Берлин.
Иоанн.
Song: no one sees me — kuroiumi 黒い海 Я буквально вылетаю из автосалона, чувствуя, как холодный поток ветра пробирается под одежду и морозит воспалённые от злости конечности, стремясь к органам, проникнув под толстый слой кожи, чтобы покрыть их ледяной корочкой. Хочется то ли в тёплый салон макларена, то ли умереть на улице от обморожения. Кажется, что через моментально оледеневшую кожу я чувствую бешеный ритм сердца, ещё чуть-чуть и он сойдёт на «нет». Всё же нужно было брать с собой пальто, в который раз я оказался слишком самонадеянным. До машины расстояние сокращается слишком быстро, хотя парковка находится на значительном расстоянии от главного входа в автосалон, я даже не замечаю, как падаю на водительское сидение и с силой захлопываю дверь макларена, следом пару раз с силой ударяя по его панелям, я думал, что это поможет мне успокоиться, я был не прав. Руль в сжатых на нём пальцах чуть ли не по швам трещит, дорогой материал под угрозой того, чтобы лопнуть от напора, но мне в обязательном порядке нужно успокоиться, а способов успокоения он пока не нашёл. Не получается. Злость кипящей лавой чуть ли не из рта изливается, угрожая ядовитым пламенем уничтожить всё вокруг, обратить в пепел и не позволить, подобно Фениксу, возродиться. Даже скорость и проносящаяся мимо освещённая уличными фонарями дорога не успокаивает, не помогают и виды города, что всецело принадлежат мне, не успокаивает даже крепкая сигарета, кажется, вторая по счёту за прошедшие пятнадцать минут. А мысль о том, что я еду прямиком домой, где есть разбалованная поблажками и дорогими подарками Кира, где только лишь нежелание находиться, жить, спать и существовать в принципе, нежелание любить, нежелание возвращаться — это лишь добивает. За последние пять лет я ещё не ощущал такого дикого желания вскрыть вены, убиться об бетон и броситься вприпрыжку с обрыва. Успокаивает лишь рыжеватый и оранжевый цвета, которые я могу различать даже в кромешной темноте, сквозь пелену ночи. Только сейчас я начал анализировать, и от этого легче не стало. Сквозь зубы вырвавшееся в салоне «ты моя» прямо в ухо рыжей прозвучало так абсурдно, что даже я с трудом в эту верю, что уж говорить об Оливии. Меня убивает та, которую я люблю, и которая любит меня, называя это ненавистью. Но Оливия старается быть сильной, старается показать своё «равнодушие» — её прямая цель стереть моё лицо из всех воспоминаний, забыть имя и сравнять все воспоминания со словом «ошибочное прошлое», но не потому что Оливия ненавидит меня, а потому что любит, цена такой любви — боль равная константе. Мне почему-то раньше казалось, что хуже расставания с Оливией ничего быть не может, но оказалось, что я был не прав — хуже этого может быть умышленная встреча с ней, умышленные прикосновения к гладкой коже, поцелуй в районе неестественно острых ключиц и умышленное желание обладать не только телом, но и душой, умышленное понимание, что скучал по тому, кого сам предал. Самое хреновое из этого, что всё это умышленное, заранее обречённое на провал, потому что вроде как осмысленное, но не на сто процентов. Хуже расставания может быть мысль о том, что человек, тобой до сих пор горячо любимый, найдёт в себе силы тебя не простить, даже если любовь к тебе плещется в его глазах, хуже только, если этот человек сможет через боль тебя отпустить и ткнуть в собственное дерьмо лицом, доказывая в который раз, что хуже уже некуда. И как мне однажды сказал Авраам: «ты сам дел наворотил, а Оливии разгребать последствия оставил», и он не ошибся. Я полностью признал свою вину, но вот раскаяться мне не дают шанса, словно не верят. Хуже только то, что Оливия каждый день усердно учится меня всего ненавидеть, стремится к цели забыть меня, навсегда выбросить из своей жизни, я почему-то могу понять её, я могу понять Оливию. Почему-то я могу найти оправдание её поведению, я даже могу сказать, что реакции Оливии на меня была нормальной, такой, какой она должна быть у любого здравомыслящего человека, но вот своему поведению за пять лет я не нашёл ни одного аргумента, который мог бы из мрази сделать меня снова человеком, не могу найти ни одного оправдания, чтобы упасть перед Оливией на колени и покаяться. Потому что в таком не каются, это уже высшая точка духовного предательства. И даже психологи, которым я задавал прямой вопрос: «как мне всё исправить?», лишь потерянно глядели и пожимали плечами, предлагая посетить церковь и помолиться. Психологи и те не видят никакого выхода. Я допустил ошибку, которая казалось мне лёгкой помехой пять лет назад, которую я собирался разрулить за один год, Оливию пригласить в свою общину, рассказать правду и посадить рядом с собой на трон, но затем всё стало гораздо серьёзнее, многое не зависло от меня, но вот я сам — зависел. Но многое от меня не зависело, пока я не набрался сил и не убил половину ненужных представителей слишком консервативной мафии, получая одобрение и титул от более либеральной, становясь первым в родовой общине мафиози. Да, я был незначительным игроком, пока не сделал свою корпорацию самой большой в стране, понял, что я ошибался, потому что в 17 лет я истинно верил, что мир подчиняется одному мне. Я действительно был жалок. Вот теперь я могу сказать смело — всё подчиняется мне. Но вот на одно я не способен — последствия этой «лёгкой помехи» под название «брак с Кирой» я до сих пор устранить не в силах. Домой ехать целый час при условии, что скорость будет максимально большой, и так как побыть сейчас одному жизненно необходимо, я уменьшаю скорость до возможного минимума, соблюдая впервые за жизнь правила безопасного движения на дорогах, узнал бы об этом Киану, расторгнул бы все договора о союзничестве. Но сейчас самое важное — подумать, понять, а главное принять, что теперь бывшая Боско со мной в одном городе, который во многом принадлежит мне. Мысль о том, что нужно найти верный способ завоевания сердца Оливии обратно, подбивает, неприятное ощущение, что это просто-напросто невозможно. Но все мысли об Оливии омрачаются образом законной жены, пусть и прекрасной, стройной, но пустой и обречённой на простое существование в богатстве и тупости. Жена меня тяготит: сейчас вероятно до сих пор не спит, хотя с утра по телефону жаловалась на недосып, просилась быть отвезённой к семейному врачу, чтобы тот выписал снотворное. Какой чёрт меня потянул за язык сказать, что сегодня я всё-таки буду ночевать дома? Скорее всего это нытьё Киры о том, что я совсем не бываю дома и тем более не уделяю её нужного внимания. Но если она подумает и вспомнит о том, что я никогда и не пытался его уделять, то скорее всего простит мне и это. Недовольство Киры можно понять, если посмотреть с точки зрения жены: муж который чуть ли не каждый день ночует в специально отстроенном пентхаусе на самом последнем этаже своего офиса, ссылаясь на усталость и лень ехать домой в позднее время, однозначно будет напрягать спящую одну в постели жену. Но здесь другой вопрос: наш брак отличается от других тем, что он по расчёту, а не по любви. Упрекнуть меня в измене Кира не решается, даже когда я не появляюсь в нашем загородном доме иногда две недели, иногда меньше, иногда больше, потому что знает, что в большей степени сделает больно самой себе. Но я не могу понять Киру с точки зрения моей «жены по расчёту», как когда-то назвал её мой отец: мы женились с ней из-за выгоды с условием свести общение к минимуму и уничтожать любые чувства по мере их появления, был составлен контракт, который также был зачитан. Насколько я помню, Кира чуть ли не первая бросалась подписаться под этими условиями, а сейчас бросается своей любимой фразой: «но мы ведь с тобой маленькая семья», из-за чего мне смеяться хочется до нервной истерики. По мере приближению к дому есть лишь одно желание: подольше бы не видеть что-то ожидающую и требующую от меня Киру, носящую не только мою фамилию, но даже тонкое, эстетичное кольцо на безымянном пальце, что принадлежало когда-то матери, отдано Кире было чуть ли не насильственным путём, благодаря усилиям моего отца, выслушавшим тогда от взбешённого меня, какой тот неблагодарный и что это кольцо — единственное, что осталось от горячо любимой мамы. Кира этого инцидента не знает, а почему думает, что я подарил ей кольцо из лучших побуждений во благо нашей семейной жизни с благим намерением сделать ей приятно. Кира истинно верит в то, что мы — идеальная пара, охотно позирует камерам на деловых встречах или ужинах, держась за мою руку или фальшиво меня обнимая. Но она убеждена, что мы обязательно станем с ней ещё лучше, как только у нас родиться ребёнок. Она чуть ли не молится на эту идею, говорит, что в любви рождаются самые красивы дети и придумывает какие-то идиотские имена, сочетая их из моего имени и своего. От одной мысли о совместном ребёнке с Кирой меня буквально выворачивает, но только не рвотой, а душой наизнанку. Моя нелюбовь к Кире — это та правда, которую она даже в сотый раз не услышит, даже если я буду кричать ей на ухо: «Кира, я не люблю тебя, я не могу заботиться и переживать о тебе, и тем более о ребёнке!». И пусть это тяжёлая для женского сердца ложь, моё несчастье тоже в этом есть — Кира не верит в то, что за пять лет у меня не появилось к ней совершенно никаких чувств, а не завести в семье ребёнка — сверх её понимания. Как доказать законной жене обратное я не знаю, давно бросил эти попытки. Истерика Киры дома была предвиденной, ожидаемой, какой-то даже привычной, но ещё и раздражающей, особенно сегодня. Истерика Кира — это то, без чего не обходится ни один мой приезд в загородный дом, и я правда удивляюсь тому, как Кира находит причины для очередной истерики и как она любит это делать. И я правда не знаю, как мне удалось так стойко и уверенно выстоять её бессмысленный монолог, с моим-то состоянием и мыслями в голове это считается целым достоянием, я в шоке, потому что мне впервые удалось сохранить спокойствие на словах: «что за бабские царапины у тебя на плечах?», как только я снял рубашку и оголил татуированное тело, и «ты вообще-то мой муж, если не забыл», после того, как я безразлично ответил, что царапины — дело, далеко не касающееся Киры. Но разрушающим моментом и без того проваленного вечера не тупая необъяснённая истерика Киры, вишенкой на торте стали сообщения в фейсбуке со страницы Оливии о том, что я полный мудак, придурок, который разрушил её любовь с любым другим, желательно совершенно отличным от меня мужчиной. И если первая моя мысль сейчас: «она специально нашла мою страницу, чтобы написать мне это?», то второй мыслью стало: «она так сильно меня ненавидит?», а затем: «…или любит?». Меня дёрнуло в этот момент знатно, потому что больно, потому что страшно, будто бы от одного только её слова «ненавижу» на меня обрушится небо. И я было написал ей ответ, но запутался в словах и не смог найти подходящего аргумента, который мог бы меня сделать лучше в глазах Оливии, я знаю, что не найду в словах Оливии оправдания себе. Я лишь поджал искусанные губы, отправил через бой Киру спать, обещая, что скоро к ней присоединюсь, а сам схватился за коньяк, опрокидывая горькую жидкость в себя прямо с горла. Оливия скорее всего тоже сейчас пьёт, трезвой бы она ни за что мне не написала, не решилась бы. Она скорее всего запивает боль тяжёлым алкоголем, потому что другого выхода нет, я-то знаю, в крепком алкоголе я нахожу спасение уже пятый год. И если раньше я думал, что как только отыщу Оливию — перестану так много пить, буду знать, что она в порядке и счастлива, то при встрече с ней, вспоминая, с какой болью она смотрела на меня, прося её наконец оставить, хочется захлебнуться в чёртовом коньяке. Ну, а после признания мне в «самой светлой любви» пошли строки совершенно чего-то непонятного — набор между собой никак несвязанных букв, половина из которых, по-моему, из русской азбуки. И если гневные сообщения — цветочки, то голосовое, видимо случайно отправленное сообщение — камень в саду моего терпения и спокойствия, на который постоянно натыкаются грабли. Больше минуты я слушал совершенно неинформативную присланную запись, в которой кроме громких битов нет ни намёка на голос Оливии, который сейчас бы стал спасительным светом, что мог бы успокоить мои накалённые нервы. Но из динамика слышатся лишь шумы толпы, громкая музыка, но никакой Оливии, из-за чего противные черви разъедают меня изнутри, заставляют необузданной, давно спящей ревности снова пробудиться с желанием защищать и бороться за «своё», не позволить другим её даже наблюдать, закрыть бы Оливию в тёмной комнате и кормить с рук. Признаться, даже на однозначно лживые слова Оливии о другом парне, и глупейшая мысль о том, что им может оказаться мой давний друг — Дрейкан, я не бесился настолько сильно, как сейчас, когда я не знаю, как она, в каком состоянии и с кем, и делаю вывод о том, что всё же она пьяна и в состоянии наворотить дел. Конечно же, с такими мыслями, заправленными несколькими бокалами крепкого коньяка я не смог спокойно лечь спать или просто спросить у Оливии, где она, чтобы забрать и доставить домой — всё слишком легко. Зная её, я почему-то уверен, что она не ответит, пошлёт, выльет тонну негатива, заставит снова почувствовать вину, которая разъедает чуть ли не каждый и без напоминаний. Собственно, это незнание, переживание меня и толкают на то, чтобы вызвать к себе самых доверенных людей среди ночи прямиком домой с целью изложить поручение во всех подробностях — кажется, что это мелкое задание — проследить за Оливией — важнее и опаснее любой операции за захвату. Парни приезжают из города быстро, но почему-то без Калеба. В доме я говорю шёпотом, прекрасная зная чуткий сон Киры: любой шорох и неугомонная просыпается. Выдав цель — отследить, достать хоть из-под земли, в случае чего защитить, прикрыть собой, и даже надавать спасительных оплеух, не дать натворить глупостей, я чётко выдал ещё одно условие: «за неё отвечаете жизнью», нанятые люди ни разу в этом не усомнились. И только через два долгах, томительных часа, за которые я несколько раз порывался броситься к Оливии, мне пришли новости на телефон о местонахождение Оливии, которые никак не утешило моё воспалённое восприятие событий, и закреплённое фото, на котором какой-то молодой высокий парнишка слишком уверенно держит за талию повисшую на нём Оливию, который мало того, что трогал её, так ещё какого-то хрена на её же машине повёз в квартиру чуть ли не в бессознательном состоянии. Цель парни хорошо уяснили и самостоятельно разобрались в ходе действий: подловили молодого паренька, как только он вышел из подъезда Оливии. Дальше они действовали согласна уставу: привезли на нужное место — склад, где уже ждал я, деликатно собираясь провести разговор. Знаете… Парень оказался понятливым.Спустя три дня.
Оливия.
Song: Revenge — XXXTENTACION. Я упилась после встречи с Иоанном так, как обычно люди не решаются упиться или же заранее стыдятся того, что могут наделать в угаре, поэтому не пью совсем. После встречи с предателем цель стояла такая: добраться без происшествий до квартиры, что оказалось невероятно сложным –чуть не сбила переходящую через пешеходный переход парочку и раз так десять нарушила правила движения по дорогам, услышала в свою сторону не самые лестные слова через открытые окна, но добралась до квартиры без травм и потерь. А затем переоделась, потому что чувствовала на своей одежде Его запах и, не особо что-то понимая, рванула в ближайшее заведение, где богатый выбор алкоголя и как можно больше понимающих людей, которым я могла излить израненную душу. Зачем в тот я поехала на машине — не понятно, цель была известна — упиться до потери сознания. Цель была с успехом достигнута и даже слишком. С того дня я помню только давление в области груди, щемящую боль и желание забыть, отпустить, вздохнуть свободно, начать наконец жить настоящим, желательно не опираясь на прошлое. Боль в тот день ощущалась особенно сильно, я почему-то была не уверена, что крепкому алкоголю удастся её заглушить хотя бы на один вечер. Я бесстыдно вливала в себя алкоголь, слыша слова бармена о том, что алкоголь крепкий, а я на вид совсем слабенькая. Я лишь нервничала, начинала что-то ему доказывать и бедному бармену просто приходилось исполнять мои требования. Я заливала в себя водку, коньяк, текилу, неизвестно что на протяжении трёх часов, доводя себя до абсолютного беспамятства, кажется пыталась кому-то излить душу, но не смогла подобрать нужных слов. Самой себе в туалете перед зеркалом я объясняла, что сильная, объясняла, что таким образом жизни (полностью живя прошлым) люди не выстраивают будущего, и вроде бы как я убедила саму себя, пока в меня не опрокинулась ещё одна рюмка водки и чувство боли умножилось примерно на сто. После первой выпитой рюмки я ловила первый приход, восторгалась лёгкому головокружению и безмятежной эйфории, позволяла со мной флиртовать и с горя отвечала на флирт парней, имена которых хоть чуть-чуть были схожи с именем Каскалеса, я позволяла себе забываться с каждой минутой всё сильнее. Безмятежность окатила меня с ног до головы, но после залпом выпитого под неодобрительный возглас бармена стакана коньяка я почувствовала гудящую тяжесть в затылке, резко захотелось или приложиться обо что-то головой или куда-нибудь прилечь. После прохождения стадии «я непьющая, но сегодня перепью любого, хоть меня и тошнит» мне в руки каким-то чудом попал бокал вина и кажется со словами со стороны: «поехали ко мне», я отказала и гордо попыталась уйти танцевать, но ушла до туалета, чтобы мерзко очиститься от содержимого желудка и с трудом умыться. Меня жутко таращило, плющило, клеило ко всем стенам музыкального бара «The alcohol library», меня то выносило на берег, то топило в океане из водки и вина. Я пускалась в безудержный пляс, разрывая на себе блузку и подпевая малоизвестным песням, кричала матом на русском языке, а затем нежничала в толпе с высокими мужчинами, позволяя незнакомым губам стирать следы от губ Иоанна на шее. Я подмигивала девчонкам, обещала каждой, что построю с ними самые крепкие отношения, громко заявляла о том, что я лесбиянка, а потом разворачивалась и уходила за очередной рюмкой. Я доказывала какой-то девчонке о том, у женщины есть два вида заработка: первый — работа ртом, второй — работа умом. Что из этого лучше мы не решили, но сошлись во мнении, что нужно уметь зарабатывать двумя способами. Это всё мне рассказал тот самый бармен в голосовом сообщении в тот же вечер, как видимо находясь в этот момент ещё у меня дома, чтобы проследить за моим состоянием, следящий за мной весь вечер после слов: «налей мне что-нибудь, да желательно покрепче», испугавшийся скорее за моё ментальное здоровье, нежели то, что было у меня на утро с ужасным перегаром и болью в голове. После длинного разговора с ним по телефону, который он оставил на листочке, если я захочу что-то узнать, я сделала вывод, что этот бармен — единственный, кому я не безразлична, и это странно, потому что именно он без задней мысли упорном трудом и завидным терпением узнал у меня адрес проживания, выволок в угар убитую на улицу, терпел моё мерзкое выплёвывание рвоты прямо на заднем дворе бара и на моей же машине довёз до квартиры, откопал в моей сумочке ключ от квартиры и даже сумел мне противостоять, когда я полезла целоваться. Не сосчитать, сколько «спасибо» и «прости» я написала ему на следующее утро на сотовый телефон. Но ответа мне так и не пришло. Но самое страшное было не это. Наверное, бог всё-таки глухой совершенно, плевал он на мирские просьбы, он творит, что душе его угодно — это единственная отмазка, которую я смогла придумать при просмотре тупого диалога в фейсбуке с человеком, профиль которого именуется «Иоганн Каскалес», а описание — «директор, предприниматель, по поводу сотрудничества вы можете узнать на моём официальном сайте» и, конечно же, ссылка на этот сайт. И пусть было много сообщений с таким же большим количеством ошибок о том, что Каскалес мало того, что мудак, так ещё придурок, скотина, которая разрушила мне не только жизнь, но ещё и поставила крест на любви с другим человеком, счастье в том, что я не нажала кнопку «позвонить по видеосвязи», хотя скорее всего усердно пыталась это сделать. И обидно стало лишь потому, что все мои сообщения не оказались даже прочитанными на утро. Я не ждала ответа, просто хотела, чтобы он увидел, но чего я жду от человека, у которого миллионы подписчиков, которые торопятся ему написать и присылают бесчисленное количество сообщений в мессенджер. Думать о том, что именно на мои сообщения ему придут уведомления и он их увидит было слишком самонадеянно. Хотя на самом деле понять я не могу, я больше рада этому или же наоборот. Поэтому я полностью снесла с ним диалог, поставила крест, обрубила на корню, заблокировав иоанновский фейсбук от греха подальше, к спокойствию, или его иллюзии поближе. Так я пыталась избавиться от боли, но сама себе её причинила.Спустя ещё два дня.
Автор.
Song: Free — 6LACK. Больше сообщений о контакте Оливии с парнями Иоанну с того ужасного вечера не поступало, оно и лучше — ещё одного раза он бы не выдержал, обязательно сорвался бы к рыжей и разложил прямо на ближайшей поверхности с целью наказать, вдолбить в маленькую голову, что другого мужчины рядом с ней нет и не будет. Мысль о том, что (не случись этого) переспавшая с этим барменом Оливия, и не случись этого подумавшая с ним об отношениях, узнает о том, что из ревности Каскалес убил молодого работника, жестоко возненавидит его, не позволила Иоанну в действительности дать приказ своим парням лишить испуганного, привязанного к стулу паренька оказавшейся резко такой важной жизни Хотя желание прикопать брюнета на заднем дворе склада горело ярким пламенем в извращённом сознании Иоанна, то и дело прокручивая моменты последнего вздоха молодого работника бара. Но не смотря на всё это, Иоанн пересилил самого себя и сразу дал приказ — брюнет должен быть доставлен на склад без единой царапины, остальное решит уже он сам. Ноющая так не вовремя совесть и страх перед лицом ненависти Оливии позволили Каскалесу уже на складе разрешить парням нанести парню не слишком тяжёлые увечья, но всё равно сопровождающими умоляющими криками и совсем не мужским плачем. Как бы то ни было, но уже после двух часов терзаний над слишком стойким моральным духом и физическим благосостоянием парня Иоанн и услышал из уст ослабевшего брюнета, что больше бармена рядом с Оливией не окажется, что он навсегда забудет дорогу в квартиру Оливии. А затем провалившегося скорее от страха, нежели от боли в обморок паренька пришлось нехотя спасать: паренёк резко стал захлёбываться собственной кровью, но знатно трухавнуший Иоанн, в сотый раз за вечер вспомнивший холодную ненависть в глазах Оливии, наверное впервые не позволил в тот вечер смерти случиться и доставил работника бара к своему не самому верному другу, работающему в больнице главврачом и с раскрытыми ладонями принимающему взятки, при этом сверкая своей самой очаровательной улыбкой из всех. В общем парень жив и даже не рыпается писать заявление, даже благодарит, что такая известная своей жестокостью личность, как Иоанн оставил его в живых, и прекрасно зная, что против мафиози писать заявления не только опасно, но и бесполезно — все сферы деятельности городской общественности находятся под грозным присмотром мафиози и в полном его подчинении. Но как только с горизонта скрылась одна проблема, на её месте резко появилась вторая, своими масштабами превосходящая, заставляющая Иоанна каждый раз чуть ли не стену лезть от того, что сильно эту проблему хочется устранить незаконным способом, но Иоанн признается честно, он не может из-за того, что это так называемая проблема, имеющая человеческое обличие обладает высоким статусом в этой стране, порой даже нравится доверчивому на сладкие сказки народу, пытается пробиться к политику, которой управляет Каскалес, даже больше, это падаль протягивает свои холодные пальцы ещё и к другим государствам, надеясь, что сможет всю власть выбить у корпорации Каскалес. Но это недолго продлиться, ровно до того момента, пока Иоанн не отрубит ему проворные пальцы. И это проблема никто иной, как Роберт Кашне, больше известный близкому окружению Иоанна, как Александр-бывший-Каскалес — сводный брат, но хреновый советник, да и вообще в принципе хреновый брат. Такой фактор, как «приобретённая неприкосновенность Роберта Кашне» немного бесит, но слишком много связывает Иоанну руки в своих действиях. Не будь у Кашне неприкосновенности, Иоанн бы растоптал, достал откуда угодно, лично показал все круги Ада, вместе с братом по ним прошёл, но в отличии от Кашне целым остался и невредимым, потому что в своей среде обитания, Каскалес спустил бы на него своего Цербера, позволил загрызть и при этом слушал раздирающие крики о покаянии. Иоанн не верит в какую-либо святость в душе Роберта, тот потерял даже самого себя в погоне за отмщение. Иоанн понимает, что точно также теряет самого себя. Чуть ли не живущий мыслью о том, что зло нужно искоренять, жаждущий справедливости, хотя сам её никогда не сотворяющий, он поставил себе жизненную цель –оставить Александра гнить в самой низине, желательно замуровать в бетон и не позволить гнидам пировать. А Александр с размахом пирует чуть ли не каждый день, позволяет всему городу говорить о том, как известный Роберт Кашне обкидывался дурью на диванах элитного клуба, держа под боком двух доступных дам. Александр незаслуженно придумывает себе победы, пьёт дорогое вино и делит когда-то лежащих под Иоанном женщин на своей постели. Подумать только, брат Иоанна подбирает за ним падших женщин, а затем пытается доказать своё достоинство, свою мощь, нападая на точки, принадлежащие корпорации Каскалес, но при этом теряя свои важнейшие порты стараниями крепких парней Иоанна. Александр глуп и не думает о том, что он, как и раньше, подбирает остатки за Иоанном. Он подобрал даже остатки бизнеса, когда Иоанн всё же окреп, смирился с уходом Оливии из жизни и под стальным началом мафии заявил, что строит свою политику в стране. Алекс яростно отрицает то, что его сводный брат просто-напросто позволил ему забрать из-за бывшей братской любви и доверия к нему. Признаться честно, заслуга Алекса в том, что остатки этого бизнеса он превратил в большую компанию, действительно доказал силу своего духа, но не нашёл в себе силы направить собственный ум и стремление в нужное русло, весь этот бизнес у Алекса только для мести. Иоанна просто позволяет ему, разрешает делать то, за что обычно у мафии — голова с плеч. Как ответственный за своё положение в обществе — Иоганн знает, что для того, чтобы заново вернуть себе эти остатки бизнеса, нужно будет развязать войну. Он, конечно, уверен в своей безошибочной победе, но он не уверен, что жертв при этом не будет наблюдаться. Каскалес жертвам из своего окружения не позволит случиться. Он кровь пустит из кого угодно, даже из себя самого, но не позволит смерти забрать кого-то из своего окружения раньше положенного. Иоанн, откровенно говоря, взбесился, когда Роберт внезапно изъявил желание провести переговоры с директором «Cascales Corporation», когда посмел появиться под дверями его кабинета, сверкая напущенной белоснежной улыбкой, но вызывая у знающих ситуации работников лишь отвращение, но, несмотря на своё дикое нежелание даже находиться в одном помещении со скользкой змеёй, Иоанн спокойно сдал согласие на встречу, пообещав своему секретарю не устроить драку прямо-таки на рабочем месте. Но далось ему это обещание крайне тяжело. Именно поэтому сейчас Иоанна сидит, плотно сжав кулаки на подлокотниках своего кожаного кресла, напротив когда-то сводного брата, но сейчас являющегося предателем, отморозком, не знающим такого слова, как «семья», и не верит, что когда-то приходил к этому человеку за советом, называл семьёй и верил в силу братской любви, пусть и не кровной, но глубоко заверенной, обещанной быть вечной и неделимой. Иоанн с жалостью смотрит в пустые глаза напротив и видит там лишь месть, ледники и стремление властвовать, а вместе разрушать всё вокруг себя, в конце же не остаться ни с чем — никем непризнанный, но всеми гонимый. И гонимый лишь потому что неправильной политикой пользуется: все это поняли тогда, когда Александр, воспользовавшись уходом Иоанна в мафию, где он скрывался некоторое время, попытался захватать корпорацию Каскалеса, выкупив чуть ли не все акции, но вовремя был остановлен друзьями Иоанна. И в глазах напротив никакого сожаления, никакой вины или даже намёков на то, что он помнит, как кричал Иоанну заветное «брат». В глазах Александра, или же Роберта ничего того, что смогло бы Иоанна остановить от плана мести своему брату. Падаль напротив лишь смотрит бесстыдно, заставляет ненавидеть с каждой секундой всё сильнее. Иоанн часто смотрит на своё отражение, но даже в своих глазах он не видит так много темноты и гнили. В своих глазах он видит прибавленную ко всему этому боль, это и делает его человеком. Ощущение подавленности, разбитости и боли делают его человеком, который заслуживает чувств. Но тишина не может длиться вечно, и этому способствует хриплый, однозначно прокуренный голос Александра, делающего глоток виски из поданного ему стакана: — Я предлагаю тебе поделить территории, Иоганн, -полное имя никогда не перестанет резать Иоанну барабанные перепонки. Но вот предложение Александра удивляет куда сильнее. Из-за этого Иоанн лишь сильнее напрягается в кресле и сводит тёмные брови к переносице, дав знак Роберту о том, что готов слушать условия передачи территорий. Иоанну действительно интересно. На самом деле, Иоанн уже знает ответ на предложение Александра — стопроцентное нет. Иоанн не глупый, но и Алекс тоже, умеет извлекать выгоду из всего, даже очень-очень незначительного. Допусти сейчас Иоанн ошибку, Алекс умело этим воспользуется, но если передать Алексу ещё и территории, то можно допустить крупный переворот, который корпорацию Иоанна к победе точно не приведёт. Иоанн действительно не собирается заключать эту сделку, ему интересно, какие ставки делает сам Роберт на эту сделку, как много он потребует и в каком же плюсе останется. И Александр действительно требует много, из-за чего на Иоанна накатывает неожиданный прилив ярости: — Это сделка состоится с условием того, что мне переходит одна крайняя и очень ценная точка переправки оружия в Китай, — Александр спокойно делает глоток из своего стакан, а Иоанн за весь разговор к своему ещё даже не прикасался — не до алкоголя. А сейчас Иоанн и вовсе готов подорваться с кожаного, безумно удобного кресла и, даже если понадобится, войной отобрать у Алекса всё, что он имеет, чтобы пацан перестал зазнаваться, понял, в какие игры играется и какие сделки он предлагает. Иоанну предложение откровенно не нравится, и как только он открывает рот, чтобы отказать, Алекс натягивает белоснежную улыбку, нагло перебивая, доводя Иоанну до своеобразной точки кипения, что однажды чуть не привело к истреблению целого рода. И сейчас, зная прекрасно нрав Иоанна, Александр продолжает играть на нервах и самообладании сводного брата. — Ну так что, как тебе соглашение? Иоанн действительно негодует, как из его брата Лекса смогло получиться ЭТО? Иоанн не понимает: Алекс действительно наделся на положительный ответ, когда своему главному сопернику предлагал встречу –что тот отдаст ему половину своего властвования над страной, отдаст ему главную точку перевоза оружия, отдаст ему половину своих доходов? Алекс действительно надеется на это, после того, как убил сестру Оливии, после того, как предал самого Иоанна, он действительно думал, что Иоанн отдаст ему на чистосердечном свою важнейшую точку экспорта, так ещё и территорию заодно запакует. Это Иоанн может назвать только глупостью и самонадеянностью, хотя что удивляться, Алекс всегда этим страдал. Сказать, что наглость Алекса бесит, значит ничего не сказать. Но Иоанн выдыхает, а после, осмыслив абсурд ситуации и идиотизм в голове Алекса, открыто смеётся. — Ты, наверное, за идиота меня держишь, Алекс, — Алекс показательно закатывает глаза, а Иоанн с трудом со своей яростью справляется, с трудом напускает на себя спокойный властвующий вид, — может это действительно так, — Иоанн задумчиво складывает руки на груди, — но я искренне не понимаю, какое отношение… — Иоанн томительно замолкает и поднимает на сводного брата тёмные глаза, доминируя, когда поднимается с кресла и возвышается грозным силуэтом над уже напряжённым Алексом. Тот слишком плотно сжимает в пальцах стакан из стекла, слышится даже характерный треск, но затем ставит его на месте и недолго ёрзает на кресле, — … какое отношение ты имеешь к территориям, которые принадлежат мне? — Иоанн усмехается слишком ядовито и делает акцент на слова «мне» и «отношение», чем вызывает негодование и ярость у Алекса, который мигом поднимается следом за Алексом и с громким стуком упирается в дорогой стол большими ладонями. Противостояние двух некогда близких друг другу братьев не закончится добром, каждый из них это понимает, но каждый из них слишком горделив, чтобы сдать позиции. Что Иоанн, что Александр любят власть, любят доминировать и чувствовать чуть ли не собачье подчинение. Из-за смириться с тем, что у кого-то из них власти может стать больше — для другого всё равно что публичное унижение, потеря личного достоинства и права называть себя «мужчиной». Дисциплина во всём, что касается работы, абсолютная монархия внутри своего маленького государства и самоуважение у Каскалесов перешли все границы, стремясь к наивысшей точке. Братья, совершенно разные по внешности, но чуть ли не идентичные по натуре, сталкиваются чёрными, разъедающими взглядами, пожирая плоть друг с друга, оставляя обугленные, местами почерневшие кости. Два сильных характера в сумме дают ноль, потому что имеют разное направление. Ноль понимая, ноль воспоминаний, ноль жалости, ноль уважения. По отношению друг к другу не осталось ничего. Лишь пустой, ничего не значащий, на листочке выведенный слишком кривым почерком и почти закончившейся пастой — ноль. — Ты вынуждаешь меня, Иоганн, ты ведь прекрасно понимаешь о том, что у меня тоже не мало связей в этом городе, — Александр делает короткую паузу, а затем слишком небрежно добавляет, — В общем-то, от них я и узнал о недавнем событии, — Александр замолкает и расслабленно смотрит на Иоанна, наблюдая за его недоумённой реакцией, в глазах которого только вопрос: «ну и что с этого?». Александр закатывает глаза, наверняка думая о том, какой его брат тугодум и лениво плюхается в кресло, уже не обращая внимания на Иоанна, горой нависшего над ним. Иоанн только начинает говорить: — Ты не поверишь, но мне плевать на твои… Как Александр резко и громко его перебивает: — Я знаю о возвращение нашей любимой малышки Оливии в Германию, — Иоанн в этот момент присаживался в кресло, но произнесённое Александром его обескуражило, заставило все мышцы тела напрячься чуть ли не до судороги. Иоанн всё же сел в кресло, чувствуя, как кожа под тканью блузки расходится, а злость и страх за Оливию плющом расползается по всему мужскому самообладанию. Хотя он догадывался о том, что Александру весть о возвращение Оливии станет когда-то известной, но не ожидал, что это случиться так рано. Иоанна конкретно кроет, и не потому что он не уверен в своих силах и в том, что сможет защитить Оливию от маниакально-помешанного брата, он однозначно сможет это сделать, его климает от наличия Александра в этом кабинете, городе и в принципе во всей Вселенной. Ему бы оторваться от земли и дать оторваться Александру, показать, что самое дорогое, что у Иоанна есть даже мыслями касаться нельзя, показать, что Иоанн разорвёт даже тех, кого нельзя, если зайдёт речь о безопасности Оливии. Иоанн усмехается своей агрессии, тому, как его зверь уже плоть прорывает и стремится уничтожить противника, косточки от него даже не оставить, и руки на груди напряжённые, украшенные дорогими часами складывает, в упор, со всем своим существующим оскалом смотря на теперь уже полноценного противника, что сидит напротив, теряя своё расслабленное спокойствие. — Ты плохо понимаешь меня с первого раза, — Иоанн одной рукой неторопливо тянется к шкафчикам в столе, и Александр начинает нервно ёрзать в кресле, — но всё, что касается Оливии и её безопасности напрямую касается меня, а ты знаешь, я редко кого щажу, — доставая из шкафчика пистолет и кладя ровно по середине стола — между ним, и Алексом, что в мафии означает брошенный вызов, жестокое соперничество, открытая охота, предупреждение о том, что теперь победит в не озвученной войне сильнейший, и война это закончится, пока один из них не умрёт. Александр смотрит хмуро, будто, что сказать — не знает. Потому что он почему-то верил в лучший исход, последней каплей своей истерзанной души Алекс продолжал верить в лучшее, но положенный на середине стола пистолет говорит о том, что того самого «лучшего не наступило» и теперь ему остаётся лишь принять суровый вызов, быть может даже собственный смертный приговор и гордо уйти, осознавая то, как сильно ошибся. Ошибся в собственном самодовольстве. Кажется, положенный посередине пистолет чёрного отлива — смертный приговор. На его удар Иоанн ответил двойным. — Я принимаю твой вызов, Иоанн, — потускнело, неуверенно отвечает на тишину Александр и быстро выходит в дверь, оставляя Иоанна и самого себя в глубоком размышлении, может ли один существовать без другого. И каждый из них про себя отвечает: «Да, могу». Поэтому условия остаются теми же: живым останется в конце начавшейся битвы только один.