленные дуги бровями и слегка дымным взором, который, кажется, стал в сотни раз острее после большого перенапряжения в попытках разглядеть кого-то за колонной, уловить что-то рыжее, что-то знакомое, но такое секундное, словно призрачное видение и не подать виду, типа что-то случилось. В голове что-то трещит, что-то лопается, но ничто в голове не выстраивается, не раскладывается по полочкам. Ни логика, ни побитая скулящая как собака психика, которая всю ночь орала поехать и проверить салон на наличие рыжей махоры, ещё и на повторе прокручивающая забегающий за колонну такой знакомый образ с огненно-рыжими волосами, не собираются нормально функционировать, набатом отбивая одну единственную мысль в голове: «ЭТО ТОЧНО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, БЫЛА ОЛИВИЯ! ТЕБЕ НЕ МОГЛО ЭТО ПРОСТО ПОКАЗАТЬСЯ, СТОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПРОШЛО, С ЧЕГО БЫ ИМЕННО СЕЙЧАС ЭТО МОГЛО ПРОСТО ПОКАЗАТЬСЯ?!». И хоть в голове прекрасная мысль поехать в клуб к Леону и там знатно напиться и поехать в таком состоянии к Иоанну, чтобы выложить ему всю информацию на одном пьяном дыхании. Или же чтобы стереть змейкой вьющиеся вокруг больного мозга мысли, выкинуть и заниматься своими делами. Алкоголь явно сделает лучше, но как по инерции крепкая нога, обтянутая дорогой тканью штанов, давит на педаль газа всё сильнее, до самого упора, грозясь бедную педаль выломать, а руки, до побеления костяшек сжимая кожу руля, ведут руль зенво в заученном направлении — к офису, где на последнем этаже двухэтажный пентхаус Исаака в стиле баухауз, по наставлению Чарли, «потому что Исаак уютно». И мысленно парень молится всем Богам: «Лишь не свернуть к Иоанну». Сомнения «рассказать или нет» терзают даже когда Исаак аккуратно паркуется, аккуратно выходит из салона зенво, аккуратно блокирует машину и аккуратно ступает к лифту, аккуратно в него заходя, аккуратно нажимая на кнопку нужного этажа и аккуратно прогоняя навязчивые рыжие волосы и мельтешащую в пространстве фигуру Оливии, которая вроде бы есть и которой вроде нет, словно её придумал только Исаак. «У которого кажется скоро крыша поедет», добавляет подбитое эго, при этом никак не помогая Рихтеру, который глубоко дышит и ни черта не понимает, трёт пальцами глаза и пытается согнать нервный тик со всего тела, никогда его до этого момента не мучавший. Двери лифта с тихим сигналом плавно расходятся в сторону, открывая перед Исааком вид на просторный холл в коричневых тонах, освещённый лишь одним настенным светильником, включённым в тусклом режиме. По всему пентхаусу тишина, отчего ступающему к спальне Исааку даже страшно ступать слишком громко, чтобы не нарушить повисшую в воздухе стальную гармонию прохлады из открытых окон и вперемешку с застывшей жизнью большой квартиры, в окнах которой панорама города, а в расписных вазах — нежные цветы, за которыми ухаживать надо, как и за единственной женщиной в этой квартире. Тепло дома постепенно обволакивает своего хозяина, словно летний прибой окатывает своей волной, расслабляет мышцы и приводит в порядок рой мысли, которые становятся такими незначительными на фоне Чарли, спящей уткнувшись маленьким носиком в одеяло на королевских размерах постели на тёмных простынях. Чарли, видимо не дождавшись Исаака, который не сказал, что заедет в салон и будет поздно, уснула сама в честных ожиданиях и стараниях не уснуть раньше приезда мужа, желая ухватить для себя хоть чуть-чуть времени из графика Рихтера младшего. Исааку стыдно, что он так мало времени ей уделяет, а поделать ничего не может. Слишком большое для стройноногой одеяло, которое она подобрала под себя, закинув на него мягкие ноги, освещённые через большое окно только лишь естественным лунным светом, почти свалилось и лежит большей частью на полу. Слишком искренняя улыбка, когда блондин подходит ближе в высокой постели, поправляет одеяло, присаживаясь с мягким телом женщины, которая, почувствовав, как просела постель под не менее стройным Исааком, задвигалась куда-то по постели, словно прося лечь рядом или же дать побольше тепла и ласки. Исаак лишь скрипуче и максимально тихо посмеивается, наблюдая за тем, как девушка елозит по постели и никак не может его нащупать сквозь сон. А затем лишь смотрит пристально, словно видит впервые, поглаживая кончиками пальцев еле-еле бархатную, молочную кожу, видя, как в ответ тело пускает рой мурашек, и девушка вздрагивает, приятно урчит, словно наслаждается и двигается ближе к источнику ласк и тепла, вызывая на лице Исаака ещё большую улыбку и желание поцеловать, обнять, защитить затискать, но в тоже время жестоко наказать за сексуальные длинные ноги, которые каждую ночь слишком ощутимо стягиваются на крепкой, оголённой исааковской пояснице с отмазкой «чтобы твоей любимой девочке спать было удобнее». Но он слишком наслаждается, когда посреди ночи она руками притягивает ближе, дышит в шею и выше поднимается, чтобы он сам посильнее обнял, покрепче сжал и согрел под собой. А в моменты, слишком дорогие для нас, мы начинаем прокручивать воспоминания, не менее ценные и дорогие нашему сердцу. Song`s: nicebeatzprod — lie to me.***
Куда ты денешься, Когда разденешься, Когда согреешься в моих руках. В словах заблудишься, Потом забудешься, Потом окажешься на облаках. / Лариса Рубальская.
***
«Вечер пытался, это можно назвать только так, выдаться спокойным тихим, отчуждённым для хозяина пентхауса, думы в голову которого беспрерывно лезли, не позволяли сконцентрироваться на обилии бумаг на рабочем столе, что-то твердили и не позволяли Исааку даже спокойно покурить на балконе без очередного вопроса: «у неё действительно другой или она специально так сказала?». За панорамным окном на последнем этаже высоко офисного здания ни черта не слышно и даже на крыше, на самом её краю, облокотившись на перила и чуть склонившись, ничего не услышать, только вой собственного раненного ревностью зверя внутри и отголоски давно забытой боли, которая смешивается с желанием доминировать, порождая адскую смесь. Стоя на крыше пентхауса в два ночи полностью одетый в ревность с желанием отобрать одну единственную у остальных и поселить у себя, Исаак то и дело осматривается назад, словно там кто-то будет, а затем, выдохнув, отворачивается обратно, устремляя взгляд куда-то в небо и молясь кому-то неизвестному «только бы не сорваться к ней». В такие моменты поселяется дикое желание врубить тяжёлый рок, чтобы он перебил настойчивые мысли, но кажется, что даже он не поможет, тогда и еле доносящийся шум от машин — пустой звук, но огни их фар — хоть какой-то свет в наступившей резко темноте из-за слепой ярости и желанием обладать. Между злостью и ревностью блондин явно чувствовал ещё одно бьющееся сердце внутри себя, и оно принадлежало любви. Домофон слишком резко разрывает поселившуюся в пентхаусе тишину, оповещая о прибывшем позднем госте, из-за этого зверь Исаака недовольно рычит, почему охрана здания пропустила ночного гостя, и этот же зверь обещает порвать всех на клочки. Взгляд последний раз цепляется за рядами машин на ночной дороге ровно перед тем, как хозяин дорогого жилища размеренно и с придыханием ступает к двери, даже не смотря, кто прибыл и медленно распахивая дверь, слишком медленно округляя глаза на слишком медленно дышащую, кажется даже пьяную Чарли, у которой то ли слёзы, то ли дождь на глазах, а чуть дальше зрачка, где-то в глубине то ли боль, то ли испуг, то ли непонимание. А кажется, что даже всё вместе. А дальше следует пьяный женский крик, агрессивное негодование, машущие во все стороны красивые тонкие руки идущей прямо на Исаака блондинки, исааковское непонимание, подступающая к сердцу боль, почти доросшая до эмоционального всплеска. Слышать Чарли — Исаак не слышал, но со всей ответственностью пытался понять, что же было между словами «не пишешь», «требую объяснений» и «какого чёрта ты тогда ушёл». Он в один момент подумал, что это и есть всё, что она сказала, но интенсивно шевелящиеся губы, покрытые соблазнительным и наверняка вкусным блеском, продолжали яростно шевелиться, а в передышках захватываться острыми зубами, прокусывая почти до тёмной крови, которая смешивалась с блеском и порождала картину, толкающую на грех. Непонимание блондина отступает, когда девушка уже перестаёт кричать, дышит слишком загнанно стоя посредине коридора, руками в тонкие бока упирается и даже отворачивается от хозяина квартиры, зачёсывая волосы пятернёй назад и тихонько матерясь. Вместо непонимания в геометрической прогрессии нарастает ярость, ревность, вопрос: «КАКОГО ХРЕНА?» и желание выбить из дрянной девчонки всю эту дурь под названием «неаргументированные истерики», поставить на колени, приструнить и обозначить здесь главного — себя. Сквозь самого себя он пропускает новый крик Чарли, что-то вроде: — Ты ничего не понял, и ушёл, даже не спросив, — и морщится, а в набухшей от стресса и злости голове один ответ: «ты сама меня выгнала и сама на меня сейчас орёшь, как потерпевшая». Из ушей, кажется уже пар валит, а пальцы крепко сжимаются, но только не в кулаки, а на женской руке в стальную хватку под недовольный возглас Чарли со словами «отпусти сейчас же», который Исаак воспринял как «держи ещё крепче». И он действительно крепко держит, пока находит стену, к которой толкает Чарли, наваливаясь сверху и ударяя по стене кулаком, запугивая блондинку почти до смерти. — Что это сейчас было, Чарли? — сквозь зубы, шипя, со всей яростью и желанием почти разорвать, раскрошить, Исаак глаза щурит и говорить пытается, как можно спокойнее, на немые посылы ртом Чарли и её попытки оправдаться лишь смеётся, своим хриплым голосом и властностью чуть не доводя бедную девчушку до белого каления и упиваясь своей силой. «И пошло оно всё нахер!», последнее, о чём думает мужчина, прежде чем успевает что-то непонятное ей крикнуть, плотно прижать к себе, рукой схватившись за шею и сжав почти до хруста, непонятно только до хруста собственных пальцев или шеи Чарли. А второй рукой, опираясь на такую хрупкую в данный момент стену, прижимая к ней же стройное, жаркое тело, что так жжётся, колется, но не отталкивает. А потом он просто опешил от того, как крепко и жадно может целовать обиженная, да ещё и пьяная женщина. Вкладывая туда всю боль, вместе с укусом за губу передать спектр эмоций, а пальцами ухватившись за шею, показать, как сильно хочет убить, а затем очередным поцелуем суметь воскресить. И не ответить на такой поцелуй совести не хватает. С такой же яростью крепче к пылкому телу прижимаясь, Исаак только и знает, что свою кровь, да Чарли на вкус пробовать, смаковать, как самый настоящий садист, а руки уже с самой что ни на есть жестокостью и собственническим посылом сжимают женские бока под, будто специально одетой, просторной блузкой. Девушка наконец свои пытки с укусами оканчивает, оставляя вместо губ кровавое месиво, и разнеженная, почти плача от безысходности и с выпущенным паром, борозды правления своим телом передаёт Исааку, хватаясь пальчиками за крепкие плечи, которые ей точно упасть не дадут. А Исаак, у которого зверь внутри только начинает свою силу показывать и клетку рушить, Чарли зацеловывает, а когда чувствует под губами чуть приоткрывшийся рот, пропускает меж сочных вкусных губ со вкусом сладко-солёной лакрицы язык, со всей страстью изучая нёбо, ровный ряд белых зубок и в обязательном порядке проходя по мягким, слегка дрожащим губам. Девушка что-то самозабвенно шепчет, парень готов поспорить, что даже дрожит в крепких руках, а Исаак уже хватку ослабляет, руками крепко обмякшее от яростного поцелуя тело Чарли держит и поцелуями слёзы с её лица собирает, аккуратно отлепляет от стены и по изученному маршруту, не прерывая уже нежный поцелуй, ведёт. Чарли то и дело сама льнёт к Исааку, позволяет себя оглаживать, по мягкой коже мужским рукам проходиться с самой трогательной нежностью, пальчиками тонкими за плечи широкие хватает и почти на носочках задом двигается, полностью доверяя Ей бы ещё больше поцелуев в губы, лоб и носик получить, чувствуя, как на тело эйфория накатывает во время мягкого приземления на мягкую постель в атласные простыни. — Это ты так напилась с своим ночным гостем? — Исаак ревностно усмехается и оставляет слабый след от укуса в районе уха, а в ответ на сие действие слышит лёгкий вскрик и частые отрицательные кивки Чарли. — Тогда почему ты пьяная? — после укуса нежные поцелуи в горящее от боли место и горячее дыхание туда же. — И какого чёрта ты повысила на меня голос? — Голос не срывается: спокойный, пробирающийся до самых глубин тембр, что Чарли от удовольствия запрокидывает голову назад, закусывая кровоточащую губу. Исаак привык: что если он задал вопрос, то в обязательном порядке получает ответ. Два вопроса — два ответа. К Чарли у него тысячи вопросов, и на все он получит ответы. Чарли даже не замечает, как Исаак от уха опускается к шее, оттуда спускается к животу, а далее к бёдрам, и так следует по повторяющемуся кругу. — Отвечай, — холодный приказ действует отрезвляюще на Чарли, а вмиг опустившиеся губы на живот и целующие через ткань блузки разгорячённую кожу заставляют резко задохнуться и выгнуться дугой навстречу, — я жду. — Я выпила в баре, сама, — через раз дыша, с превеликим трудом выговаривает Чарли, теряется в словах несколько раз, с трудом перенося поцелуи на внутренней стороне бедра через ткань неплотных брюк, мечась под крепкими руками, что сжались на ягодицах, удерживая на месте. — Почему ты здесь? — Лёгкий укус на бедре начинает гореть, а Чарли уже устала от резкой боли и скулит. — Потому что мне захотелось, — обиженно бурчит девушка, пальцами потирая все укусы на теле, стараясь хоть как-то избавиться от неприятного ощущения, а Исаак на это лишь сам себе усмехается и осторожным движением перехватывает руки под недовольный писк Чарли. — Отпусти же. Блондинка попыталась вырваться, но грозный рык Исаака и суровый взгляд снизу-вверх заставили её успокоиться и лежать спокойно, а мужская хватка на женских запястьях всё же ослабла, а затем и вовсе исчезла. Но двинуться Чарли так и не рискнула. Губы Исаак скользят вдоль ноги вниз, останавливаясь на щиколотке и проводя сначала по чувствительному месту пальцами, а затем накрывая губами, даря успокоение и спокойствие, впервые за вечер. Слух мужчины ласкает надломленный стон удовольствия, а глаза — слегка сжавшиеся в кулачки ладошки. Страх раскрошить, случайно принести боль не позволял Исааку злиться и делать всё быстро, подобно своему зверю внутри: мягкие касания, страх увидеть испуг в доверчивых глазах напротив, желание позаботиться вперемешку с желанием обнять — всё слилось в кротчайшей аккуратности Исаака, пока он по очереди расстёгивал пуговицы на блузке распластанной под ним блондинки, а свободной рукой проводя по тонкой шее, замечая тонкое кружевное бельё под блузкой, открывающее вид на трогательные острые ключицы с маленькими родинками и двигающими от любого движения косточками на маленьких плечиках, которые хочется зацеловать, покрыть дорогими камнями, украсить шёлком и занести в книгу самых важных драгоценностей этого мира. Что Исаак и делает, возвышаясь над горячим телом Чарли подобно горе, он медленно, чтобы не напугать, склоняется к ключицам израненными губами, невесомо касаясь кожи на ключицах и плечах, чувствуя лёгкое дрожание под собой, впившиеся в специально подставленные несильно татуированные предплечья слегка аккуратные ноготки и сбившееся дыхание из приоткрытых губ. — Я не сделаю тебе больно, — лёгкое касание губами к женскому ушку, поцелуй в самую мочку и слабое кивание напротив с полным доверием в глазах. — Расслабься, — осторожная дорожка пальцами, проведённая по зажатому женскому телу и осторожный поцелуй в районе выступающих, слишком хрупких рёбер, самая лучшая реакция со стороны Чарли, от которой зверь на цепь садится, потому что нужно держаться, потому что Чарли слишком маленькая сейчас, слишком хрупкая и надломленная. Блестящие от поцелуев губы, раскинутые в безупречном контрасте по тёмным простыням светлые волосы и доверие в глазах –картина почти бесценная, самая большая цены за любовь такой красоты — душа дьяволу. — Зачем ты так делаешь? — Вопросительный, даже чуть испуганный взгляд светлых глаз в глубокие тёмные. — Зачем сначала отталкивать, а затем самой же приходить, такой красивой, не дав права на несогласие? — Неосуществимая, почти нереальная женская красота, несравнимая ни с одним чёртовым идеалом, но так прекрасно сочетающаяся с мужским шармом, который источает рельефное тело с перекатывающимися мышцами под неплотной рубашкой. — Я хочу так, чтобы надолго, но ты ведь не говорил, что хочешь этого тоже, — Шепчет Чарли, крепче хватаясь сильнее за массивные руки с закатанными рукавами полурасстёгнутой рубашки с целью скорее ощутить такое желанное тепло, провести по шраму от пули желательно губами, которая чуть было не убила, но помогла им двоим обрести что-то большее, чем просто смерть. — Я говорил, но, — томящая, но слишком нужная пауза, чтобы глаза в глаза, еле слышимый шёпот в теперь уже жарком пентхаусе и звездное небо в панораме, которое кажется сходит с ума вместе с ними, — ты не слышала, — а после долгожданный поцелуй: губы об губы, рука об руку, переплетая пальцы, стискивая друг друга насколько хватает сил. Крепкие руки вокруг талии, плавно двигающие к бёдрам и крепко те стискивающие, чтобы приподнять полураздетое тело и пересадить на мужские бёдра в дорогой ткани, чувствуя нежную отдачу тонкого стана, отдающего самое нужное человеческое тепло вперемешку со сбитым дыханием. Казалось, что сам дьявол молился в эту ночь. Молился над двумя телами, медленно стягивающими одежду друг с друга, сталкивающимися каждую минуту губами, целующими каждый участок тела, смешивая естественные ароматы тел в один общий, такой магнетический, крышесносный, до умопомрачения дикий, как самая дорогая дурь и даже лучше. Такую даже в элитных притонах Леона клиентам на золотом подносе не подают. Резким движением Исаак разворачивает Чарли на живот под лёгкий вскрик неожиданности, и пока девушка умещается на острых локтях перед возвышающимся над ней Исааком с уже снятой за секунды рубашкой, картина спины Чарли для которого — самое настоящее искусство, парень поднял ткань её кружева выше, проходясь сначала пальцами по лопатками, переходя на плечи и сдавливая слегка шею, слыша, как девушка секундно задохнулась, видя, как крепко она сжала простынь в ладонях, но откинула голову назад, открывая больше пространства на шее для удушья под ехидный смешок Исаака и вмиг оказавшись поднята за шею, оказавшись прижатой спиной в горячую грудь светловолосого. А Исаак упивается, рычит злобно на ухо, но мягко целует в местечко за проколотым ушком, сжимает тонкую шею, отчего Чарли закатывает глаза, как бы наказывая непослушную истеричку. — Дыши, — смеётся на самое ухо Исаак, вызывая по телу бурную смесь наслаждения и дикого страха, желания подчиниться и никогда больше парню не перечить, особенно когда одна рука душит, а вторая сползает на подрагивающие бёдра, сжимая и поглаживая. — Если накричишь на меня ещё раз –сразу готовь себе ремень, — грозный рык и мгновенная реакция Чарли с выгнувшимся позвоночником и частым дыханием, отчего Исаак смеётся, сильнее изводит тело, которое и без того на грани. А затем, не убирая одну руку с шею, опускает Чарли опять грудью на простыни, ловя дрожь заведённого тела после лёгкого удушья и нажимая на поясницу раскрытой ладонью, заставляя этим самым девушку прогнуться, как кошку в позвонках и даже откинуться на простынях, потому что опору трясущимися руками найти очень сложно. Чарли казалась Исааку фарфором, который ни в коем случае нельзя уронить или случайно сжать, когда извивалась змеёй в сильных руках, металась по всей постели, пытаясь найти хоть что-то разумное в этой ночи, сильнее жалась, просилась ближе, как котёнок ластилась, а затем шипела, звонко вскрикивала над самым ухом, не понимая то ли больно, то ли приятно, то ли всё вместе, изредка отвлекаясь на лёгкие поцелуи Исаака в местечко за ушком или же в районе выпирающих лопаток, затихая ненадолго, но потом снова полосовала красивую, рельефную спину, прерывала крики в атласных простынях, чуть ли не зубами же рвала простыни под собой, сжимая ткань до крови длинными пальцами, а затем успокаивалась, расслаблялась, когда чувствовала большие ладони на спине, что сначала вдоль позвоночника, а затем заменялись губами, что двигались в том же направлении доводя до белых мушек перед глазами и сорванного от бессилия голоса, собирая подушечками пальцев капли крови, и так до самого утра, пока не обессилилась, громко крича и плача с прижатыми запястьями к простыням крепкими мужскими пальцами, чувствуя, как закрываются глаза от выпитого алкоголя и нескольких жарких заходов, совсем не зная, что просит от Исаака, который сначала в душ несёт, держа еле стоящую Чарли и смывая пену с длинных волос, а затем укладывает на постель в другой спальне, крепко прижимая её к себе и слушая очередной стон боли во всём теле, при этом слушая, что он ещё садист. А затем блондинка всё утро нервничает, еле двигается, и, пока Исаак с улыбкой наевшегося кота лежит на огромной смятой постели, ещё чувствуя тепло Чарли рядом и думая, что она не выдержит и сама потянется, с наглостью наблюдает, как она заворачивается посильнее в огромное, наверняка очень тяжёлое одеяло, дрожащими пальцами подхватывая одежду, разбросанную в порыве срасти этой ночью и до красноты щёк смущается. — Прости, это действительно моя вина, — сорванным из-за криков голосом быстро щебечет Чарли, смущаясь и краснея, заправляя за ухо упавшие на лицо пряди и подхватывая последний элемент одежды со стула. — Я быстро, — Чарли словно просит, чтобы он позволил ей переодеться и убегает в соседнюю комнату, будто бы это он заставил проснуться её с самого утра, начать просить прощение и собирать свои манатки. Будь бы его воля, он бы её здесь жить оставил и никуда не выпускал. Светловолосый потирает скулы, уставшие от ночных поцелуев, проводит пальцами по шее в метках Чарли, которые она, как сам Исаак заметил, старалась избегать взглядом, а затем он разминает так красиво исцарапанные плечи и ведёт руками в следах от ногтей Чарли. Он полностью ею меченный, словно этой ночью он поменял вероисповедание, и у него ощущение, что это багровые пятна страсти на крепкой, жилистой шее — крест, который он будет носить с достоинством, но от всех скрывая, как святыню. Чарли всё ещё избегает своего ночного, страстного партнёра, а Исаак, если доселе улыбался, то теперь злится и не понимает её логики, напрягается всем телом, и быстро натягивает чёрные джоггеры на длинные стройные ноги в татуировках, разминая до хруста шею и шествуя на кухню, где хватает турку, ставя на плиту, чуть не проламывая кухонную утварь от накатившего резко раздражения. Он, конечно, молчит, геройски выстаивая то, как Чарли быстренько одевается в соседней комнате, думая, что её не видно в зеркале на всю стену, но чувствует, как внутри что-то неприятно начинает жужжать, порождая агрессию и обиду в чистом виде. Чарли бурчала что-то, с трудом натягивала вещи и, кажется, падала несколько раз из-за оставшегося в организме алкоголя, ругала себя за лишнюю уверенность, и Исаак, кажется, только в этот момент понял, что она хотела к нему вчера и сейчас хочет, поэтому пришла поздней ночью в хлам упитая, но она не уверена, хотел ли этого всего он. Об этом она и сама сказала ему ночью. Она просто не оставила ему выбора, так она сейчас думает. И это послужило маленьким успокоением первые секунды осознания, а затем снова вызвало волну недовольства, потому что она даже его не спросила и уже сделала тупые выводы. А они реально тупые, по-другому не скажешь. — Куда ты так быстро, маленькая? — Громче обычного шипит Исаак, еле успевая схватить несущуюся на скорости ежа Соника мимо него Чарли и крепко сжимая запястье, которое ещё горячее от его поцелуев и стальной хватки. Она ежится, глазами бегает по всему помещению, не зная, за что зацепиться взглядом. А Исаак продолжает напирать. — Ничего обсудить не хочешь? — Злость, обида и даже разочарование в его глазах пугали Чарли, которая с засосами на шее, укусами и личными исааковскими метками, и их отмывать, если честно, не хочется, но ей страшно от сурового взгляда и нависшего огромного тела над ней, даже говорить не хочется, потому что «а вдруг отвергнет, вдруг не нужна, вдруг просто злится за то, что пришла, что я тогда ему скажу?». И о боже, снова это сомнение. Он её отпустил, ослабил хватку и позволил уйти, но для себя сделал выводы и этим же вечером стоял на пороге её квартиры с огромным букетом самых дорогих цветов, уставший после работы с максимальной нежностью в глазах и уверенностью в сжатых кулаках и расправленных так гордо плечах. Чарли не ожидала видимо его прихода, ойкнула, когда открыла дверь, металась, искала, кому эти цветы, а потом вспоминала, что живёт в квартире одна, следуя за Исааком, который по-хозяйски топал в гостиную с огромными окнами. — Итак, я пришёл поговорить и намерен уйти отсюда с хорошими для себя итогами, — он сам нашёл пустую вазу, сам сходил и набрал в неё воды, сам поставил огромный букет, который завораживал Чарли и словно не позволял отвести от него взгляд, чему Исаак радовался, победоносно в себе ликуя. — Ты просила сегодня прощение? За что? — Он бесшумно садится на диван напротив Чарли, глаза которой всё ещё широко открыты и уставлены на букет. Девушка словно зависла. — Отвечай. — Я не предупредила тебя о своём приходе, — шепчет светловолосая, прикрывая шею тканью своей кофты сильнее, но непонятно зачем, чем злит Исаака и заставляет его перехватить пальцы, плотно сжав её ладошки в свой большой кулак. — Когда идут в гости — предупреждают, ведь так? — Её взгляд уставлен на сплетённые ладони, но внимание сконцентрировано на большом пальце Исаака, что нежно поглаживает холодную кожу. — Ты где-то видела, что я был против твоего прихода? — Это больше напоминало разговор с провинившимся ребёнком, чему Исаак в тайне умилялся, почти перестал злиться и даже простил Чарли все её утренние глупости. Но именно так Чарли сейчас выглядела — ребёнок, запуганный, почти до слёз растроганный букетиком цветочков и вниманием к своей персоне. — Я не прогонял тебя этим утром, так почему ты ушла, если сама не хотела? — шепчет блондин с уже растрепавшейся за день укладкой, но зато освежённым цветом волос из-за недавней покраски, свободной рукой заправляя выбившуюся из общей массы прядь пшеничного отлива за ухо. Да, он знает, что она не хотела, поэтому ловит её взгляд что-то между «как ты узнал?» и «нет, не было такого», чувствует, как дрогнули её ладошки в его тёплых кулаках и видит, как разоблачено она забегала глазами по гостиной. А Чарли лишь молиться, чтобы не проиграть в войне с Исааком, не показать ему, как сильно нуждается, но кажется, он сам всё видит. — Я…. Я думаю, что боялась, — блондинка глаза отводит и шумно выдыхает, пытаясь мягко освободить руки из цепкой хватки, но Исаак не позволяет. «Она думает», смеётся внутри себя мужчина, умиляясь, но гневаясь ещё больше. Он поругать её хочет, но чувствует, как напряжение, скопленное за весь день, сменяется успокоением и желание приласкать при такой непривычно-неуверенной Чарли, больше схожей с котёнком, которого забрали у мамы. — Впредь не будешь? — Осторожный вопрос. — Не буду, — Осторожный ответ.» song`s: My Love — Sia. В этот вечер она согласится делить с ним постель, покупать себе всё, что понравится, вкусно готовить и встречать его в нижнем белье с работы, подставляя тонкие плечи под его горячие поцелуи. А ещё обещала больше никогда не выдавать брата за парня, из-за чего Исааку до сих пор выть хочется, а ещё выпороть бесстыдницу до потери сознания за потерянные нервы. «Сотни гостей, нежные тона вокруг, оркестровые композиции, но полнейшая тишина и затаённое дыхание гостей, ведь жених произносит клятву: — Я, Исаак Рихтер, беру тебя, Чарли Гёте, в законные жёны и обещаю тебе хранить верность в счастье и в горе, в болезни и здравии, в богатстве и в бедности, любить и уважать тебя во все дни жизни моей. Всё задышало вокруг, кажется, что даже цветочная арка заиграла другими красками. А любовь, уже не скрытая в светлых глазах напротив, переполняет и его. Первая клятва произнесена, осталась клятва, которую произнесёт Чарли — невеста, вся в белом, с длинной фатой и высокими перчатками, словно ангел, с любовью, горящей в глазах, но не к людям, а к одному единственному, что стоит напротив. Чарли уже в шаге от замужества, остался последний, она затаила дыхание, Исаак затаил и остальные тоже. — Я, Чарли Гёте, беру тебя, Исаака Рихтера, в законные мужья и обещаю тебе хранить верность в счастье и в горе, в болезни и здравии, в богатстве и в бедности, любить и уважать тебя во все дни жизни моей, — высокий, мелодичный голос слегка дрожит и ладони в перчатках потеют, страшно до жути и плакать хочется от счастья, испортить к чёрту внешний вид, но разрыдаться прямо тут, как маленькая девочка. — Что Бог сочетал, того человек да не разлучит. И заключенный вами супружеский союз я подтверждаю и благословляю властью Вселенской Церкви во имя Отца, и Сына, и Святого духа, — не то, чтобы Исаак верующий, но родители настояли на священнике и после общего «Аминь!» долгий, чувственный поцелуй новобрачных, прижимающие за талию руки и сплетающиеся души на грани полёта с ноткой отпущения, особенно исааковских грехов, которые раньше душили, но после тихого: «Теперь я Чарли Рихтер», всё испарилось, оставив лёгкость и любовь на месте жестокости. Всё оказалось таким бессмысленным.» Воспоминания приято накатили на Исаака, унесли на годы и месяцы назад, позволили расслабиться после тяжёлого дня, что он даже не заметил, как естественный лакричный запах Чарли усилился, из-за того, что она проснулась и перелегла на бёдра сидящего на постели Исаака, перемещая его же руку себе на голову, прося больше ласки и прикрывая в наслаждении глаза. Исаак улыбается и удобнее укладывает Чарли на своих коленях, посильнее ту стискивая и раскачиваясь вместе с ней. — Почему ты ещё не спишь? — Чарли открывает глаза, сжимаясь в клубок в руках мужа и мило причмокивая губами, привлекая тем самым внимание Исаака, и пристально, даже недовольно смотрит на мужа, отгоняя от себя всю сонливость и максимально напрягая чутьё, которое говорит ей о том, что что-то случилось. Исаак с трудом приводит свой потерянный вид в норму, стараясь собраться с мыслями и попытаться всё объяснить, мягко поглаживает длинные волосы жены на своих крепких бёдрах, не замечая того, как она хмурит брови и складывает руки на груди в недовольном жесте. Чарли на свой вопрос лишь слышит в ответ минутную тишину, настораживается и было хочет возмутиться, но услышав в ответ хриплый, озабоченный голос мужа, словно отстранённый, напрягается ещё сильнее и садится на постели, беря в длинные пальцы гладковыбритое лицо Исаака и внимательно заглядывает в глаза любимого. Исаак впервые такой, будто бы неуверенный, отчего Чарли даже пугается и не знает, как помочь мужу, спрашивая первое, что пришло в голову. — Исаак, что с тобой сегодня? — Она выпрямляется чуть, мягко целуя скулы мужа, который наклоняется молча ближе к жене, прикрывает мягко глаза и осторожно поглаживает кожу её бедер, чувствуя поцелуи и на опухших веках и, кажется, начинает спокойнее дышать, чувствуя приход наслаждения, успокоения. — Расскажи мне, милый, — шепчет девушка, ложась на прогретые ею простыни и утягивая за собой несопротивляющегося Исаака, прижимаясь к нему по-кошачьему близко и расстёгивая пуговицы на рубашке, которые, кажется, душат сейчас Исаака, не позволяя ему говорить. По рецепторам бьёт приятный медово-ореховый одеколон мужа, запах новизны накрахмаленной рубашки, которая пропиталась естественным запахом Исаака, и запах исааковского шампуня — ореховый. Чарли расслабляется утыкается носом в татуированную шею мужа, как бы стараясь укутаться в приятный родной аромат, но напряжённые мышцы рук под наманикюренными пальцами не дают полностью спуститься в приятную негу. — Я вчера и сегодня был в салоне Дрейка, — стандартная для Чарли фраза: светловолосая уже привыкла, что за несколько лет совместной жизни Исаак часто позволяет себе покупки новых машин, много потраченного времени в салоне Дрейка Остермана, лучшее оформление салона каждой машины из натуральных материалов, которые обходятся Исааку в большие списания с карты. Девушка уже привыкла к цифрам с несколькими нулями за одну маленькую запчасть на очередной мощный двигатель, или привыкла к тому, что в гараже Исаака не три и даже не десять новых автомобилей известных марок, гараж длинною в несколько метров, машины в котором стоят в два рядом и большая часть — для красоты. Чарли раньше думала, что это только Исаак такой заядлый коллекционер гоночных тачек, но зайдя в гаражи каждого из его таких же богатых друзей, она видит везде одинаковую картину — куча дорогих машин и непонятно для чего, скорее просто для личного осознания. Если же первое время Чарли в роли жены пыталась возмущаться и запрещать покупку дорогих автомобилей, закатывала из-за этого даже громкие истерики, то увидев счета мужа и их ежедневное пополнение за счёт фирмы, она просто-напросто смирилась, перестала что-либо ему говорить и лишь закатывает на его радость покупки новой машины глаза и машет рукой, мол «как твоей душе угодно». Поэтому Чарли лишь заинтересовано, но недовольно хмыкает, ожидая от мужа скорее восторженных тирад о новой машине, чем его такое сухое молчание, от которого каждый, хочет он этого или не хочет, но напряжётся. — Почему я тогда не вижу документы на новую машину? — Она оглядывается, пытается подняться, чтобы посмотреть на тумбы и прикроватные столы, думая, что просто упустила документы или же Исаак просто их убрал, но Рихтер жену не выпускает, крепче в себя вжимает, как бы прося побыть с ним рядом. — Я был там не потому что мне нужна новая машина, а потому что, — рассказать всё в своих мыслях Исааку было куда легче, а сейчас словно ком в горле и дар речи давно утерян. Столкнувшись с реальностью, парень не знает, как правильно подобрать слова, словно это не он директор крупного офиса, где ежедневно что-то высказывает и рассказывает. Но терпеливый взгляд жены и желание избавиться от сомнения заставляют его продолжить, — потому что, мне кажется, я там видел Оливию, Чарли, там кажется была Оливия, — прямой взгляд в уже расширенные глаза блондинки, в которых так же надежда, грусть неподдельная и ещё желание, чтобы всё из его уст оказалось правдой. Чарли хоть и плохо знала Оливию на момент знакомства с Исааком, но видя страдания друзей, их старательные поиски, бессонные ночи и со страхом ожидание новостей, лишь бы не услышать там плохих вестей о смерти Оливии, она прицепилась сильнее всех к поиску рыжей махоры, порой тратила ресурсов больше, чем тратил Иоанн, желание «найти» в котором не угасало долгие месяцы, и он легко походил на помешанного с кругами под глазами и нескончаемым виски в его стакане. — Но её не было пять лет, как, спустя столько времени, она может так безрассудно попадаться тебе на глаза? — Чарли хмурит брови, видимо переваривая информацию, а затем широко распахнутыми глазами смотрит на мужа, процессы в голове, которого никак не прекращаются. — Она действительно вернулась в Германию? То есть, может тебе просто показалось? — Неуверенно заканчивает Чарли и наблюдает за реакцией мужа, но ловит недовольный взгляд мужа и поджимает губы. Исаак бесится от одного только слова об его усталости от работы, а Чарли произносит таких слов под тысячу каждый божий день, прося взять хоть один выходной. — Мало ли, что может показаться, ты ещё и сильно устаёшь на работе, — вот снова она это сказала. Чарли смягчилась, когда Исаак лишь устало выдохнул на её теорию, поубавила голос на полтона и теперь не достаёт мужа своей фанатичной заботы, которая подразумевает, что Исааку придётся оставить фирму на целый день или же несколько, и мягко большими пальцами провела по опухшим векам мужа, как бы прося успокоиться, и оставшимися пальцами потирая виски и расслабляя мужественное тело. — Даже если это и усталость, чёрт с ней, — нехотя соглашается Исаак сквозь зубы, лишь бы Чарли не продолжала эту тему, — мне всё же нужно рассказать об этом Иоанну, ведь так? — Он открывает тёмные глаза и смотрит на замявшуюся Чарли, которая прекрасно помнит, каким агрессивным был Иоанн, узнав об уезде неизвестного куда Оливии, и как он обещал пустить её на фарш, как только он её найдёт или сама явится. Но если она была чуть-чуть не уверена в плане мужа, то её неуверенность сошла на нет, как только она вспомнила красивую татуировку на шее Каскалеса, которой он часто и так трепетно касается и ни от кого не скрывает, его нежную улыбку при одном воспоминании об Оливии, его бессонных ночах в организации, где на красивом столе раньше была поставлена фотография не с законной женой — Кирой, а с Оливией. И как Чарли позже узнала, это единственная их совместная фотография, Иоанн говорил, что это единственное, что она оставила после себя. — Он заслуживает это знать, Чарли, — тише говорит Исаак, смотря на то, как Чарли где-то в своих мыслях борется сама с собой, при этом нервно жуя губу почти до крови, перебирая пальчиками на его руках и метая глазками по комнате. — Если её даже там нет или есть, это не моё дело, ведь так? Это нужно знать только Иоанну, — Чарли постепенно соглашалась, с надеждой смотрит сейчас на мужа, как бы взглядом говоря «надеюсь, что ты знаешь, что делаешь», а затем ближе к нему придвигается. — Я надеюсь, что твои слова — правда, и Иоанн обязательно с этим разберётся, — Чарли мягко целует шею мужа, а затем хмурит слегка брови. — Но он ведь отпустил давно, забыл, даже фотографию со стола убрал, — Исаак лишь усмехается и качает головой. — Тебе только кажется так, потому что сам Иоанн хочет, чтобы всем так казалось, — Исаак укладывается на бок поудобнее, — вот увидишь, Иоанн сразу кинется в салон, как только я ему расскажу, — но резко в голове всплывает один единственный образ, роль которого нельзя никак забывать. — К тому же, Роберт давно на неё охотиться, — голос Исаак напрягается и зарождается желание поехать прямо сейчас поехать к Иоанну и всё рассказать. — Нельзя, чтобы он узнал о приезде Оливии раньше Иоанна, — Чарли поднимает голову, испуганными глазами уставившись в недовольно-искривлённую улыбку Исаака. — Но что будет, если Роберт узнает раньше Иоанна? — Оливия может погибнуть.