Берлин // Главный офис «I. Ayat` Plaza Hotel».
Автор.
Song: Sacrifice — Black Atlass feat. Jessie Reyez. Непостоянность времени немного, но всё равно давит. Обтянутая в боль материя так и называется «время». Оно лишь ранит и нихрена не лечит, поэтому хозяину этого времени приходится находить в чём-то своё спасение. Кто-то находит его в ментоловых сигаретах, а кто-то бездушно шляется мраморной статуей без наличия сердца внутри по улицам, ища у кого прикурить или найти дешёвой наркоты во имя своего излечения. А кто-то просто тонет в омуте под названием «любовь», не пытаясь даже разобрать значение этого прогнившего слова. Просто тонет и всё, больше никаких объяснений утопающему не нужно, особенно если слово «спасите» он навсегда вычеркнул из списка употребления. И в какой-то степени ты осознаёшь собственную никчёмность, несмотря на богатство, обилие всего роскошного, при этом не имея чего-то маленького и очень нужного. По размерам это «очень нужное» можно сравнить со шкатулкой, куда поместиться твоё сердце, а цену имеет как подвеска с сапфировым камнем, так ещё и ручной работы. Всё маленькое очень ценное и дорогое, потому что легко потерять. Но маленькое нам чаще всего бывает не нужно, мы выбираем что побольше, чтобы сопернику это кинулось в глаза отправной монетой и тот обязательно со словами «дорогая, наверное, вещица» стал завидовать. Да, тут должна быть фраза: «Трудно найти, легко потерять». Человеку с несколькими чёрными картами ничего не трудно находить, а терять не особо-то и страшно — можно купить новое и лучше. На смену одному, знаете ли, приходит другое, а если хорошо поискать, то можно найти даже новое лучше старого, и если раньше подходила обычная порошочная наркота, то теперь же хочется смешивать её с алкоголем, чтобы пафоснее, чтобы эпичнее, и чтобы алкоголь столетней выдержки для наркоты нового вида, самый дорогой, что есть на чёрном рынке. Так живут некоторые люди, погрязшие в деньгах, славе и собственной властности. Утверждать, что так живут все — нелепо и противоречит сидящему в кресле Инару, чувства которого катятся к неизбежной точке невозврата, а ещё кажется, что если требующая внимания сигарета не окажется между тонких губ прямо сейчас, то мир встанет под угрозу вселенского исчезновения. Ни одна душа, работающая в этом офисе, не смела и мысли допустить оставаться на работе до такого позднего времени, когда уже и качественная техника начинает зависать, часы переваливают за час ночи и глаза неприятно слипаются, намереваясь на утро даже опухнуть. Все куда-то очень спешат в свои-то двадцать пять, торопятся, при этом не имея мужа или жены, как-то пытаются уйти с работы, не понимая, что это единственное, что у них осталось. Но есть одно «но»: если это душа не 26-летний Инар Аять, мысли которого занимает одна лишь особа с особенно выблядским и противно-подростковым характером, избавиться от которой можно только усиленной работой до четырёх утра, а ещё можно попытаться убить, оставить в страшных муках в каком-нибудь тёмном подвале, чтобы потом с трудом подниматься на последний этаж своего офиса и падать обессиленно на постель в своём пентхаусе, ставя будильник на шесть утра, желательно под раздирающие крики отпустить, пощадить и простить за потраченные Инаровские нервы. Сквозь пальцы проходит уже которая по счёту важная бумага о завозе импортной мебели в отели и вторая пачка сигарет за день нескончаемой работы. Но Инару почему-то кажется, что мебель на деле не такая уж и качественная, как пишет производитель, уверяя, что его продукция делается из отборных тканей и самого дорогого дерева, поэтому Инар мешкается, не ставя при этом подпись на документе, а затем плюёт на него, убирая в сторону, чтобы потом всё же посоветоваться с правой рукой. Сказать честно, без секретаря справляться со всеми делами куда сложнее, нежели будь за правым плечом лёгкая рука ответственного помощника, которая, если нужно будет, исправит. Инара можно назвать человеком ответственность на которого можно возложить в случае завоза нового оружия, но никак в случае завоза дорогих стульев в его отели. Ему нудно, скучно и не клацает никак. Особенно, когда в руках уже и ручку держать тяжело и голова отказывается хоть как-то соображать, секретарь со всей ответственностью берёт на себя оставшуюся работу, чем очень радует своего начальника, вынуждая тем самым на хорошую премию, повышение зарплаты. Но как только секретарь просит дать ему выходной, а ещё лучше — отпуск, Инар, хоть и с тяжёлым сердцем, понимая усталость не только свою, но и других работников, сквозь сжатое сердце позволяет отдохнуть несколько дней, при этом томно вздыхая и скуривая после чуть ли не пачку сигарет. Самое интересное и плачевное, что голова Инара соображает только при воспоминании о 19-летней девчонке. Голова тогда начинает закипать, мысли так не совсем цензурные, только за такие мысли человек должен отсидеть в тюрьме по меньшей мере лет десять. Россыпи татуировок на девичьем теле как клеймо, против которого были абсолютно все. Инар особенно злился изувеченному тату-мастером телу, позволил себе разбить вазу, напугать Нанну и довести её до слёз, чтобы потом просто взять и выйти из квартиры, чтобы не слышать, не видеть и, желательно, не чувствовать. Так тело получило новые рисунку и сильное инаровское желание содрать татуировки ножом. Но чтобы Инар не предпринимал, дикая тяга к ней никуда, к сожалению, не исчезла. Эта тяга стала личным наркотиком, и Инар пока разбирается, дешёвая она или же самая дорогая, которую он мог когда-либо найти. Эту тягу Инар и задушить пытался, и утопить в лучших шлюхах, даже заставлял доставлять ему мило-распутных девочек из других стран, а если особо тошно и совсем никак в Германии, летал к ним сам, делал так сказать услугу, за которую они достойно платили. Нанне в очередной раз: «По рабочим делам, из университета заберёт Исаак» и под обиженный взгляд уверенной походкой прямо в Сесто Элементо, не оборачиваясь, чтобы даже не улыбнуться прохвостке. Желание обломать счастливую жизнь девчонки с каждым днём нарастает в геометрической прогрессии и даже собственное благополучие, которые раньше являлось основным фактором, сейчас скорее просто пустое место по сравнению с чувством, которое появляется рядом с Нанной, в руках которой видно пустую смятую пачку сигарет, которую она не успела выбросить и думает, что хорошо скрывает в татуированной ладошке, заводя за спину. Инар делает вид, что верит её словам «Я не курю», и понимает лишь одно, его хватит ненадолго. Скоро дамбу прорвёт. Постепенно Нанна влилась в богатую жизнь, хоть и с криком «да зачем мне столько денег?» и «я не буду брать эту дорогущую юбку!», привыкла к чёрным и золотым картам, привыкла к дорогим салонам в машинах и к лучшим коньякам за простым обедом, хотя часто закатывает глаза, слушая от близких родственниц о том, какое у них платье из Венеции или какие они духи купили в Италии. Она с удовольствием принимает подарки от однокурсников, с превеликим счастьем ходит с ними на свидания, чем выводит Инара на нелучшие эмоции, рождая из человека зверя во плоти. Она часто говорит про саму себя: «Из грязи в князи», не понимая, что, перейдя в другой статус, из грязи она никак не выбралась. Скорее даже сильнее там утонула, привыкла к лишь дорогому и красивому, но каждый день глотает гниль и заполняется ней, как и все остальные, кто не может упиться властью. Она принимает подарки от других парней, а сама порой просит себя ущипнуть, когда видит ценники на обычном повседневном платье, которое захотел купить ей Инар в подарок за хорошо сданный экзамен. Он обещал себе, чтобы Нанна всецело себя не потеряла, нужно платить ей за хорошо выполненную работу, так больше мотивации. А она сама не рада таким подаркам от него, Инар подозревает, что она чувствует себя грязной и продажной, когда работницы бутиков косятся на неё, как только девушка покупает платье, но оплачивает это платье Инар. Но она давит из себя ядовитую улыбку, крепче прижимается к высокому Инару и даже заигрывает с ним, как с настоящим любовником. Инару игра этой малолетки явно нравится, и он еле сдерживается, чтобы не разложить её прямо на капоте своей машины. Инар несколько раз попытался поговорить об этом, просил быть сдержанней, ссылаясь на собственную хрупкую выдержку, но Нанна лишь состроила дурочку, что видите ли не понимает и вприпрыжку направилась на кухне за бутылкой вина, при этом покачивая упругими бёдрами за длинной рубашкой, обтянутыми такой тонкой джинсовой тканью. Но простота и та душевная идиллия ещё царят в ней и цветут в душе самыми красивыми бутонами, которые отравляют организм Инара, но которые обращают Нанну в самый красивый цветок прогнившего богатого мира, где ей удаётся выхватить глоток свежего воздуха и продолжать цвести. Инару нравится запах Нанны, такой манящий, приторно-горький, который остаётся осадком на языке, и мужчина его смакует, когда закрывает глаза в постели с другой, не с той, которую надо. Инару нормально забываться в других, а представлять на месте других её куда проще. На телефон резко приходит сообщение и Инар бросает ручку куда-то в сторону, слыша характерный звук её соприкосновения с полом. Такой же звук он слышал, когда Нанна при нём согласилась пойти на свидание с каким-то парнем — там разбилось его терпение и любое прощение по отношению к Нанне и её «знакомым». Конечно, на свидание тот рослый мальчишка с лоснящейся кожей не пошёл, потому что не смог просто-напросто идти на своих переломанных двух по каким-то совершенно неизвестным Инару причинам, но факт бесит тот, что Нанна действительно этому расстроилась и даже рвалась сквозь ночь к тому в больницу, потому что «что-то случилось» и «просто так он не могу попасть в больницу, Инар!». Инар терпит. И поистине восторгается, удивляется, злясь, конечно, на большое обилие татуировок и стремление открыть собственный тату-салон, чем Нанна сейчас и занимается, проходя курсы успешного предпринимателя и тату-мастера, но активно её поддерживает и сквозь зубы улыбается, не желая помешать исполнению мечты Нанны. Он перечисляет огромные суммы на её счет, и когда Нанна говорит, что всё отработает и вернёт, в голове мужика с активной половой жизнью ничего хорошо. Он пообещал, что будет её первым посетителем, и это так двусмысленно звучит, учитывая, что Нанна девственница. На экране телефона высвечивается сообщение от очередной пассии, имя которой настолько простое, что Инару было даже лень запоминать, всё равно красотка напоминает его перед каждой совместно-проведённой ночи, о которой если узнает Нанна, то скорее всего проигнорирует и пожмёт плечами, отчего темноволосому ещё тошнотворней и задушить мелкую девчонку хочется. Сообщение с содержанием что-то вроде: «Ты приедешь?», и инаровское короткое «чуть позже заеду» звучит как спасение от утомительных будней, в которых он забылся примерно на неделю, совершенно запретил своему телу расслабляться в умелых руках любовниц и даже назвал сам себя великомучеником. Следом прозвучавший телефонный звонок резко вырывает черноволосого из роя мыслей то ли о Нанне, то ли он расслабляющей грядущей ночи, хотя он сами не против сделать из этих двух одно целое, из-за чего он тихо матерится и даже вздрагивает, судорожно ища взглядом телефоном среди стопок бумаг. Аппарат неприятно трезвонит на весь кабинет, из-за чего перепонки спешат опухнуть и даже лопнуть от слишком писклявого и громкого звука и без того напряжённый мозг начинает неприятно гудеть. Помогает телефон найти только мигающий фонарик, который Инар заметил только после того, как скинул на пол половину документов и даже помолился вои спасение души человеческой. — Какого чёрта и в такое позднее время?! — Нервы ни к чёрту и крик — единственный выход, который находит Инар, чтобы донести всё своё недовольство до человека на той стороне телефона. Инар даже стискивает челюсть, а вместе с ней и бумаги в крепких руках. Он не вынесет, если это звонок из-за срочных дел и не вынесет, если ночь с ожидающей его девушкой сорвётся, так и не начавшись. На той стороне слышится смешок и прокуренный голос Исаака, основная суть которого теперь в приобретённой жене и прекрасном будущем его будущей семьи. Не подумайте, Инар и сам безумно любит Чарли, ещё больше Исаака, но ещё больше Исаака — Нанну, и самое странное, что эта дебошира — родная сестра самого спокойного человека на свете. — Ты всегда так рад меня видеть и слышать, радость моя, я всегда в восторге от разговор с тобой, — в голосе друга никакой обиды, скорее лёгкая ирония с такой же насмешливой обидой, которая как яд расползается злостью по вздутым венам Инара, которому звонок почему-то не кажется просто из доброты душевной. Темноволосый в ответ лишь вздыхает и прикрывает глаза, стараясь справиться с накатившей от непонятного волнения яростью и потирая переносицу пальцами с серебряными кольцами, молча ждёт продолжения речи друга: просто так Исаак бы не позвонил. — Но я позвонил, чтобы поговорить о другом, — кто бы сомневался. Голос друга меняется, становится серьёзным, даже каким-то панически-нервным, из-за чего Инар автоматически напрягается, и на место ярости приходит усталость. — Только не говори, что ты о той делегации… — Нет, — коротко перебивает Исаак уставшую речь Инара, который уже и слышать о делегации из Норвегии с проверкой на наркотики не может. Его секретарь ему все уши прожужжал, твердя о том, что Инар в первую очередь должен думать о безопасности компании, а потом о доходе. Но ответ друга почему-то заставляет лёгкие сжаться, прося никотин — Я об Оливии, — Исаак рассказывает, как всё было и где было — в салоне Дрейка, а потом замолкает, слышится полумёртвое чирканье самой дешёвой зажигалки, что непривычно для крупного бизнесмена, а затем глубокий выдох. Инару так-то всё равно на возвращение блудных сыновей и дочерей, но Оливия произвела фурор своей резкой пропажей. Инару было интересно её искать, но ему не было интересно смотреть за тем, как Иоанн постепенно терял последние остатки своему мужества и медленно скатывался на дно своего существования. Неясность порождала в нём сомнения насчёт самого себя и уже под конец поисков он махнул на всё рукой, сказав, чтобы эта рыжая сука катилась куда подальше. Хочется засмеяться: после стольких лет и просто увидеть пропажу в элитном салоне, радует, что не в элитном борделе, куда под огромное удивление Инара пустилась его близкая подруга со словами «жить на что-то нужно, Инар». Как бы грязно и мерзко это не звучало, он заказал её тем же вечером и заставил развести перед ним ноги, а взамен наградил хорошей суммой денег и сказал, что она будет спать только с ним, чтобы до конца уже не осквернилась, кстати, сообщение прислала именно она. Имя он забыл в тот же вечер, потому что стыдно старую подругу, а теперь и продажное тело называть по имени, которым звала её мама Инара, называя в шутку будущей невесткой, но теперь уже не зная и правды о ней. Прийти и обнаружить, что человек, который исчез на пять лет вдруг снова объявился и так спокойно шастает по заведению, где вероятность встретить богатого знакомого равна ста процентам — нелепое совпадение или шутка долбанутой на голову судьбы. Либо же это глупость, либо незнание, либо отчаяние. — И что ты намерен сделать? — на хриплый неоднозначный вопрос Инар ждёт такой же неоднозначный ответ, но слышит лишь напряжённое молчание вперемешку с незнанием, подкуривая толстую сигарету дорогой зажигалкой и уже вместе с Исааком выпуская дым из лёгких, ощущая, как внутри всё переворачивается из-за того, что: «Он так долго искал её, а теперь она просто объявляется. Она переломит ему кости своим появлением». Сказанное «переломит кости» звучит ещё более мягко, нежели «он увидит её и простит». Лучше переломанные кости, чем стократное вновь прощение. — Иоанн должен знать, он из всех нас должен был узнать самым первым, — Исаак глубоко затягивается, Инар следом за ним, смакуя вкус дыма на языке. Темноволосый усмехается, как очевидно, что всё вокруг крутится вокруг Иоанн и как очевидно, что Иоанн всегда всё будет узнавать самым последним. — Я расскажу ему скоро, сейчас он в Швеции у отца на юбилее, — Исаак ещё что-то говорит, но Инар не особо его слушает, потому что в голове лишь воспоминания о поисках Оливии, силы и деньги, вложенные во всё, деньги пусть и грязные, но полностью оправданные тем, что пущены на поиски потерянного. Особенно их было много от Иоанна, посещённые им самим страны в поисках одной единственной. И в то же время потерянный Иоанн, который пить и курить тогда стал больше, почти не спал и выводил тем самым законную жену, которая не знала, что творится с мужем и даже ревновала его непонятно к чему, из-за чего их брак постепенно перерос в принуждённый с частыми ссорами на грани истерики. Грязь из Иоанна лилась горячей лавой, накрывая каждого, кто ему пришёлся не по нраву. Очередная пуля, пущенная в лоб предавшему союзники или доведённая до обморока продажная рыжеволосая, которая по странной причине резко приобрела имя Оливия и после никак не смогла от него избавиться. Жестоко, мерзко и опорочено, но видимо Иоанну так легче: появляться с рыжеволосой обольстительницей в паскудно-коротком платье в пропитанном потом и алкоголем зале леоновского клуба, а потом самому же и наблюдать, как она резко перебирается на колени к очередному дяде за соседним столиком. Грязный Иоанн, такой же грязный, как и его бесценная в прямом смысле, даром достающаяся пассия, постепенно всем приелся и каждый даже привык к тому, что начал творить теперь уже темноволосый директор огромной корпорации, лучшие друзья которого — люди мафиози. Кира — верная жена, соратница, но бегущая к деньгам, глаза закрывает, оправдывает и наперебой кричит, что её Иоанн самый лучший и «как вы, мелкие сошки, вообще можете осквернять имя моего самого прекрасного мужа на свете?». Тупость и неадекватность или же собачья любовь и такая же верность? Никто объяснение поведению этих двух найти не смог, но в кругу близких людей они прославились, как жена с собачьей верностью, который в ней уже как диагноз и муж с инстинктом быстро и качественно находить самых грязных шлюх среди невинных девочек, почти школьниц. Ответственность за пресечение недолгого молчания взял на себя Исаак: — Кстати, о юбилее, Нанна ведь поехала на вечеринку в честь двадцатилетия какого-то парня, — Инара почему-то дёргает от слов Исаака, и в голову снова лезет навязчивая картина парня с переломанными ногами на больничной койке, потому что вечеринка, а он не знает, а там ещё и какой-то парень на горизонте слишком явно мелькает. Он хрустит шеей и напрягается. Но следующая фраза Исаака выбивает его из колеи нормального состояния, из-за чего в голову начинает бить незваная агрессия. — Уже достаточно поздно, она обещала, что ты заберёшь её в 12 ночи, она уже у тебя? — Исаак терпеливо ждёт ответа от Инара, который на самом деле не видел и не слышал Нанну уже целую неделю, назвав это время личным саморазрушением, и ни о какой вечеринке, и тем более о том, что Нанну нужно будет забрать, он не слышал и даже не догадывался. Ложь — заводская настройка Нанны, которой она умело пользуется, и которую Инар научился распознавать и даже подыгрывать, а вот Исаак, не смотря на схожесть родственных натур, ложь Нанны так распознавать и не научился, лелея над младшей сестрой и являя её ангелом в чистом виде. Один лишь Инар видит потрёпанные обугленные крылышки Нанны и тщательно скрывает Нанну за своей спиной, чтобы остальные не видели. — Да, она уже у меня в пентхаусе, легла спать сразу, как приехали, — спокойная ложь, потому что в случае с Нанной даже привычная. Инар чувствует, как звериные инстинкты берут сейчас главенство, потому что маленькая стерва соврала в который раз собственному брату и кажется растеряла последние остатки совести, сейчас темноволосому непонятно где и с кем и вообще убить бы её, оставить истекать кровью в муках. Инар старается дышать и говорить спокойно, максимально убедительно, чтобы не выдать свою ложь с потрохами. Ложь, как и для Нанны близкая подруга, так и для самого Инара. Два сапога и всё такое. — Вы свяжетесь с ней завтра утром и решите, куда я отвезу её, — игра на публику у Инара всегда выходила лучше всего и в своём умении убедительно врать он никогда не сомневался. Можно сказать, он даже гордился своим навыком, превозносил его и даже приписал к лику всего святого. Даже сейчас Инар не удивляется, когда слышит вздох облегчения по ту сторону трубки, сам чувствует, как с плеч Исаака спал тяжкий груз. — Инар, — вкрадчиво зовёт Исаак, немного сдавливая и без того прижатые к стенкам самообладания нервы Инара, когда темноволосый уже мнёт пальцами важную бумагу, крутя перед глазами сцену с расчленением и собирается отключать звонок, чтобы достать душу Нанны из самых её недр и связать у себя в пентхаусе, чтобы никуда и ни с кем никогда, — что бы ты не говорил, твой присмотр за ней — единственное, почему она ещё не скатилась, за это отдельное спасибо, — Исаак усмехается, и Инар почему-то напрягается и сводит брови на переносице, догадываясь о следующих словах друга. — Она ребёнок, любит внимание, дай ей его сполна, но не делай так, чтобы она свесила ножки с твоей шеи, — Инара дёргает из-за непринуждённости в голосе Исаака, неужели чувства Инара так очевидны, хотя он так старается их скрывать? — Я не стану учить тебя, но ты сам знаешь — она моя сестра, я за неё порву, но если я всего лишь порву, то ты закопаешь заживо, — Исаак замолкает, но Инар понимает, что таким образом друг требует ответа. — Перевоспитание никогда не делала хуже, в случае Нанны оно необходимо, ты сам сказал, она ещё ребёнок, — как можно убедительней хмыкает Инар, а по сторону трубки слышится хриплый смех Рихтера, и только после взаимного прощания с другом и сброшенной трубки, Инар позволяет себе яростно зарычать и даже кинуть телефон на стол со всего маха, что тот даже неприятно затрещал. –Дьявола легче приструнить, чем её! — Не скрывая собственной ярости и ища что-то в пострадавшем телефоне, почти кричит Инар, расстёгивая рубашку на несколько пуговиц, чуть ли не с треском вырывая их с положенного места, срывая вместе с ними и своё терпение, дав старт внутреннему зверю. Ярость кипит, и это не та ярость, когда хочется вырвать сердце и съесть с приправами на завтрак, а та ярость, что заставляет всё вокруг громить и рушить, потому что страшно, дико и непонятно. Страшно опоздать, не найти, не появится вовремя, ещё страшнее опознать её в каком-нибудь уличном, забитом жизнью наркомане, погрязшем в похоти, которая случилась из-за изнасилования, но стала предметом обожания. Страшно где, с кем, когда и почему. Страшно, потому что неведение — это дыра, в которой варишься, мечешься, а выбраться не можешь, потому что огонь никак не утихнет, а может и потому что сил никаких не осталось и гори оно синим пламенем. Пальцы дрожат от очередного сброшенного звонка на телефон Нанны, и дикое желание гепардом кинуться куда-нибудь на ощущения и дебоширить там, потому что характер Инара и так не сахар, а Нанна туда активно соль и перец сыплет. На вопросы Инара со слабым заломом руки за спину, она лишь отвечает: «чтобы погорячей и пожёстче». «Будет ей пожёстче», думает Инар, в очередной раз прокручивая контактную книгу телефона, находя с лёгкостью номер очередного друга Нанны, который он записывал специально для таких случаев под недовольство Нанны и вопрос: «Да что со мной может случиться?». И сейчас больше всего хочется ей крикнуть в ответ: «С тобой могу случиться только я». И это правда, из всех опасностей, которые Нанны может повстречать, Инар — самая кровопролитная и даже по-звериному рычащая опасность, в игры с которой лучше не играть. А сразу закапываться куда-нибудь, чтобы не дай бог эта опасность своей энергетической волной тебя задела. — Да, — сквозь гул и крики, — кто звонит? — И сквозь биты музыки с трудом слышится прокуренный и пропитый пацанский голос и громкое улюлюканье, от которого Инар морщится и даже убирает телефон на секунду от уха, чтобы совсем не оглохнуть. — Это Инар Аять, мы с тобой связывались насчёт Нанны и о том, что, если с ней что-то случится, отвечать будешь ты, — кажется, что даже сквозь грохот музыки молодой пацан всё услышал, судя по его вяканьям и попыткам в непонятно чём оправдаться. А у Инара самооценка сразу до небес, произвести впечатление он может. В следующую секунду слышится топот, хлопок двери и музыка резко затихает, из-за чего слышимость возрастает, как и у Инара, так и пацана, имя которого вообще неизвестно, потому что у Инара он записан «друг Нанны — мой враг». А пацан сразу трезвеет, и это слышно по ему голосу, когда он спрашивает, что Инару от него нужно. — Нанна с тобой? — Не дав парню и минуты на одышку, с рычанием почти кричит Инар. А потом скалится, потому что слышится звук удара карты о поверхность стола, не трудно догадаться, что это — порошочная наркота. — Да, мы сейчас на вечеринке, с ней, — парень странно мнётся, пытается что-то сказать, но не найдя выход, шумно, не отрываясь от телефона, втягивает полоску наркоты, зависая в бесящем Инара молчании, и это очень Инару не нравится, — с ней всё хорошо, — Инар усмехается после громкого чихания парня, теперь понятно — с наркотой он совсем недавно познакомился и вероятнее всего в компании тусуется с прозвищем «новичок». Ещё понятно, что пацан врёт, Инар искусный врун, поэтому и ложь других он сразу просекает и затем пресекает. — Ну, — тягуче хрипит Инар, чтобы дать парню время словить кайф, но не потеряться в пространстве, почти улыбаясь собственной победе и на секунду забывая о прошлой ярости, потому что разговор с пацаном напоминает игры в кошки-мышки. Мальчик так врёт и думает, что ему поверят. Он молодой, зелёный, максимум, кто ему поверит, так это его мама, если он скажет ей, что выпил совсем чуть-чуть, не полируя это всё дорожками кокаина. — Тогда могу ли я поговорить с ней? — По ту сторону не слышно голоса Нанны, который так хочет услышать Инар, а лишь резкий кашель паренька и его нервные выдохи и вдохи, видимо порошок не туда пошёл. — Она сейчас чуть-чуть занята, — прокашлявшись, но всё ещё задыхаясь, парирует пацан севшим от кашля голосом, Инар даже на минуту посчитал его мужественным и зауважал ненадолго из чистой солидарности, но только он хотел спросить, чем она занята, но перетерпел и дал пареньку придумать Нанне мнимое занятие, чуть ли не давясь смехом после самого конченого ответа, — она ушла в туалет с Матильдой. «Матильдой? Пацан, ты серьёзно?», первое, что думает Инар прежде чем сдержанно и тихо посмеялся, чувствуя, как самая настоящая истерика становится в горле неприятным комом, даже говорить становится тяжелее, потому что хочется засмеяться. Где он вообще это имя услышал и как додумался такое сказать, зная, что это имя сейчас непопулярно, тем более в Германии? — Хорошо, раз она ушла с Матильдой, — делая акцент на имени, со всей серьёзностью говорит Инар, тогда скажи адрес, и я подъеду за Нанной, уже время, — но следом он интонацию с веселой меняет на строгую. Он даже заранее готовит ручку и листочек, как самый ответственный в этом здании, но слышит в ответ слишком наглое: — Она может остаться ночевать здесь, — видит в потухшем экране компьютера отражение своих сузившихся бешеных зрачков, щёлкая слишком дёргано при этом шеей. Потому что кто-то посмел своей мальчишеским максимализмом поставить его вечный авторитет под сомнение, а так делать никак нельзя. Уму непостижимо: его Нанна будет ночевать неизвестно с кем и где, в то время, как имеет своё истинное место предназначение — вторая половина в постели Инара, желательно привязанной, обтянутой портупеей. И это бесит, потому что такого у него нет. Вынужденное отсутствие бесит больше, чем совершенное безналичие. Напыщенность, дерзость и наглость пацана возвращают былую агрессию, которая сильнее прошлой раз в шестьсот, и вообще Инар готов рвать и метать. Из-за чего раненая гордость завывает внутри зазывая истинного зверя Инара, который уже паром дышит и, кажется, скоро чужую кровь пустит. — Я сказал — адрес, — максимально спокойно, но до мурашек по телу опасно и грозно уточняет Инар и в следующую минуту хватает винного цвета пиджак со стула и с листочком, на котором короткий, но благо знакомый адрес мчится из офиса к сесто элементо, еле как успевая притормозить у дверей авто, чтобы не врезаться в них на всей скорости. Нервозность гладкой поверхностью покрывает внутреннее спокойствие Инара, которое постепенно сходит на суровое «нет», обещая вырваться из своего хозяина горячей лавой и задеть лишь одну девчонку — такую дотошную, непонятно что творящую и постоянно твердящую о собственной самостоятельности, которая ограничивается походом в кафе с подружками и понятием «сходи в магазин за молоком и быстро домой», когда ей особенно не достаёт молока в пентхаусе Инара. Руль то и дело выворачивается в опытных руках водителя почти до хруста, и, если бы не отличное качество машины, руль давно бы сошёл с положенного места, как сейчас оттуда сходит всё разумное в ржавеющей с каждой минутой голове Инара. Машина резко заходит в поворот, хотя нет, она в него залетает, когда непристёгнутого в спешке Инара даже подбрасывает на сидение, из-за чего он шипит и на время отвлекается на отборный мат, при этом сжимая руль крепче до скрипа дорогой кожи под пальцами. В голове лишь пульсирующая мысль «Вспороть, сжечь и наказать», и всё это он обязательно сделает с Нанной, начнёт наконец воспитывать, укажет положенное место рядом с тем, кто, чёрт возьми, старше её на семь грёбанных лет. Поставит, если нужно, на колени и нацепит тяжёлый ошейник с шипами, на котором собственной кровью впишет своё имя, не забывая про красивую каллиграфию, чтобы богаче, красивее, как полагается Нанне. Нанна потеряла себя в богатой жизни и вечеринках, постепенно пошла на дно суровой реальности и Инар удивлён, почему она ещё не стала принимать таблетки с теми людьми, которых гордо называет друзьями, мысль у которых одна, такая же мысль и у Инара. И если себе такие мысли Инар позволяет, но приятелем Нанны готов вышибать мозги каждый чёртов день. Постепенность души Нанны сменилась на необузданное желание крушить и дебоширить, показать независимость, а подбитая недавно гордость словами Инара «ты не умеешь пить, зачем тебе ехать со мной в клуб?», скорее просто из ревности, сегодня вылилось вот во что. Она где-то, с кем-то и непонятно в каком состоянии, вероятнее всего, это даже состоянием не назовёшь. И они оба конченые, раз им нравится эта игра, нравится выводить на эмоции и доказывать главенство и подчинение. Инара так вообще кроет при мысли строптивой Нанны, резко оказавшейся перед ним на коленях с прощением на губах. А Нанну не меньше, он уверен, кроет от картины его руки на тонкой, тугой шее, которая готова менять форму под длинные инаровские пальцы. Он не раз в этом убеждался, когда, якобы поправляя волосы, обхватывал горячую шею совсем слегка и уже слышал нервный выдох. Оба в похоти погрязшие, поэтому зависимые. Инар бесится, потому что из всех зол, Нанна всегда выбирает большее, противоречит постулату «из всех зол — меньшее» и выводит своими действиями. Не боясь оступиться, она несколько раз наступала в говно с названием «проблемы на уровне криминала», отказывала миллиардерам, толкала наркоту с местной подворотней, показывала средний палец важным шишкам, выливая бокалы шампанского на их пиджаки, материлась, как последняя мразь из окна автомобиля, распивала коньяк прямо на улице, наплевав на то, что рядом начальник полиции и «пошёл он вообще нахер». За всё это она была наказана лекцией от любящего дочь до потери сознания отца, наказанием в виде репетиторов и лишних учебных часов, строгим укором со стороны матери, недовольством Исаак, который каждый раз обещает лишить её карманных денег и самое страшное из всех наказаний всегда исходит от Инара — запрет на личные встречи с ним. Инар знает, что для Нанны это самое страшное наказание, подобно ломке по наркоте, только так Нанна сравнивает отсутствие Инара, поэтому и сейчас, кроша самому себе кости с желанием увидеть и поджать под себя, он увидит её впервые за неделю после озвучки ей нового наказания: «Месяц я не буду приезжать к тебе, а если ты сделаешь это сама — продлю по срокам». Нанна тогда плакала, цеплялась, просила хотя бы звонки, чуть ли не кусала Инара в припадке агрессии и насиловала мозг измотавшемуся Аятю. У неё вроде бы тогда нервный срыв был: профессора стали припирать за учебные долги, и как назло Инар отказывается в моральной поддержке. А у него сердце разрывалось, потому что проступок мелочный, легко прощаемый, но ноги Нанны всё равно длинные, свесит их с шеи и не постыдиться в следующий раз. Инар забыл уже, что она сделала, кажется материлась на его нового союзника — директора сети пятизвёздочных ресторанов, с которыми Инар желает объединиться. Случилось это недоразумение, когда она нагло пришла к Инару в его офис с желанием попить его вкусного кофе, позалипать на красивых работников и получить подзатыльников от Инара, и не ясно, из-за его чистого недовольства или же ревности. Да, пиететом к окружающим Нанна пренебрегала, считала это излишней роскошью. Инар тогда извинился перед мужчиной, а тот лишь усмехнулся, покачал головой и даже добро отнёсся к шипящей на него Нанне, пожелав удачи, Нанна уже тогда, видно было по её глазам, чувствовала приближающийся конец её светлым и беззаботным денькам. Инар на слова Нанны: «Я не смогу так долго!», почувствовал как сердце сделало несколько оборотов и прахом осело на стенки лёгких, избавляя их от смола, но заполняя более страшным ядом — сожалением на грани любовного истощения. Руки зачесались в желании обнять негодницу и распутницу, и стало по-особенному страшно Нанну не обнять, словно в следующий раз протечёт через пальцы и станет куда тяжелее и почти невыносимо. Инар почти потерялся, если бы не чувство стыда перед сотрудниками, которые так же удивились словарному запасу молоденькой девчушки, но не удивились некоторой слабохарактерности своего начальника по отношению к ней. Здание сменялось зданием, а дом — домом, офисные здания сменились низкими, но большими по территории коттеджами и миниатюрными домиками, и где-то мелькали, перебегая дорогу, коты. Особенно тревожно стало, когда Инар, въехав в нужный район, стал стремительно проезжать ненужные дома, неумолимо несясь на скорости к нужному. Таблички с адресом еле успевали мелькать перед глазами, из-за чего уже начало неприятно рябить, Инар уже было чуть не проехал нужный ему дом, но вовремя остановился, с визгом тормозя на своеобразной парковке гремящего музыкой дома. Song: Numb & Frozen — Icy Narco. Под душным давлением рослых и не очень тел постепенность разума разрушалась, рождая какой-то хаос и пробиваться не хочется сквозь толпу, хочется положить руки на талию голубоволосой девчушки и отдаться времени, простыням и зову детородного органа, желательно долго, с оттяжкой, чтобы нервозность поутихла и молодость в венах забурлила. Истинность цели разрушается, становясь половинчатой, а организованность тела делится на ноль, потому что танцующая кошка нагибается, оскверняет своим трением дороговизну костюмных штанов, окружностями они исследует мужское здоровье Инара, прицеливаясь на ощущения и попадает прямо в точку, когда поддаётся назад и плотно прижимается к крепкой мужской груди, позволяя дыханию Инара в душной толпе опалить дыханием шею. Но потом Инар фыркает: как только делает глубокий вдох, в ноздри попадает неприятный запах ядовитых духов и становится так тошно, что запах совсем не тот, который нужно, что Инар до боли сжимает ягодицы подростка в ладонях, чем даёт ей сигнальный старт, которым девушка молча пользуется. Девочка с косичками перестаёт тереться ягодицами о мужское достоинство, отстраняется и улыбкой подманивает к себе, отходя назад и завлекая, словно сирена моряка, но Инар достойно сопротивляется собственным желаниям, отдушина не даёт покоя и хочется просто слиться с состоянием «никогда не существовала, просто пятно». Потому что в штанах неприятно ноет, почти болит, а девушка не та и вообще удивительно, почему именно из всех находящихся она. Тело изнывает по ощущения Нанны в руках и никакая голубоволосая не нужна, потому что грязная, обляпанная, пьяная и еле дышащая. Цель становится невыполнимой: найти среди всех пьяных игрищ, почти оргий и сливающихся индивидуумов Нанну — задача непосильная, а со стояком ещё и раздражающая. Как назло, Инара кто-то касается, кто-то налетает и бесстыдно раздирает до меток шею, и, прости Господи, Инар уверен, пьяные девочки-подростки развратней любой шлюхи, если видят красивого папочку в дорогом костюме. Банкроты тяжело впихивать девочкам и мальчикам, чтобы те показали, где Нанна: те не в состоянии, еле дышат, но деньги принимают и указывают все в разные направления. Нанна появляться даже через полчаса не желает, и Инар сомневается в её наличие на этой вечеринке, но адрес совпадает, вечеринка здесь проходит, значит она явно тут и где-то уже творит ахинею, за которую сама же потом ответить вряд ли сможет. Инар плюёт на всё, берёт какой-то вонючий коктейль цвета детской неожиданности с подноса и торопится к выходу, где собирается потом выхватить Нанну, или хотя бы дождаться окончания вечеринки, вытерпеть лобызающихся парней и девушек, выжить в толкучке, которая увеличивается, если на площадку для танцев добавляются пьяные тела. Дойти он не успевает. И нет, его не уносит на площадку, где снова подмигивает та синеволосая, его не затаптывают кричащие от целующихся мальчиков девочки, на него не перелили алкоголь и не присосались снова к шее поцелуями, его мягко взяли за локоть и чуть отдёрнули, чем и привлекли уставшее внимание. Позади него стоит милая девушка, маленькая, гораздо ниже Инара, и пухлая, округлять её черты лица и тела не нужно, они и без того округлые, а улыбка настолько детская, что не вяжется с развратной вечеринкой в этом доме и тёмными глазами, которые кажутся чёрными в темноте зала. Инар бы обязательно умилился, если бы ему дали время и не потащили в неизвестном направлении. Директор гостиниц и помолиться успел, и попросить прощение у матери за то, что скоро станет педофилом пухлых красавиц, очарование которых заставляет организм подчиняться одному их желанию побыть с Инаром в одной постели. Он изнывал от собственного желания и бессилия, даже пытался вырваться и уйти куда подальше, потому что Инар уже начинает беситься, сплошные девушки и целуют, кусают, куда-то тащат, но совесть не позволила резко рвануть рукой и тем самым перекинуть девчушку впереди себя. Поэтому Инар молча шёл, медленно прикрывая глаза и удивился, когда, открыв в очередной раз глаза, увидел перед собой дверь, как оказывается в просторную ванную. Девушка его молча туда толкнула, а ничего непонимающий Инар стал по привычке с дури колотить в дверь ванной и, что самое странное — закрытой она не осталось, а возле двери, как верный сторож, стояла девчушка, недовольно сверля Инара взглядом и заставляя кивком вернуться в ванную. Инар подчинился и сделала шаг назад, прикрывая дверь и спасаясь от бьющихся друг о друга тел и громкой музыки. Ванная действительно просторная и в глаза не сразу бросается ширма, за которой стоит большое джакузи с неким формированием, наподобие развалившегося тела внутри. Инар было думает, что наркоман или снова целующиеся, и собирается выйти, и пусть сами разбираются, но заглянув с большого расстояния по самой чистой случайности за ширму, резко кидается вперёд, огибая ковры, хватаясь за тумбы, чтобы не скользить на мокрой поверхности пола. Полусознательная, совершенно мокрая, как сука во время течки, которую не раз уже охлаждали, в угар обгашенная и пьяная до потери сознания — Нанна. Теперь понятно, что за девушка провожала сюда Инара — та сама Мэрилин, что является лучшей подругой упитого пятна на фоне белого фарфора. Иначе состояние «не состояние» никак не разобрать, если прибывающее в джакузи тело вообще можно наградить таким термином, как «состояние». По меньшей мере, литры влитого алкоголя в тело не прибывающей здесь Нанны сделали её ватным чудовищем, которое, даже подняв на взбешённого Инара глаза, не понимает, кто перед ней, что это вообще за высокое тело над ней нависло, что он хочет и желает, а самой Нанне так хорошо, она блаженно улыбается и собирается уже свалиться в детский сон. Но она не успевает даже перевернуться на бок, как новый поток воды разрывает её чудовищное опьянение, и Нанна, захлёбываясь, с трудом подорвалась из джакузи, устояв на ногах лишь тому, что крепкие руки обхватили её за ямки в талии и до боли рванули вверх, чтобы стояла. Инару никогда не было понятно желание Нанны упиться до степени офлайн и заявиться в таком состоянии к нему, но и запрещать ей он не запрещал, потому что не имел такого права. Совесть и собственная немощность перед Нанной не позволяла, и он сдавался, когда слышал в трубку пьяный крик о том, что он кретин и слепой предатель, лишь томно на это вздыхая, не позволяя эмоциям накрыть с головой. И вот, как только речь в последующем заходила о каких-то там чувствах, о которых Нанна так рьяно орала, она паниковала, отворачивалась и тему заканчивала, иногда даже уходила. Словно неначатый разговор — и хорошо, а если начнётся, то грядёт апокалипсис без права на выживание. И Инар не говорил именно о своих чувствах, не хотел пугать Нанну, что ещё ненагулявшийся подросток с играющими наперекор всем гормонам, а просто обобщённо пытался понять, что имела ввиду Нанна, когда надрывно что-то ему доказывала, но ловил грустную улыбку и усталый взгляд с простым «ты всё равно не поймёшь», не умея сопротивляться собственному равнодушию и желанию всегда быть наверху монархического древа, сразу догадывался, почему Нанна резко затухает. Любовь или просто братская привязанность, он в эти дебри не лез и другим никогда не советовал. Однозначно, любовь, он это знал и игнорирует до сих пор, на очевидность своих чувств отвечает: «До поры, до времени». Перед Инаром картина маслом, немного не дотягивает до шедевра: прилипшая к телу чёрная футболка с очень подходящей сейчас надписью «OFF», болотного цвета штаны с молниями и тонкими цепями, такого же цвета и кожи Нанны, всё это сочетается с чёрными мартинсами и набок съехавшими тёмными очками на лице с потёкшим макияжем — всё безбожно залито водой, как, пожалуй, и уши Нанны, раз она не слышит простые фразы Инара про что-то вроде «приди в себя», «малолетняя пьянь», совершенно никак на них не реагируя и тупо хлопая глазами, когда концентрирует взгляд на Инаре и расширяет в панике глаза, понимает, кто стоит перед ней и крепко держит за талию расшатывающееся тело. Нервы стали сдавать у Инара, близясь к полнейшему отсутствию, и благо в ванную с разлёту ворвалась та самая пухляшка, закрывая за собой дверь на замок, как видимо охранявшая Нанну от пьяных парней и узнавшая, что Инар за ней приедет от малолетнего паренька, поэтому и запихнула в джакузи, чтобы привести алкоголичку хоть немного в чувство, чему Нанна упорно сопротивлялась, всё ещё вися на мокрых руках Инара. — Давайте скорее, а, сюда уже рвётся пара остервенелых лесбиянок, — Инар широко открывает глаза и замечает, как ручка в ванную судорожно дёргается, в это время Мэри хватает приходящую в себя Нанну и нагибает над джакузи, орошая несколько раз её водой, тщательно смывая оставшийся макияж и протирая лицо затем приятным полотенцем, пока Нанна приходит в чувства и пытается самостоятельно устоять на ногах. — Вот так, хорошо, — шепчет Мэри и, не бросая Нанну, оглядывается, словно что-то ищет, — чёрт, и одежды здесь сухой нет! — девчушка уже собирается снять свою толстовку, чтобы отдать Нанне, но Инар опережает — стягивает с себя бесформенный пиджак любимого цвета Нанны — винного, и самостоятельно накидывает на плечи, когда Мэри предварительно стягивает с Нанны футболку и хорошенько её выжимает. Страха в Нанне не наблюдается, только лишь полное отчуждение и наплевательское отношение ко всей ситуации без толики благодарности. И это бесит Инара, он почти может ровно стоять на месте и не утопить Нанну в джакузи, но сдержаться приходится, потому что Мэри и сама без ориентировочно пошатывается, поэтому, кинув короткое «спасибо», Инар подхватывает Нанну на руки, потому что дорого на своих двух к машине у татуированной Нанны займёт по меньшей мере минут тридцать, а то и больше. Фатальное изнасилование мозга и тело началось в салоне самой ламборгини сесто. Когда девушку с трудом удалось пристегнуть, потому что сознание к той неожиданно и не вовремя вернулось, и под слова «ты сволочь неблагодарная» пришлось хорошенько приложиться крепкой ладонью к бедру хлопком — мокрая ткань лишь усугубила положение, отчего Нанна взывала, заёрзала на сиденье, потирая место сильного, но действенного шлепка, потому что пристегнуть себя Нанна позволила и больше никуда не вырывалась, лишь сверлила расфокусированным взглядом. — Ты такой грубый, Инар, даже не знаю, что делать с тобой, — ехидно усмехнулась Нанна, разваливаясь на мягком сиденье, сквозь свою совершенно нечленораздельную речь, понять которую Инару удалось чистой интуицией, когда он сам с мощного разворота выехал в парковки, плотно сжимая челюсти, молясь богу терпения, чтобы его было побольше и унося Нанну подальше от этой срани Господни. «Зато я знаю, что нужно делать с тобой», осталось Инаром неозвученным, и он бы рад озвучит, да только вот слова могут обратиться в реальные действия, и тогда ссора неизбежна, как и ярость Инара, последствия которой он будет долго разгребать. А равнодушие Нанны сейчас на грани понимания, потому что взгляд вперёд, будто бы в пустоту, глаза расслабленно прикрыты, а руки то и дело сильнее стягивает пиджак, в то время как носик утыкается в неплотную ткань. Инара расслабляет, но ровно до того момента, как Нанна отвлекается на панель машины, где Инар оставил свой телефон, сообщение на который должно было прийти именно сейчас, в данную секунду, когда Инар только вспомнил, что обещал подруге, по совместительству элитной шлюхе к ней заехать, из-за чего он устало выдыхает и при попытке вырвать у Нанны телефон из рук ловит её укоризненный взгляд и лёгкий хлопок по ладоням. — Тебе есть что скрывать, Инарушка? — спрашивает Нанна при этом как-то самоуверенно улыбается, а потом то сверлит взглядом Инара, то телефон и так поочередно, пока её взгляд не меняется со спокойно-уверенного на дико-взбешённый. И Инар напрочь это реагирует, пристальней вглядываясь в ночную трассу и сжимая руки на кожаном руле. Инар не то, чтобы всё от Нанны скрывает, но да, пожалуй, многое, и если что-то из этой лжи всплывёт наружу, то не избежать недоверия Нанны, не избежать её слов «подонок» и «предатель». И это не самое страшное, что в принципе может случиться. Игнорирование обид Нанны у Инара всегда выходило лучше всего, и всё потому что он приучился. Свыкся со своей неопределённостью и просто пустил всё на самотёк, и в случае ссоры просто прикрывает глаза и немощно что-то делает, теряя в своих собственных глазах личный стержень. Нанна это стержень с удовольствием каждый раз надламывает, а Инар даже не особо пытается разобраться, просто позволяет, по-другому никак. И ему нужны ночные связи. Потому что ничего личного, ему двадцать шесть и половая жизнь в активном действие с окружающим его противоположным полом, оправдываться перед Нанной он не обязан, но почему-то так сильно хочется выкрикнуть, что она всё неправильно поняла и пусть даст ему объяснить. Но чувство личного мужского достоинства не позволяет ему даже повернуться к Нанне лицом. А тот самый стержень горит внутри Инара синим пламенем. — Кажется, Инар, тебе действительно есть, что скрывать, — нервно усмехается Нанна, а затем, вдоволь всего начитавшись, блокирует экран телефона и бросает снова на панель, прикусывая губу и отворачиваясь к окну. Она разочарована. И не то, чтобы она пьяна и эмоции бушуют особенно сильно в незакалённом молодом теле. Сознание на самом деле стало приходить в норму ещё в тот момент, когда в ноздри ударил свежий поток вечернего воздуха вперемешку с запахом леса, который инаровский, такой родной, окутывающий до самых щиколоток, но сейчас приобрётший запах мускуса и пота с продажных женщин, запах душевного предательства, которое ощущает, кажется, одна только Нанна. А сейчас алкоголь в организме, кажется, равен нулю процентам, но легче не становится, кажется, только тяжелее. Инар не смотрит, кажется, выпав куда-то в своё измерение, а Нанна находится в бьющей размашисто реальности и горько самой себе усмехается, зачёсывая высыхающие волосы назад тонкой пятернёй. И она думает, что Инар не видит этого, поэтому устало потирает глаза. Кажется, там даже чувствуется непрошенная влага, но Инар замечает, хочет кинуться уже к ней, к чертям послать вождение и жизнь заодно, сжать в объятия и в них же вместе задохнуться. Но лишь пристально наблюдает за потёкшей по скуле и шее каплей воды, в голову отчётливо представляя, как сам следует вниз за каплей, цепляя её на самом основании шее вместе с кожей. Но на деле встряхивает головой и сразу натыкается на требующий взгляд Инара. — Ты не хочешь мне объяснить, что это за «подруга» тебе пишет? — Словно ревнивая жена, и от этого Инар улыбается сам себе, удобнее усаживаясь на водительском сидение, отвечая лишь долгим, холодным молчанием. Он всегда ей так отвечал — мнимо-холодным молчанием. И Нанне пора бы свыкнуться, но она каждый раз раздражается до темноты в глазах и снова требует сквозь рык объяснений, как голодный ребёнок кашу или же, Нанну можно сравнить только лишь с пленным концлагеря, который уже настолько устал, что вот-вот и бросит борьбу за что-либо и поляжет посредине собственной души на верное умирание. Но что происходит на самом деле? Нанна всего лишь требует правдивых ответов, и поистине не понимает, почему так сложно сказать правду. Инар — лжец, всем известно, но благоговение к этому человеку возрастает каждый раз, ещё молоденькая совершенно Нанна, успевшая и несколько раз возненавидеть, мешая это чувство с любовью, относится к нему по-иному, словно Инар самый чистый агнец правды, к сожалению, этот агнец с обгоревшими, измученными крыльями, который и Нанну такими же каждый раз награждает, трепетно скармливая ей с любовью приготовленную ложь. Правда — ценность, которую хрен от кого добьёшься. — Хорошо, тогда останови машину, — Нанна думает, что своим грозным и уверенным голосом проявляет характер, ставит себя наравне с Инаром, хотя сама понимает абсурдность этого, как только по дрогнувшим губам проходится насмешливый взгляд Инара, в то время как он сам нажал на педаль газа, впиваясь в руль татуированными пальцами, гоня вперёд по трассе. Оба молодцы: что Инар, что Нанна проявляют характер, который снаружи обит золотом, а внутри представляет из себя сгнившее яблоко, которое некогда вкушала Ева, им же и отравилась. Если Нанна только начала тонуть в болоте под названием «богатая жизнь», примеряет на себя одежду под названием «власть, разврат, деньги», то Инар давно эту одежду подшил по своим меркам, научился даже кошмарно-мерзкое выдавать за серебряно-прекрасное. Окрашивать даже самое уродливое в мире в чистый белый цвет, даже если в самом Раю Инар прикинется ангелом, то ему обязательно поверят, потому что прекрасный лжец всегда иллюзионист. — Ты удивительная девушка, Нанна, — смеётся Инар, а затем ловит удивлённый взгляд со стороны, — ты сама спускаешься в мои глубины, а затем требуешь отпустить, — тихо хрипит парень, а Нанну передёргивает, он, сам себе ухмыляется и наполняет окружающую обстановку аурой власти и требования немедленно подчиниться ему, иначе голову на плаху. Нанна с уверенностью скажет: «Приспешник Демона», а Инар покачает головой и скажет: «Один из семи смертных грехов». — Но ты ведь не думала, что, что, если спустилась один раз самостоятельно, нельзя отбрасывать и мысль, что я смогу затащить тебя в эти глубины силой, — хрипучий голос сменяется рыком, и Нанна вся сжимается от демонического взгляда в свою сторону — ломается и прогибается. — И мне тогда будет плевать на твоё «останови» или «выпусти», — освободившаяся от руля ладонь холодом сжимает через ещё мокрые штаны девичье бедро, и Нанна, не сдерживаясь, шумно выдыхает. Тело успело накалиться от грозной речи Инара, а его холодная ладонь остужает своими ледниками. Нанна Инара страстно обоготворяет, чуть ли иконы с него пишет, а следом оправдывает себя малолетством и тем, что Инар просто красивый, смоль волос в Инаре выдаёт падшего демона, а тату на теле парня — клеймо, которым его вознаградил Ад. Нанна в пропасть своей души не лезет, потому что знает — провалится туда, и тогда нечем себя будет оправдывать. Она молча чего-то ждёт, часто требует, а когда не получает — стискивает зубы, повторяя в той самой пропасти «чёртова ты плоть, Инар». Никто фразы не понимает, но Инар и Нанны, словно начитавшись Библии, чуть ли не в гущу пороков кидаются, пересекаясь взглядами — друг друга лучше всего понимают. Инар — большее из зол, которое могла выбрать Нанна. Теперь разбирайся с этим искусителем, залипай на его пальцы на кожаной обивке и молись. Но молитва резко отпадает, Нанна себя резко отдёргивает с отсылкой к святому. Как сказал Инар: «не молись Богу, если падаешь на колени перед Дьяволом», он тогда ещё двусмысленно ухмыльнулся. Нанна теперь припоминает, как несколько раз на коленях стояла перед Дьяволом, обливаясь то ли слезами, то ли ядом: просила не рассказывать брату про то, что ночевала не в его котле, а в клубе среди пьяных мужиков, которые чудом её не осквернили, молила вернуть ей последний косяк, который вовсе не её (он честно был не её, Мэри постаралась, у которой ещё и ломка наступила), Инар грехи прощал, но сейчас не может, грехопадение достигло своего апогея. — Не смей ревновать меня, это наказуемо в твоём случае, — Инар резко паркуется, ещё раз злобно смотрит на нахмурившуюся от собственных мыслей Нанну, а когда видит реакцию на своё требование, даже приказ — уголками губ ухмыляется. Он поднимается рукой по бедру, крепко сжимая пальцами талию и выбивая из сочных алкогольных губ порцию горячего воздуха. Нанна загнанно смотрит, а на глаза плёнка от опьянения. Инар кажется сам пьянеть начинает. Последние ниточки самообладания, и те предательски рвутся. В то же время Нанна недовольна, претендует на личное владение Инаром, и даже мышцы пресса напрягает, словно таким жестом требует Инара убрать руку, но тот лишь ближе придвигается и доминировать в этой игре Нанне не позволяет. Её это игра интересует, но выбешивает, потому что Нанна слабее куда больше, он это по глазам видит и мощный азарт, которого у Инара даже не бывает от игры в казино, сменяет злобу, которая наполняла его раннее. Song: Arctic monkeys — Are you mine?***
В припадках истерики, мы тушим о простыни Любовь тёмно-серую без доступа воздуха.***
Нанна ещё пьяна, эмоции бушуют, потому что Аять выводит, ставит под сомнение всё, что так долго выстраивала в себе брюнетка: личное достоинство и умение привлекать. Так красиво всё рушить умеет лишь он. Инар упорно всё свергает, ставя во главе всего самого себя, сам же себя и венчая на трон: Нанна, хоть и сопротивляется некоторое время, ломается, пугается и поднимает над головой белый флаг. «Слабачка», бьёт в голове по слабому женскому самолюбию, а скорейший проигрыш в схватке с Инаром, так крепко сжимающим талию и сводя всё сопротивление почти на «нет», неприятно бьёт по вискам — очередной проигрыш Нанна просто не выдержит и разорвёт от ненависти саму себя. Слишком много было уже игр, но ни одной победы. Это толкает Нанну на то, что она мечтала сделать давно — ущемить Инара своей настойчивостью: она резким движением тела вперёд накрывает губы Инара, крепко обхватывая нижнюю губу и оттягивая, а мужчина машинально приоткрывает губы, выпуская свой язык и обводит мягкие губы со вкусом вина своим напористым движением, выбивая из женской груди еле слышимый стон. Стало непонятно теперь, кто кого тут пытается ущемить, а Инар, как только сознание стабилизировалось и в голову ударило резкое «19/26, она грёбаный ребёнок, Инар», словно только совершенно не ждал такой реакции от самого себя, ухмыляется в мокрый поцелуй и старается Нанну от себя оттолкнуть — он не думал, что за пять лет она так вырастет и теперь будет так яростно его целовать — он признает, сегодня победа достаётся Нанне. А Нанна не останавливается, беря верх в поединке, чувствуя лишь, как по телу растекается чистый спирт вперемешку с ревностью и гемоглобином: никаких старых подруг, только лишь одна Нанна. Брюнетка прижимается к Инару, который себя в руках еле сдерживает, и почти зубами бьётся о зубы Инара, выражая своё недовольство, а руками, которые легли по инерции на шею, впиваются в кожу до самого эпидермиса и до неприятно хруста, который смешивается в салоне со звуками пошлого поцелуя. Инара клинит. Такие приятные губы, как спасительный огонь, обжигает мужскую половую полость пьяным дыханием, рождая внутри Инара бурю, с который директор справиться никак не в силах. Впервые он ощущает себя немощным, потому что не знает, что делать. Он представлял всё по-другому. Их первый поцелуй — не мягкий, не нежный, наоборот, жестокий, напористый, односторонний. Нанна его забудет, скорее всего, на утро, а если вспомнит, то обвинит Инара в том, что не ответил. Он найдёт, что ей сказать, но ответить сейчас не может — она ребёнок, семь лет дистанции. Он сопротивляться не может и ответить не может — просто сидит, опустив руки, чувствуя собственный проигрыш неприятным жжением в районе сердца, и позволяет горячим губам сводить с ума, когда они посасывают, оставляют невидимые следы, покусывают и мягкими поцелуями покрывают тонкую алую кожицу, словно успокаивая. Ему непонятно, кто из них искуситель, что пускает яды. Он чувствует, как его потихоньку кроет. Ребёнок, которого он раньше забирал из университета и которому покупал манговый чай, сейчас искушает, вбирает по очереди, матовые болящие уже губы и мягко массирует кожу на шее пальцами. Нанна сбавляет обороты: чувствует, что на губах черноволосого выступает постепенно кровь, мягко ведёт по гранатовым капелькам языком, собирая их, а из Инара весь воздух выбивает своими незамысловатыми действиями. Мужчина хочет остановить её, понимает же сам, что ещё секунда и его сорвёт. Секунда проходит мгновенно в ставшем резко душным салоне: как только Нанна выпрямляется и ближе льнёт к Инару разгорячённой мокрой грудь, припадая ею к накрахмаленной рубашке, самозабвенно целует, потому что не чувствует сопротивления от Инара. Это его последнее крайняя точка, а дальше лишь животная страсть. Он уже чувствует, как Нанна сдаётся, потому что алкоголь застопорился в венах, а силы девушки иссякли. Она расслабляется, ей правду уже хочется уснуть. У Инара силы только прилились. Он рычит, чем очень пугает Нанну, и, когда та пытается отстраниться, думая, что Инар всё же против поцелуя, испуганно приоткрывая глаза, Инар не позволяет, грубо притягивает за шею, со всей одури впиваясь в нежные губы с целью нанести увечья в виде личных следов принадлежности, вырывая из мягких губ протяжный, блядский стон. Его несёт вниз по течению. Инар грубо мнёт под пальцами ткань футболки на талии, чуть ли не до хруста костей сжимает тонкую шею, которую хочется сжать в стальной хватке, придавив к поверхности постели. Желание сорвать всё, что на Нанне есть, облепить её своими багровыми следами, прижать и покорить разрастается, и Инар ещё сильнее вжимается в чужие губы поцелуй, чуть ли не до самых гланд проникая языком в рот Нанны. Нанна и успевает только стонать, чувствуя нехватку воздуха и впиваясь пальчиками в мощные напрягшиеся плечи Инара, даже через рубашку её удаётся оставить следы на смуглой коже в виде полумесяцев. Отвечать она просто не успевает, Инар схож сейчас только со зверем, который наконец добрался до желанного. Она по сравнению с ним крошка совсем, он ей не позволяет решать, сам под себя подминает и власть устанавливает. Нанна ему с отдачей сдаётся. Они отлипает друг от друга с трудом, Инар позволяет этому случиться, потому что чувствует, как Нанна стала постепенно обмякать в его хватке — опьянение и нехватка воздуха. Нанна глаза устало прикрывает, поддерживаемая Инаром заботливо, плевать сейчас на изодранные до синих следов губы, плевать на мокрую холодную одежду и плевать на старую подругу –ей невыносимо хочется спать. Хочется немного отдохнуть, Инар последние силы своим поцелуем выбил, а теперь сам заботливо из машины на руках Нанну несёт к лифту, а оттуда переходит в коридор пентхауса, следуя к спальной комнате. Нанна безумно лёгкая, словно пёрышко, которое сладко уместилось клубочком в сильных руках молодого директора. Та сладко посапывает, тыкается носом в крепкую грудь, Инар даже слышит, как Нанна втягивает в себя запах мужского одеколона, которым и сама пропиталась. Уложив Нанну на постель, он, подзывает работницу пентхауса, которая стремглав самостоятельно переодевает Нанну в инаровскую шёлковую блузку, что с трудом доходит ей до середины бедра, обтирает лицо от макияжа, а то на такие действия наливается приятным красным цветом — румянец, и запыханная покидает комнату, потому что Аять сжалился и отпустил работницу сегодня домой. Побыть с Нанной наедине жизненно необходимо. Легче собраться с мыслями становиться после душа, когда Инар на свежую голову поднимается в спальню, где на одной стороне огромной постели свернулась Нанна, и что самое трепетно-нежное — свернулась она на стороне Инара, уткнувшись носом в его подушку. Инара накрывает волной нежности. Он не собирался ложиться рядом с ней. Не собирался так нежно трепетно её обнимать, прижимать ближе к себе, слегка целуя в приятно-пахнущую макушку, скользя рукой по дорогому, под стать Нанне, шёлку. Зверь, что бушевал в салоне машины, здесь поутих, а когтистая лапа сменилась атласным платком, что в виде мужских пальцев скользит по бархатной коже, запоминая каждый миллиметр. Нанна жизненно необходима, Инар это давно понял, но смириться до сих пор не может. От этого осознания пальцы дрожат, и внутренний зверь добровольно на цепь садиться, покорно преклоняя голову перед хрупким женским божеством. «Так позорно, Инар, ты ей каждый раз сдаёшься» Song: James Arthur — Recovery. Инар обладатель чуткого, граничащего с реальностью сна. Казалось бы, такой мускулистый мужчина с красивыми чертами лица и большой фирмой, может проснуться от жужжания мухи над ним. Будильник он всегда ставит на минимальную громкость, чтобы не травмировать слух, а шторы в пол у него плотные и тёмные, чтобы показывающееся на восходе солнца не раздражало чувствительные веки. Его мама всегда такому удивлялась и устало выдыхала, когда не могла уложить капризничающего сына в кроватку на дневной сон. Даже будучи уставшим до состояния обморока после длительных часов на работе, он крепко спит первые пару часов, а затем реальность мешает своими внешними факторами, нарушая сонную атмосферу вокруг Инара, не позволяя ему спокойно провалиться в небытие и хоты бы там забыться. Что интересно, ему ещё никогда не снились сны. Сегодняшняя ночь была самая спокойная из всех ночей Инара, и, наверное, он бы взмолился на Нанну, если бы сам в неё верил: он спал крепко, пару раз, конечно, просыпался, если Нанна начинала ворочаться и даже пинаться конечностями, которые приходилось аккуратно, почти не касаясь тонкой кожи, перехватывать, крепче к себе спящую рядом девушку, прижимать и поглаживать по хрупкой спине, если Нанна в постели начинала беспокоиться и ёрзать в поиске потерянного источника тепла — Инара, от которого сама же во сне и откатывалась. Она нагло забрасывала на него ноги, покрывалась ощущаемыми на пальцах Инара мурашками, когда он удобнее перехватывал её бедро, удобнее на себе укладывая. Она пару раз взбиралась на него всем телом, шумно выдыхая в смуглую грудь и задевая бёдрами слишком чувствительный пах, Инар в такие моменты чуть ли не начинал плакать, еле стаскивая с себя лёгкую тушку. В любом случае, нахождения Нанны рядом и есть спокойствие. В эту ночь они сливались в одно целое, постепенно забывалось всё ненужное, а Инар даже было подумал «к чёрту эти преграды, если хотим — должны быть». Но затем перед глазами Исаак, цифра возраста Нанны, страх быть в будущем ею отвергнутым, потому что «Инар, прости, нашла молодого и перспективного». Поэтому все страхи, Инар не молод, но и не стар, ему нечего терять, но он почти всё обрёл. Ночь была стоически перенесена под томные вздохи и напряжённые мышцы, на циферблате уже пять часов утра, степенность утра и его медлительность постепенно опускаются на оживающий город. Инару в один момент показалось, что так стоически утро ему не перенести — и он был прав. Даже сквозь сон он почувствовал, как рядом лежащее разнеженное тело стало разнежено потягиваться со всё ещё закинутой на Инара ногой, переваливаться из стороны в сторону, кататься по постели и шумно урчать, как делают зеваки от приятной дрожи по телу во время потягиваний и от лёгкой судороги. Это вызвало у Инара глупую, ленивую улыбку, но лёжа на спине, он не решался открыть глаза. Нанну он для себя сравнил с котом, таким нежным и пушистым по утрам, которому нужно почесать за ушком и приласкать, чтобы котёнок весь оставшийся день не грустил и не обижался на своего хозяина, а затем назвать его самым любимым, чтобы котёнок не усомнился в хозяине. Эфемерность Нанны подливала масла в огонь, становилось тошно от самого себя за пошлые картинки. Но от осознания, что собственное либидо сейчас так ответственно его подводит, позволяя ему желать девушку на семь лет младше, становилось даже как-то обидно. От мыслей «маленькая пушистая девочка и её хозяин» стало настолько тяжко, особенно в паху, что Инар сквозь боль беззвучно простонал, проклиная пятку Нанны, которая неудачно (или удачно) приземлилась. Как можно крепче стискивая челюсти и проклиная мужскую похотливость, привлекательность Нанны с самого утра и её потянутые вверх руки с прогибом в позвоночнике, из-за чего хлопковая блузка поднялась и оголила ноги девушки, а вместе с тем и оголила нервы Инара, почесать за ушком захотелось ещё больше. Трюизм, если говорить нормально — избитая истина под название «мы желаем лишь того, кто нам симпатичен» настолько очевидная, настолько нелепая, что Инар подумал о ней, как только проснулся, потому что в какой-то степени симпатию к Нанне он некоторое время пытался отрицать, а когда принял фактор её присутствия — подавить. Дьявольская часть Инара ржала во всю, а его избитая сторона почти металась из стороны в сторону. Что бы он не делал изо дня в день, как бы не терзался и не спускался на дно своего существования, Нанну он всё ещё желает рядом, обнять её эгоистично-крепко, словно она вся только для него существует, чтобы до треска хрупких костей и нервных вдохов, просьб «отпусти, тяжело дышать». Он не смог отказать своим желаниям, когда девушка попыталась быстро подорваться, видимо поняв после минутного затишья, что находится далеко не в своей постели и вообще не в своей квартире. Сделав выводы этого нонсенса, она хотела скрыться незаметно, но для Инара она как слон в маленькой клетке, который, если бы не рука Инара, потянувшая её, благополучно свалилась с большой постели в попытках выбраться из огромного пухового одеяла. Под эгидой любви, крайней зависимости от тепла лишь одной Нанны и никого другого, полуголый, взявший себе сегодня заслуженный выходной директор сильным рывком вниз заставил Нанну упасть на ещё теплые смятые простыни и поймал в ответ растерянный взгляд, почти даже запуганный. От тела Нанны приятно пахло — его гелем для душа. Женских гелей он не хранит и не потому что не вежливый к своим пассиям, а потому что ни одна ещё не была в его пентхаусе, хотя очень желали этого, узнав, что квартира, в которой Инар назначает встречи — съёмная и холодная. Они устраивали истерики, и надували и без того накаченные губки, и если Инар за такое покупал им колье или платье, то отвести в пентхаус отказывался. Лес, горы, природная свежесть — гель Инара, который лёгкий слоем лёг на кожу Нанны, а далее лишь коньяк и слишком горький на обоняние мартини, который также был перелит на тело Нанны и скоропостижно впитался в самые поры. Воздух пропитывался Нанной вдоль и поперёк, Инар ею тоже пропитывался, так отчаянно в неё ныряя, как в омут. — Доброе утро, — слишком приятный хрип разрывает душную тишину, из-за чего Нанна покрывается холодными мурашками, пытается скрыть свою реакцию, но понимает всё по ухмылке Инара, который беспардонно на неё сверху заваливается, дав как бы знак, что сопротивление бесполезно. Нанне из-за максимального маленького расстояния между их с Инаром лицами совершенно никак не хочется сопротивляться. — Хотя, — Инар наигранно-задумчиво цокает, а Нанна старается не дышать от слова «совсем», — не думаю, что оно всё же доброе. Граничит с желанием тебя разорвать, — Инар мягко также наигранно улыбается, а у Нанны колени дрожать начинают; а когда она сглатывается шумно, ещё и привкус спирта чувствует, из-за чего морщится и чувствует горячее дыхание темноволосого на щеке. Нанна даже сказать ничего не может: вереница поплывших в голове воспоминаний никак не собиралась восстанавливаться в одну цепь, одно лишь слово крутится в гудящей голове: «напилась, как последняя дрянь», так ей однажды сказала приёмная мать. Нанна лишь помнит, как смело, первее всех хватала рюмки всего, что наливали со стойки. Закидывалась алкоголем, не удосуживаясь даже закусить и даже устроила с кем-то соревнование на время, кажется — проиграла, после чего собственного ничего не помнит. «Точила с кем-то лясы и катила на какого-то бочку», как выразилась бы Мэри, которая является главным инициатором, а-ля «да ты немного выпей и всё, забудешь ты своего Икара, или как его там» всего пьянства. Нанна без сомнений со словами подруги согласилась, не подумав о том, что будет если кто-то из близких узнает, что будет, если ей кто-то позвонит, а оно в угар пьяная или, как в случае с ней самой, кто-нибудь приедет её забирать ни живую, ни мёртвую. Нанна сама себя споила, вероятнее всего, сама же и позвонила Инару и начала на него, как всегда кричать и бунтовать, на которого ещё и страшно обиделась. Она не напилась бы так, не запрети он ей к нему приезжать на чай или вкусности, которые он хранит для неё в отдельном ящике своего рабочего стола и как-то связываться, хотя бы даже в коротких сообщениях вопросами «как день прошёл?». Нанна на своё нытьё поймала только усталый взгляд и недовольные покачивания головой. Нанна не отвечала за свои действия, просто она нашла предмет, что избавил её от горести временной утраты — предмет, содержащий спирт. А сейчас лежит и дрожит под Инаром, потому что хоть на губах темноволосого улыбка, но в глазах смертельная угроза. Нанна хоть и возмущается, но знает: за проступок — суровое заслуженное наказание. — Ты ничего не хочешь мне объяснить? — Голос Инара наливается привычной строгостью, на Нанну даже какое-то расслабление накатывает, и голова гудит куда меньше, в глазах не так сильно плывёт и уже перестало тошнить. Пустой взгляд Нанны сквозь Инара его взбесил, девушка лишь иногда моргала и морщилась чему-то своему, пока Инар крепко стискивал её на постели. На её игнорирование он громко и недовольно рыкнул в самую шею и сразу оторвался, заставив тело под ним судорожно содрогнуться, а его обладательницу обратить большие глаза к тёмным, наливающимся чёрным глазам Аятя. — Ты опять молчишь, снова грёбаное молчание, Нанна, в который раз, — Инар почти кричал, постепенно терял контроль, потому что кажется сегодня апогей его терпения и всего разумного, что Инар в себе так стоически выращивал из года в год, учась бороться с Нанной. С интересом он наблюдает, как остатки уверенности Нанны сходят на нет, стыд постепенно заполняет радужку тёмных девичий глаз, а действие алкоголя в помутневших глазах становится меньше. Нанна его не понимает, а Инар — её. Она к нему руки тянет, а он по ним топором рубит, говоря что-то о возрасте, стремление и её возможностях с тату-салоном, который ей к чёрту без него не сдался. У него столько планов, и ни в одном пункте Нанна не видит себя. В какой-то степени она уже свыклась, а в какой-то сама требует от Инара «впиши и дай мне место в своей жизни». Пусть не почётное, но хоть какое-то. Словно пустышка, она слоняется вокруг него, просто надеется на толику внимания, но слышит «я заберу тебя из университета», а затем «неделю без общения», по самому больному. Инар как бы вспоминает о ней, Нанна даже уверена, что пару раз видела ответное тепло, мелькнувшее в его глазах. Она тогда улыбнулась, а Инар почему-то отвернулся и стал нервно копаться в бумагах, попивая свой кофе. Инар, конечно, не перестал забирать её из университета, покупать ей манговый чай, но с каждым годом наказания в виде лишений встреч всё чаще, тепла всё меньше, а Нанна учится существовать без него. И Нанна думает, что просто Инар ищет причину не встречаться с ней лишний раз, ведь лучше по клубам, к распутницам или с парнями в VIP-зале клуба Леона, не догадываясь, как ломит Инара, когда он сидит в машине в тени деревьев, с ревностью наблюдая, как Рихтер младшая садится в машину Исаака, а тот передаёт ей манговый чай. Он тогда злится, бесится, полпачки выкуривает за час, но наказание обещает по срокам довести до конца, не сдаться и не быть для самого себя слабаком. Потому что хоть пусть Нанна и привязана к нему, но за проступки даже любимые люди должна быть в ответе, а Нанна халяву любит и ею пользуется. Нанна из-за возраста думает: «я ему надоела», — возносит это в постулаты. «Он мне очень нужен», — второй нерушимый постулат. Единственные два постулата, которые существуют у Нанны, которые она хранит в себе, несмотря на режущую от них боль. Она не думает о том, что у Инара есть свои постулаты: «Держись от неё подальше, ты не достоин», — первый постулат, который Нанна обозвала бы трусостью и нежеланием, а второй «слишком необходима», — из-за которого Нанна непременно разрыдалась бы. Инар чувствует, что та любит, отрицает, а затем, когда принимает, злиться, потому что он плохая, а Нанна обязательно с ним испортиться. Нерасцветшая сирень. Он мягкость руки любит ощущать, когда Нанна просит подержать за руку, он всеми стараниями делает равнодушный вид, а внутри него переворачивается, ладонь, как спасительный свет в тёмном коридоре, из которого он может выйти только под руку с Нанной. Он делает вид, что в нём к ней ничего нет, а сам в глаза ей не смотрит, отворачивается, потому что там слишком много очевидной любви к ней, которую даже он принять боится, разочаровать кого-то неизвестного, но скорее всего самого себя. Это девочка правды не знает, а свою правду в глазах, как открытую книгу, Инару предоставляет, он эту правду сжирает, но переваривать боится. Пока он вглядывался, наблюдая за тем, как женский взгляд меняется, наливается теплом и любовью, смешиваясь со стыдом, как постепенно он становится слишком важным и ценными с глубоким смыслом. Аятю показалось, что ещё чуть-чуть и он не вывезет точно; а события вчерашнего вечера никаким даже маленьким намёком на мелькают в глазах Нанны — всё помнит только лишь Инар, и от этого никак не легче. Инар чувствует, как тяжело вздымается и подрагивает чужая грудь под ним, поэтому становится на локтях по обе стороны об темноволосой, создав себе опору над Нанной и осторожно касаясь пальцами плеча, чувствуя приятный ток в подушечках пальцев. Рихтер младшая касание чувствует, загнанно смотрит на Инара и даже шевелит губами, чтобы что-то сказать, но не успевает, потому что Инар сдвигает на переносице брови, недовольно на девчонку смотрит, и она сразу поджимает губы. «А вчера была такая смелая», смеётся мужское эго, которое Инар старается в себе заживо похоронить. — Тебе должно быть стыдно перед братом, Нанна, он не дурак, — Нанна отворачивает голову от Инара, покрываясь на щеках багровой краской — стыдно стало только сейчас, когда процент алкоголя в организме заметно упал. У Инара же желание прижать, пожалеть крошку возрастает, а справляться со своим желанием становится тяжелее, когда Нанна смотрит на него так предано. — В следующий раз я не буду говорить ему, что ты у меня — я скажу ему правду, что ты безбожно напилась и спишь в джакузи мокрой, — Нанна испугано и затравлено, но благодарно за спасение её шкуры в глаза смотрит, Инару даже кажется, что глаза Нанны слезятся, а губы расплываются в улыбке. Она не думала, что Инар ей так помог, поэтому настолько ему благодарна, что обнимает его крепко, прижимая к себе, а парень лишь ловит удивление, стараясь не навалиться на Нанну всем своим весом, но при этом наслаждаясь теплом её тела. Они растворились в данный момент: крайне редко обнимаются, испытывая в такие моменты что-то необъяснимое, когда его руки ложатся на тонкую талию, а её нос трётся об изгиб шеи, покрывая татуированную кожу крупными мурашками. — Спасибо, — хрипит переполненная любовью Нанна, с трудом перебарывая в себе желание поцеловать, вжать, чтобы слиться воедино. Инар справляется с тем же самым. Нанне дышать тяжело, ещё и во рту как будто кошки постарались, а голова так трещит, что ощущение, будто сейчас лопнет. — Мне правда стыдно, перед тобой, что доставила так много неудобств, — зарываясь в изгиб шеи Инара, Нанна трётся носиком о бархатную кожу, чувствует, как Инар нервно дёргается, а затем, пошатываясь из-за чего, поднимается, нервно шагая к шкафу и дёргано доставая оттуда футболку. — В любом случае, ты должна уважительней относиться к своему брату, — строго выдаёт Инар, а Нанна неприятно передёргивается, потому что мужчина холоднее всех айсбергов, и никак его растопить не удаётся.В глазах демоническое спокойствие, сам Люцифер позавидует. — А за твоё наказание мы поговорим позже, — Нанна садится на постели и обхватывает длинными руками ноги, грустно утыкаясь носиком в колени, не смея никак возразит — настроя нет — и наблюдая за тем, как блузка Инара приятно лоснится на теле, а хозяин блузки тяжёлой походкой покидает пределы просторной спальни в стиле минимализма [в таком стиле обделан весь пентхаус]. «Ты сама виновата, не надо было так много пить!», вторит одна личность. «Ты всего лишь хотела отдохнуть, что в этом такого?», оправдывает её вторая. Инар на Нанну старается не смотреть в открытую дверь, ставя турку на плиты для утреннего кофе, когда та ходит в ЕГО блузке по ЕГО спальне, потому что сейчас как-никогда тяжело себя сдерживать на расстояние от Рихтер младшей. — Что ты ищешь? — Заметив мельтешение по всей комнате Нанны и судорожное оттягивание краёв его блузки, низко спросил Инар, всё же замечая, как Нанна дёрнулась и неуверенно засеменила к нему на кухню. — Я не могу найти свою одежду, — темноволосая проходит к хозяину жилища, заинтересованно наблюдая за тем, как парень спокойно и умело справляется с зёрнами кофе и водой. Нанна зависает, с открытым ртом смотрит на сильные руки Инара в наколках, забывает, что собиралась найти свою одежду, сходить в душ и свалить подальше от собственного стыда подальше. Но хочется к нему ближе, так, чтобы в эти руки. Инар же старается никак не реагировать на нахождение Нанны так близко, но в ноздри забивается лесной запах, а тепло, исходящее от Нанны обжигает кожу на спине. Рихтер такая уютная на одной кухне с ним, и хочется быть не здесь, не в этой квартире, а за городом в его уютном домике, где выложен камин, кофе там вкуснее и стены белее, окна больше. Туда хочется, с ней, чтобы ото всех подальше и без наказаний. Он стряхивает наваждение, сосредотачиваясь на варящемся кофе, глубоко вдыхается. «Загородный дом», мысль стала резко маниакальной. Инару захотелось, а теперь это «хочется» никак не отпускает. — Подай пачку сигарет, — Нанна вздрагивает от неожиданности, — на столешнице позади тебя, — равнодушно добавляет Инар, когда замечает, что Нанна судорожно оборачивается, ища никотиновые изделия, а потом торопиться передать их Инару. — У меня руки заняты, — служит ей намёком на то, что ей нужно достать сигарету и передать её в губы Инару, а затем чиркнуть зажигалкой. Что Нанна, собственно, и сделала. Нанне же, после готовки кофе в молчании, хватило от Инара слов о том, что новая зубная щётка в шкафчике в ванной комнате, одежда сушится, так что пока она походит в блузке Инара, но сделать комплимент, что блузка ей безумно идёт, но Инар ей идёт больше — сам мужчина не решился и просто приказал себе молчать в тряпочку, а глаза решил заштопать, чтобы так безбожно не пялить на ножки семенящей в ванную Нанны так нагло и открыто. Пришлось нервно закурить при одном представлении картины, как эти ножки ночью он сам же гладил, а потом ещё и рычать, потому что половина его кофе безбожно пролита на белую футболку, а в горле першит от второй сигареты за минут 15. Нанна искупалась быстро, и не потому что ей было жалко тратить воду в пентхаусе миллиардера или время поджимает. Нет, на часах только шесть утра, а у Инара даже есть дом, где он не живёт, но платит за него большие суммы каждый месяц, ему-то на банкротство жаловаться. Так быстро, потому что стыдно и поскорее хочется домой, подальше от каменного выражения лица Инара, которое так ранит и задевает девичье сердце, что с ускорением бьётся при одном его имени, касании и взгляде. Нанна быстро одевается в огромную блузку Инара, пару раз не попадает в скользящий рукав, тихо матерится и шатается от не выветрившегося алкоголя. Она пытается успеть всё сделать к моменту, как Инар выйдет из душа и после того, как оделась, торопится на кухню замаливать свои грехи в одном очень просто блюде. — Питаешься ты точно не Святым Духом, — присвистывает Нанна на обилие еды на полках, когда тихонечко открывается холодильник, чтобы сделать нормальный завтрак Инару и хоть как-то загладить свою пьяную вину. Из-за того, что Нанна не знает, что творила вчерашним вечером — волком выть хочется. А то, как Инар сегодня прошёл мимо неё с лицом лица и того хуже — напускное спокойствие и даже какая-то обида. «Могла бы поблагодарить лучше — обязательно это сделала бы, а так пусть довольствуется едой», оправдывает себя Нанна и нервно закусывает губу, слушая шум непрекращающийся воды в ванной и занимаясь нарезкой фруктов к будущим блинчикам. Когда фрукты были нарезаны, а разница в возрасте Нанной осмыслена под мысли «нихрена он старый», Нанна принялась за готовку блинчиков, торопясь так, словно бежит марафон или от этой готовки зависит её жизнь. Нанна успела забросить сковороду в посудомоечную машину ровно в тот момент, как Инар, шаркая тапочка, вышел из душа и направился в свою спальню. У Нанны осталось время, чтобы поставить тарелку с блинами на стол, полить это мёдом и украсить фруктами, а самой себе заварить чашку мангового чая, потому что этим утром и кусок в глотку не лезет. Слышатся приближающиеся к кухне шаги, и Нанна, хоть и не видит его, потому что отвернулась к раковине, чтобы промыть ложку из-под своего чая, но слышит, как протяжно он зевнул. — Я тебе тут блинчики приготовила, скушай, пожа… Нанна повернулась, подняла глаза и удавилась собственными словами, так и не договорив. Инар стоял в одних классических чёрных штанах, покрытый тёмными татуировками на перекатывающихся мышцах, а с мокрых прядей капает вода, некоторые капли длинными дорожками стекают по шее, ключицам и мощной груди, следуя за кромку штанов и, прости Господи, непонятно где скапливаясь. Слишком сильный, слишком мускулистый, слишком желанный, но неприступный, равнодушный, и не принадлежащий ни одной частичкой Нанне. По крайней мере, она так думает. Поэтому и наблюдает за ним с полуоткрытым ртом, судорожно выхватывая кусочки воздуха. Мокрый Инар стал личным фетишем Нанны. Инар реакцию девушки замечает, из-за чего ухмыляется, и полотенцем проходится по волосам, но затем резко невидящими глазами смотрит на блинчик как на что-то неизведанно, зависнув при этом в одной позе. Нанна с трудом отошла от увиденной картины, смачно сглотнув и прокашлявшись, она опёрлась на столешницу, непринуждённо, с тарахтящим внутри сердцем, непринуждённо кивает на тарелку и пожимает плечами: — Они остынут, — Нанна делает глоток чая из кружки, морщась: слишком крепкий получился. Когда мышцы рук Инара напрягаются, а стройные ноги, обтянутые в ткань, очерчиваются рельефами тела, тогда с дыханием Нанне особенно тяжко. Она отвлекается от наблюдения за Инаром, когда слышит его тихое, но требовательное покашливание. — А ты почему не ешь? — Инар проходит за стол и сразу чувствует приятный запах свежеиспечённых блинчиков, от которых глаза на короткий миг блаженно прикрываются. Становится так тепло и так уютно, и на лице вроде спокойствие, а в душе тайфун приливающей нежности к Нанне, которая в его блузке, а на носу что-то белое — видимо мука. Нанна пытается выглядеть равнодушной, но Инар заметил, как её дёрнуло, когда он полуголый вошёл на кухню, когда многозначительно на неё посмотрел, поймав непонимание и лёгкий испуг, кажется, что будь у неё ушки — Нанна бы их прижала к голове. — Я не люблю завтракать, — смущённо врёт Нанна, зарываясь лицом в кружку чая, делая фантомные глотки почти закончившегося чая. Инар не обращает внимание на нож и вилку, беря блинчики прямо в руки и смачно откусывая половину одного блина, смакуя нежный вкус детства на языке. По его лицу видно — понравилось, Нанне это тоже понравилось. Она скромно улыбнулся в кружку, делая последний глоток чая и опуская затем под напор воды из крана, не замечая прожигающий взгляд на лопатках. Оба будто друг с другом впервые общаются и никогда друг друга не знали — два незнакомца. Инар остановился в поедании блинчиков, сжимая крепче челюсти — слова Нанны ему не понравились. — Инар, я уже пойду, спасибо, что забрал меня вчера, — девушка вытирает об полотенце руки, стоя всё ещё к Инару спиной и почти дрожа, потому что реакцию ожидают самую худшую, и не видя его нахмуренных бровей, — я прошу прощение за то, что доставила неудобства вчера вечером. Девушка только разворачивается, чтобы уйти, но её тут же впечатывает в столешницу крепкое тело, со всем нажимом врываясь в губы своими — инаровскими: мягкими, свежими, липкими и сладкими от мёда, такими тягучими и совершенно незнакомыми, потому что поцелуй для Нанны первый. Для Инара — второй. У Нанны перед глазами картинки взрываются, там почему-то машинного салона Инара много и слишком много в одном салоне их тёмной ночью: душно, тягуче, и также, как сейчас сладко, даже приторно, до жути невозможно, словно на грани. Нанна пугается, прикрывается плотно глаза и еле шевелит губами, когда, как Инар умело исследует своим языком её ротовую полость, мягко массирует кожу под тканью блузки, мягко покусывает губы и кожицу на шее, отвлекаясь с одного на другое и порождая какие-то знакомые, но точно впервые испытанные чувства с ним — глубокий поцелуй, с придыханием, разодранными губами, которые у неё еле шевелятся, а руки предательски дрожат. У Инара губы — солёная карамель, тает во рту, оставаясь приятным привкусом на губах и осадков на языке. Нанна всё ещё в ступоре, даже когда Инар отстраняется и упирается своим лбом в ничего непонимающий лоб Нанны, которая лишь хватает ртом воздух, потому что непонятно: хочется ли ещё или она тогда точно задохнётся. — Ты ничего не помнишь, да? — Нанна тупит взгляд. — Как ревновала, как целовала в машине, как обнимала во сне, — у Инара горькая ухмылка на лице, а Нанны — покрасневшие щёки. Становится невыносимо стыдно. — Ты покраснела, потому что думаешь, что мне не понравилось? — Мне нужно идти, — Нанне страшно так, что голос дрожит. Унизила себя сама же, так тупо спалилась со своими чувствами перед человеком, который слово «Любовь» вообще не желает понимать. Это означает лишь то, что Инар в скором времени от Нанны откажется, она точно знает. — Ты не спросила вчера понравилось ли, но если ты постараешься и вспомнишь события вечера, ты сама узнаешь ответ на вопрос, — Инар больше ничего не говорит и возвращается за стол к блинчикам. Оставляя ничего непонимающую Нанну наедине с собой. Она нежно касается губ, чувствует, как она погорячели и винит свою тупость, потому что не ответила на поцелуй. Это обиднее всего, такого шанса больше не будет — факт. Она уже собиралась идти, чтобы скрыть свои пунцовые щёки и скрыться от пристального взгляда Инара, но он обрывает её: — Я сам отвезу тебя к Мэри, вы вроде бы собирались вместе на пары, — он маячит перед ней телефоном, а затем отдаёт его ленивым движением. На телефоне, на странность, ни одного оповещения — значит уже прочитал. — Ну, а ты подумай над моими словами, мы с тобой слишком трусливы, но должны быть в ответе за то, что делаем, — он ухмыляется, — поэтому жди новое наказание, — у Нанны дух перебивает. Точно демон, люди так не делают и так не ухмыляются. Инар строго смотрит, а затем уходит обратно в спальню, кинув оттуда всё ещё шокированной слишком нужным поцелуем Нанне, чтобы она поскорее собиралась. У Инара в груди сердце рвётся, потому что родные губы слаще любого мёда на блинчиках. Инар не винит Нанну в безответном поцелуе: опешила, растерялась, протрезвела, но себя винит, будто это он что-то не сделал. А сейчас слишком туго затягивает на себе галстук, словно хочет на нём повеситься. А у Нанны глаза слезятся, потому что в то время, как могла ответить на поцелуй — тупила. Ощущение, будто оба что-то потеряли.