Берлин //
Автор.
Song: Odyssée - Liam Back feat. H1987. Сегодняшнее счастье Карисмы заключается в том, что головной боли меньше благодаря работе не в главном офисе корпорации, а за его пределами – в архивах, где единственной, успешно выполненной задачей Авербах являлось найти нужные бумаги в спецотделе корпорации Каскалес, прочитать и сделать пометки, чтобы правильно оформить будущий договор, сделав всё это, она с чистой душой могла быть свободна. И это являлось не только лёгкой работой, но и полнейшим восторгом узнавшего каким-то образом об этом Алексом, который дал прямое указание – найти как можно больше информации и компромата и переслать на его электронную почту. Карисма желанием делать это не горела и честно искала отмазки, пыталась наконец-то хоть каким-то образом отойти как можно дальше от всей этой кооперации, где она – главный предатель и по совместительству секретарь Иоганна Каскалеса, который, как оказывается, в сотни раз лучше поехавшего головой Александра, от которого уйти, как узнала, Карисма можно только вперёд ногами. Но даже после угроз, жестоких наказаний за неповиновение Карисма бросить всю эту мерзкую организацию попыток не оставляла, пару раз исчезала со всех радаров Роберта, находилась только на территории Каскалеса, даже просила у него впервые помощи – квартиру на его территории, которую под ругательства Каскалеса оплачивала, чувствуя вину за принесённые хлопоты. Каскалес с удовольствием помогал своему лучшему работнику, даже снабжал иногда мощной охраной, говоря о том, что её защита – его приоритет. Но Роберт где-то обязательно подлавливал, жестоко наказывал, ставил на Карисме своё очередное клеймо, уродуя прекрасную спину полосами шрамов, а затем, как бы прося прощения, целовал истерзанные, окровавленные лопатки брюнетки, слыша, как немощно она захлёбывается слезами, но пощадить не просит, испытывая собственную гордость на прочность. Роберт оправдывался, говоря, как ему страшно потерять своё золото, причину своих удач и свою главную поддержку - Карисму, чуть ли не на коленях просил не уходить, потому что он её так сильно любить после того, как жестоко избил, дарил золото, целовал стопы ног, которые сам потом отбивал. Тогда-то Карисма и поняла, что Роберту оправданий в его действиях найти никак не может, из-за этого стала его ненавидеть и бояться. И она бы не копалась так долго в архивах, намеренно избегая смертельно секретную информацию о не совсем легальной корпорации Каскалеса, которая может вмиг разрушить всё, что так старательно своими трудами выстраивает Каскалес, если бы усомнившийся в верности своей подруги Алекс с прямой угрозой не объявил о том, что, узнай Каскалес о том, что она - тайный агент Лжероберта, она совершенно заслуженно лишится всего и даже уйдёт в пожизненный минус, если вообще живой останется. Карисма не этого боится, она в такие моменты вспоминает о родителях и, скрепя сердце, беспрекословно находит скудную информацию, не особо стараясь, отправляя теперешнему Роберту Кашне, особой пользы которому эти бумаги точно не принесут, но в этом и заключается весь смысл. Она давно пожалела, что ввязалась в эту игру, не нужно к ней относится слишком строго. Она давно стала называть себя предательницей и без упоминания об этом Роберта. Щемящее чувство в груди не даёт спокойно спать в последнее время, а прописанные врачом успокоительное и снотворное никак не спасают истерзанное ментальное состояние Авербах. С каждым днём всё тяжелее, и слово «человек» в понимании Карисмы уже не звучит так гордо. Погода, благо, каждый день больше напоминала о том, что скоро действительно наступит лето. Совершенно безоблачное, с лёгким ветерком, пусть душное днём и прохладное вечером, не всеми любимое, но ассоциирующееся с отдыхом и морем - долгожданное лето. Карисма лето раньше очень любила, сейчас совершенно не отличает его от осени или будь то зимы, совершенно одно и тоже с учётом ежедневной упорной работы на должности секретаря одного из самых влиятельных людей страны. В случае Карисмы лето называется не сезоном отдыха, а сезоном усиленной работы, иногда даже в других странах: мистер Каскалес назначает на этот сезон целую кучу собраний, сделок и важных совещаний с не менее важными людьми, на которых Карисма – обязательный элемент несломимой системы – должна присутствовать, блистать, сражать красотой и великолепно справляться с поставленными задачами. И в какой-то степени Карисме жаль саму себя – молодость уходит на работу, отчёты и рабочий день до глубокой ночи, но затем Карисма смотрит на наличие нулей своей зарплаты и убеждается в том, что она самый удачливый человек в этой жизни. Но когда она уже потом вспоминает, что вся её жизнь в течении этих пяти лет идёт по строго написанному плану, потому что сейчас всё вокруг неё – театр одного актёра, Александра, где сама Карисма – марионетка в умелых руках, всё не кажется таким прекрасным и даже высокая зарплата не может успокоить ноющее от боли осознание того, что всё, что у Карисмы сейчас есть – временная гнусная ложь. С такими же, как и ложь, гнусными мыслями, но перебивающей их гордостью за саму себя перед Каскалесом, который уже успел похвалить Карисму в сообщениях за хорошую работу, брюнетка стучит высокими каблуками своих ботфорт по плитке и выходит на улицу из дверей большого здания архива, и именно сейчас хвалит за то, что догадалась под тёмно-серое платье-пиджак обуть не коротенькие сапожки, как хотела ещё утром, а наоборот – в какой-то степени даже слишком высокие, точнее говоря – выше колена. Утром заглянув в прогноз погоды, где говорилось, что ещё пока не время менять ботинки на босоножки, так как вечером всё ещё прохладно, она немного огорчилась, поймала себя на мысли, что устала от тяжёлой одежды за весь период дождливой весны, но всё же, решила, что лучше натянет высокие ботфорты, чем застудится в коротких ботинках. Впервые в Германии она переживает такое холодное начало лета, из-за этого на душе ото дня на день становится спокойнее. Карисма привыкла ко всему холодному: холодные оттенки в одежде, холодный миндальный сироп в холодное утреннее молоко, холодные простыни из-за холодного сквозняка, холодные пальцы, неприкрытые перчатками. Вокруг всё холодное, как и внутри. Карисма останавливается у ступеней высокой лестницы, ведущей вниз, и по привычке проверяет наличие всех вещей в сумке – не забыла ли что: телефон, кошелёк на месте, какие-то блокнотики и духи, всё это в какой-то несуразной куче, но в лёгком доступе. На глаза попадается на половину пустая пачка сигарет и Карисма достаёт из неё привычную шоколадную сигарету, вставляет в губы, а затем быстренько находит слишком старую, наполовину развалившуюся зажигалку и, прикрывая огонёк ладошками от ветра, подкуривает, делая глубокую тягу приторного и едкого, но в то же время расслабляющего никотинового дыма. Это первая сигарета за день, из-за чего Карисма уже через пару тяг чувствует приятную дрожь в теле, больше схожую с тем чувством, которое описывает наркоман при получении дозы внутрь. И первая не потому что Карисма скрывает от остальных того, что курит или потому что на работе запрещено курить, а потому что порой хочется себя удержать от того, в чём нуждаешься. Хочется прочувствовать истинность и прекрасие ломки, понять, как действует эта самая «зависимость», но в тоже время знать, что зависимость может быть не только от сигарет. Карисма с трудом контролирует дрожь в ногах, а на каблуках по лестнице спускаться ещё тяжелее, из-за чего Карисма обречённо выдыхает, чертыхается, по пути делает короткие тяги своей шоколадной сигареты, но всё же стойко спускается по лестнице, ни разу не споткнувшись и не запутавшись в ногах, а когда уже минует последнюю ступень замечает знакомую ламборгини венено и не менее знакомого представителя мужского пола с грозной фамилией Триппель, которую примерять к своему имени готова ни одна дама, вальяжно облокотившегося на неё крепкими, изумительными бёдрами в чёрных скини-брюках и скрестив огромные руки, облачённые в чёрную ткань дорогого пиджака, красуясь дорогими часами «Ulysse Nardin Genghis Khan» на запястье и золотой толстой цепью на крепкой шее поверх чёрной водолазки с высоким горлом. Song: Night Drive – HENRY. От таких видов Карисме дышать становится тяжелее, и трусит, кажется, уже далеко не от действия сигареты. Она всё ещё помнит животные взгляды Тилля на себе, помнит, как убийственно он наблюдал за тем, как она подкуривала, на миг она даже подумала о том, что готова скурить там пачку разом, только бы Тилль продолжал так зверски её пожирать взглядом. Она всё ещё помнит ухмылки и пошлые разглядывания её фигуры, но она ведь прекрасно помнит и то, как сама напрашивалась на такие взгляды, да и сейчас готова собой накормить животное желания Тилля. На деле же выходит так, что Тилль собой кормит желания Карисмы, которая при виде шикарного представителя мужского пола – позорно поплыла. Сохранить самообладание, не засмотреться на габариты, облачённые в дорогую фирменную, даже на заказ шитую одежду, которая делает из прекрасного умопомрачительно шикарное – тяжело, но как бы то ни было, Карисма крепче сжимает ручки своей сумки и как можно увереннее смотрит прямо мимо Тилля, громко сглатывая, но не видя, как Тилль подмечает состояние брюнетки и хищно усмехается, неслышно цокая и закатывая глаза. Карисма делает последнюю тягу истлевшей сигареты и бросает себе под ноги, деловито, показательно размазывая носком ботфорт по чистой плитке. Она нарочно наступает на чёрное, смольное пятно и грациозно двигается прямо по направлению «мимо прекрасного Триппеля, чтобы неповадно было и пошёл ты вообще к чёрту!». Пока она переступает с одной стройной ноги на другую, уверенно глядя вперёд себя густо накрашенными, выразительными глазами, Тилль жадно облизывается и позволяет Карисме лидировать в их неозвученной игре, позволяет дерзко пройти мимо него, сражая шлейфом миндально-сигаретного запаха, и уже после того, как она нарочно начинает повиливать пышными бёдрами, идя тонкой спиной к нему, не понимает, какого хрена он недавно в клубе, целуя шею какой-то совершенно незнакомой девушки подумал, что Карисма – не его типаж и тратить на её недоступность время смысла нет. Сейчас Тилль уверен в обратном, и от этого зверь внутри него готов гнуть прутья своей клетки из металла - Карисма подходит ему по всем параметрам, будто бы специально сделана для него под заказ, такая вся из себя статная, гордая, приручить которую – дело невыполнимое, но жизненно-необходимое. Обнять Карисму – обойти весь мир, а сделать её навсегда своей – стать одним единственным правителем грёбанной Вселенной. Руки Тилля чешутся схватить смуглую брюнетку за повиливающие в воздухе бёдра и потянуть на себя, сжать так крепко, чтобы показать и доказать, кто главный, кто единственный и непобедимый, против кого идти и показывать характер – смертельно-опасно. И Тилль почему-то уверен, что эта ауру мужской доминирующей силы сработает с любой девушкой, кроме Карисмы. Каждая постелится под него, разложиться так, как ему будет удобно, но лишь Карисма сможет сказать твёрдое «нет», и Тилль тогда добровольно отдаст ей победу. Тилль желает злорадствовать, желает быть сильнее Карисмы, желает видеть её слабую и уязвимую, но принадлежащей одному ему. Он хочет видеть, как Карисма будет гордой ланью для других, но слабым ластящимся к тёплым рукам котёнком для него одного. Он хочет видеть её на своих руках и дать ей всё: от самых дорогих побрякушек до стальной защиты, заботы и любви. И сейчас её капризный настрой - лишь вопрос времени, вопрос выдержки Тилля. - Даже не поздороваешься, Карисма? – Тилль шипит с своём хрипучей манере и в темноте улавливает, как вздрагивают тонкие плечи Карисмы. Брюнетка даже не оборачивается, продолжает уверенной поступью от него отдаляться, делая вид, что ничего не заметила. Тилль знает, что Карисма слышит, иначе бы она не сжимала ручки своей сумки так крепко, а сама Карисма уверена в том, что своего нервного состояния не выдает ни капли и вообще она «Мисс Сама Невозмутимость». Но Тилль считывает её как книгу, видит, как она замедляется в шаге, словно ждёт дальнейших слов или действий от Триппеля, из-за чего сам Тилль едко усмехается, прожигая стан хищным взглядом. - И ты мне говорила что-то о воспитании? – Раз Карисма ждала от Тилля действий, пусть получает. Тилль никогда в долгу не остаётся. «- Я прошу прощение за поведение мистера Триппеля. - Перевоспитать возможно даже в 30 лет.» Воспоминания огненной стрелой пролетают в гудящей голове, и если у Карисмы сначала интерес был, почему Тилль оказался возле архива, то теперь возмущение растёт и достигает точки кипения, из-за чего брюнетка стискивает челюсть и ускоряется в шаге, стремясь как можно дальше от источника своего поражения и ущемлённой гордости. Девушка нервничает и чувствует нуждаемость в ещё одной сигарете, а предмет её нервозности находится прямо позади неё и ощутимо прожигает лопатки, бёдра, шею, ноги бесстыдным взглядом, который ожогами остаётся на тонкой коже. Карисму кроет, потому что Тилль – первый, кому удалось затронуть так легко её самолюбие, и на это девушке действительно нечем ответить. Авербах уже собирается ускориться и пойти своей дорогой, наплевать на чёртову заинтересованность, свалить подальше от Тилля, нагло его проигнорировать и послать далеко и надолго. Но девушка даже выругаться не успевает, как в следующий миг Тилль без единой запинки выдаёт точные координаты места проживания Карисмы и говорит, что если она не прокатится с ним, то он будет сидеть у неё под дверью, а лучше выломает нахрен. Карисма лишь усмехается, потому что совершенно не верит словам Тилля, намерений которого толком разобрать не может, и собирается пойти дальше, как парень неожиданно оказывается позади неё, грубо хватает за локоть и рывком разворачивает в себе, заставляя брюнетку запрокинуть голову, чтобы смотреть на высокого парня было проще и ладонями упереться в крепкую грудь для предотвращения в какой-то степени неминуемой близости. Честно признать, от резкого прикосновения к твёрдой грудине Карисма покрывается мурашками, но показать этого не позволяет женская и без того задетая гордость, из-за этого брюнетка хмурит брови и с вопросом смотрит на едкую ухмылку Тилля. Её буквально разрывает от возмущения. - Да ты совсем уже что ли? – раздражённый медовый голос шёлковой лентой проходится по барабанным перепонкам Тилля, заставляя помешанного на всём сладком мужчину в удовольствии улыбнуться самому себе и оказаться ещё ближе к источнику прекрасного тембра, почувствовать, как от минимального расстояния между телами девушка вздрагивает, но усердно пытается скрыть. – Какого чёрта ты творишь, Тилль? – вырывает локоть из хватки Тилля Карисма, хмуря брови. Желание Карисмы быть независимой от своих же чувств просто поражает. Но желание Тилля быть к Карисме максимально близко – куда сильнее. - Я действительно устрою за тобой слежку, - Тилль с интересом разглядывает красивые черты лица брюнетки, с трудом подавляя в себе желание провести по мягким скулам пальцами, обвернуть подушечками пышные, розовые губы и коснуться тонкой шеи, заключить в своей стальной замок её всю, - посмотрим, сколько я тогда узнаю о тебе, пусть и не по твоей воле, когда буквально поселюсь рядом с твоей квартирой, - Карисма вздрагивает. Пусть мужчина это и сказал, не подразумевая под собой ничего масштабного, но в девичьей голове рождаются страшные мысли об Александре, о том, как часто Алекс бывает у неё дома, как часто его люди въезжают на территорию её проживания. Следящий за всем Тилль, прекрасно знающий о вражде Роберта и Иоанна догадается в первую же секунду чего-то подозрительного, а это для Карисмы – провал всех провалов. Но рождающиеся опасливые мысли пресекаются бархатным голосом темноволосого, который кажется с каждой секундой всё ближе и ближе приближается к телу Карисмы. - Давай же, ласточка, в салоне машины куда теплее, к тому же, - изгибая тёмную бровь, Тилль без каких-либо эмоций оглядывает с ног до головы брюнетку, которая это замечает, вспыхивает и оттягивает край тёмного платья, - с такой длинной платья, не думаю, что тебе тепло. Вечер достаточно прохладный, - наклоняясь к уху Карисмы, шепчет Тилль. - А ты видно не понаслышке знаешь, в какой длины юбке девушкам тепло, - Карисма смелеет и делает сама шаг к Тиллю, прижимаясь своей грудью к его, чувствуя, как глубоко начинается дышать Триппель, и нарочито поднимается на носочки, губами чуть ли не касаясь холодной мочки уха мужчины, который напрягается всем телом и терпит, чтобы не сорваться на Карисме прямо сейчас. – Я вижу, тебя хорошо просветили, не так ли, Триппель? – Шепчет и усмехается Карисма, и уже собирается отстраниться, но оказывается ещё плотнее прижата к горячему телу темноволосого, который теперь сам губами касается края уха, заставляя чуткое тело Карисмы невольно дрогнуть и покрыться приятными мурашками. - В машину села, - сквозь зубы шипит в опасной близости от пухлых алых губ темноволосый, - быстро, - грозно заканчивает парень и в последний раз, снова беря верх в неозвученной игре, проводит большой ладонью по тонкой спине, позволяя наконец вспыхнувшей то ли от негодования, то ли от непривычного смущения Карисме отстраниться. – Ну так что, маленькая, прокатишься со мной? – Тилль меняется на глазах: оскал сменяется ухмылкой, а морщинка на лбу расправляется, Тилль больше не склоняет над Карисмой, вытягиваясь во весь рост, принимая тот же расслабленный вид, что и раньше. И, несмотря на небольшое раздражение по отношению к Тиллю, в той или иной степени Карисме интересно, как далеко готов зайти этот парень ради привлечения её внимания. Какие методы он готов использовать, чтобы придержать Карисму при себе как можно дальше. Единственный человек, который смог победить Карисму, который смог найти её слабости, сам того не зная, человек, который смог с легкостью доминировать над ней – Тилль Триппель в своём первоначальном прекрасие, из-за Карисма не может справиться с болезненным чувством проигрыша. Страх за раскрытие ужасный истины отступил, когда на его место пришёл женский, неподдельный интерес. Карисме захотелось сыграть с Триппелем в ещё одну игру, показать, что может быть достойной победы и какими изощрёнными могут быть её ходы. Брюнетка как бы нехотя, но на самом деле заинтересованно смотрит на Тилля, то, как он жадно, но терпеливо скользит взглядом по ней всей и до скрежета зубов сжимает широкие челюсти, как он сглатывает в момент, когда Карисма нешироко приоткрывает рот, проходясь на пробу по губам юрким языком, а затем, вызывая этим сдавленный рык темноволосого, мягко отодвигает Тилля и поступью кошки молча идёт к ламборгини венено, обходит её и садится на пассажирское мягкое и по виду невероятно дорогое сидение, ныряя в сумку, чтобы найти там последние сигареты. Тиль усмехается, шумно вбирает как можно больше воздуха в мощную грудь, заранее молясь о прощении и покаянии в случае изнасилования чертовки, задерживает его в лёгких, просит мужское звериное «я» присесть на месте, но звериное начало ревёт и кусает, потому что с Карисмой только так, только хищником, рвать её плоть на части и разрываться рядом с ней самому. Триппель сам себе ухмыляется, подмигивает для чего-то мимо проходящим девчонкам, морщась на неприятный, писклявый смех покрасневших красавец, перебирает пальцами, которыми держал Карисму и чувствует, как они горят, осекается, дёргает головой и тянется рукой к карману брюк, находя там ещё запечатанную пачку сигарет и дорогую сердцу зажигалку с аукциона, которую отец подарил пару лет назад в знак маленького примирения. Когда Тилль оказывается на месте водителя, зажимая между пальцев сигарету, Карисма молча сидит, но почувствовав обволакивающий запах такого любимого ореха, пытается унять нахлынувшую дрожь в руках и сосредоточиться на сигарете. На протяжении нескольких секунд под выбешивающим, пристальным взглядом Тилля брюнетка усиленно пытается подкурить своей старой зажигалки, тихонько матерится и стряхивает источник огня чуть ли не каждые пять секунд. Тилль усмехается, борется в себе с желанием вырвать из пальцев тонкий свёрток со смесью, но сжимает челюсти, и протягивает ей источник огонька. Девушка пару секунд затянуто смотрит на маленький огонь, затем на Тилля и, не отрывая от того взгляда, наклоняется к зажигалке, чертовски красиво, словно кидает вызов, подкуривает и чувствует, как парень мимолётно касается ладонью её скулы. - Ты невероятно красива, - не отрывая взгляд, глаза в глаза в закрытом, пропахшем ими двумя орехово-молочным запахом салоне, касаясь мягкой скулы, Тилль чувствует, как начинает терять себя. Запахи, что, соединяясь, порождают неделимое целое, такое, какое и должно быть. И Карисме хочется сказать сто миллионов раз: «ты тоже» ему в ответ, но девушка укоризненно кусает себя за щёки, как бы незаинтересованно отворачивается от Тилля, возвращаясь подкуренной сигарете, чем вызывает очередную ухмылку Тилля, скрыть от которого истинные эмоции невозможно, как бы она ни пыталась. Салон с закрытыми окнами за секунды наполняется запахом едкого дыма, источаемого сразу с двух сигарет: но если один запах имеет приторный шоколадный отголосок, который сладостью оседает на языке, то второй не имеет никого приятного послевкусия. Второй едкий никотиновый дым дерёт лёгкие, даже если ты не пускал его внутрь, разрывает стенки горло, обвивает его чёрным, смольным плющом и способен собой заполнить весь организм. Этот невероятно тяжёлый дым заставляет задерживать урывками дыхание, чтобы как можно меньше попало гадости в организм и радоваться, что с этой сигаретой Триппель наконец закончил достаточно скоро, выбросил окурок на улицу, открыл окна и завёл рычащий мотор любимой ламборгини. Карисма усмехается, а интерес узнать, куда же отвезёт её Тилль, какие планы на неё имеет в этот вечер поглощает всё сильнее, и поэтому всю дорогу в тёплом, тихом салоне – сидит молча, смотря в окно, лишь изредка поглядывая на точёный профиль статного мужчины, закусывая непонятно от чего губу. Song: Kill Our Way To Heaven – Michl. За стеклом рычащей ламборгини то и дело сменяются пейзажи ночного города, и один вид прекраснее другого, из магнитолы доносится спокойная песня какой-то мало известной группы, но, несмотря на приятный напев, делать её громче нет желания ни у Триппеля, ни у Авербах. В салоне такая уютная тишина, делимая лишь редкими репликами между Тиллем и Карисмой, разрываемая лишь тихим, хрипучим смехом брюнета и бархатным шёпотом Карисмы, от которого у Тилля по телу мурашки. Оба пытаются отрицать, но сходятся в своих мыслях на едином мнении, что такая тишина – самая правильная между двумя людьми. Ламборгини плавно скользит по дороге, это машина – та самая сучка, которую все хотят себе. Тилль меняет скорости, как на пульте автоматического управления: то он едет слишком медленно, красуясь дорогой тачкой, которую среди людей кличет «одна единственная и неповторимая», то гонит под 350 километров в час, разрывая воздухом на мелкие частицы. Но Карисма скорость любит, наслаждается, прикрывает глаза, а Тилль, видя это, позволяет ей насладиться, наворачивает лишние круги, показывает красоту и силу венено, ведёт искусно, пафосно. Ведёт машину так, как умеет. Так, как гордится. Высокие фонари где-то напичканы слишком часто, а где-то их почти нет, из-за чего ты либо проезжаешь по слишком яркой улице, успевая детально рассмотреть спины и лица ночных гуляк, отрывших рты на ночную, летящую по дорогам машину, либо по слишком тёмной улице, где невозможно даже заметить высоченный дом не то, что лица людей и чёрную машину. Тилль давно проехал центр города, многие другие парки, давно проехал и другие районы Берлина, даже увёз Карисму на противоположный край от места её проживания. Девушка устало откинулась на сидение, не следя за временем, мельком улавливая маршрут, но в основном прибывая глубоко в своих мыслях, там, где есть только одна она. Карисма, что очень странно, не волнуется, не боится, не переживает, максимально расслабляется, прикрывает уставшие после длительного просмотра бумаг веки и слушает доносящийся шум от трущихся об асфальт шин. Она отвлекается, не ощущает совершенно пристального взгляда Тилля на себе, а тот скользит по такой уставшей, настоящей Карисме, видит, как устало она потирает глаза длинными пальцами, а затем по интересной траектории скользит от глаз к шее, которую она как будто пытается содрать, а не почесать. Брюнетка сейчас такая настоящая, без маски гордой кошки на лице, без притворства и желания показать свои достоинства, здесь она человек, который изнуряется на работе, не даёт себе продыху, и Тилль готов взять всю опеку за Карисмой на себя, следить за её состоянием, не позволять работать и держать под своим крылом. Тилль сжимает одной рукой руль, втягивая густой молочный воздух, а вторую руку кладёт к себе на мощное бедро, привлекая внимание громко сглотнувшей слюну Карисмы. Он привозит их спустя час езды на широкий песчаный берег реки Шпрее, где приятно шумят волны от поддувающего ветерка, где с одной стороны берег, а с другом небольшой лес. Берег, где нет ни одного человека, где только тишина, покой, умиротворение. Все это Карисмой было давно позабыто. Сейчас именно Тилль – с трудом знакомый парень – обеспечил ей то, чего не мог обеспечить даже самый близкий человек – пусть и кратковременный, всего на один вечер такой нужный покой. Карисма зависает с открытым ртом, разглядывая спокойную реку вдалеке, вспоминая, что в последний раз была на берегу этой реки в далёком, беззаботном детстве, держась за крепкую руку отца, теперь, спустя столько лет, её сюда привёз Тилль. И почему-то просыпается такое тепло по отношению к Тиллю, который одним действием сделал приятнее, чем остальные могут сделать сотней действий. Хочется ближе, больше, хочется, чтобы Тилль почувствовал, насколько она благодарна, насколько устала и насколько нуждалась в спокойствие хотя бы на один вечер. Она так заглядывается, расслабленная простым видом, втягивает шумно речной воздух и касается тонкого тонированного стекла машины, и даже не замечает, как Тилль выходит из ламборгини, обходит её, открывает смотрящей на реку с замиранием сердца Карисме дверь, радуясь своей маленькой своеобразной победе, видя, как заворожённо Карисма уставилась на реку и подаёт ей свою большую, мозолистую ладонь, в которую ложится маленькая женская. Он помогает Карисме выйти из машины, придерживая её за руку и за голову, чтобы та не ударилась, а затем захлопывает дверь чёрно-красной ламборгини, терпеливо стоя позади стройноногой и ожидая, пока та поправит юбку, уложит тёмные волосы, а затем наберёт полную грудь воздуха, но не выдохнет – задержит свежий воздух в забитых сигаретной смолой лёгких. Тилль подходит ближе, становясь за спиной Карисмы и невесомо касается тонкой талии пальцами, заточенной прямо под его большие ладони. Он несказанно рад, что через ткань плотного платья-пиджака девушка не чувствует его касания, не хотелось бы снова увидеть её наглый и дерзкий вид, напущенную недоступность, которой нет места рядом с Тиллем. Девушка так и стоит, глядя прямо перед собой, не двигаясь совершенно, сверженная атмосферой места. Тилль упивается молочным запахом Карисмы, который смешался со стойким запахом орехов, которым пахнет салон его ламборгини венено. Он топит в себе желание коснутся носом жилки на шее Карисмы, пройти кончиком носа дальше и остановится на точенной скуле, обвести губами, запечатлеть мягкий поцелуй на щеке. Карисма не дышит, он отчётливо слышит биение женского сердца, но не слышит вдохов, не видит, как вздымаются острые, гордые плечи. Тилль склоняется ниже. - Дыши, - неожиданно на самое ухо шепчет Тилль, из-за чего Карисма ощутимо вздрагивает и резко поворачивается лицом к мужчине, оказываясь в опасном расстояние своими губами от его, смотря на Тилля с неподдельным удивлением, благодарностью, которая мешается с давно забытым детским счастьем в карамельных глазах. Тилль плавится под таким мягким взглядом, которым на него Карисма смотрит впервые, и молит, чтобы она смотрела на него так всегда. Обещает, что всё для этого сделает. – Дыши, потому что, - недолгая пауза заставляет Карисму в ожидании приоткрыть манящие, полные губы, истязая этим самым терпение Тилля, которому с каждой секундой всё тяжелее себя сдерживать, но мужчина отводит взгляд и громко сглатывает накопившуюся слюну, проговаривая, - потому что это ещё не всё. Волнение подкатывает к Тиллю незаметно и впервые за несколько лет, доводя этим самым Тилля чуть ли не до нервного тика. Он не собирался сегодня терять обладание над самим собой, но рядом с Карисмой не мог не. Он чувствует себя школьником, который пытается пригласить понравившуюся девчонку на свидание, у него стыдно потеют ладони, чешется нос и пятка, а ещё безумно хочется заверещать и убежать подальше. Но уставленный прямо на него взгляд Карисмы так и твердит: «говори, раз начал». Мужчина прокашливается, предоставляет Карисме свой локоть, с уверенностью и нежностью заглядывая в большие глаза Карисмы. - Я хочу, чтобы ты поужинала со мной сегодня, ты ведь не против? – Парень, откровенно говоря, боится отказа, но почему-то уверен, что не даст места быть. Кажется, это называется: не оставить выбора. Не сегодня уж точно. Но Карисма сама не даёт отказа: она приветливо улыбается, чем сражает и без того сверженного Тилля наповал, и длинными, мягкими пальчиками обхватывает крепкую руку мужчину, несильно сжимая, но чувствуя тепло от смуглой кожи даже через ткань пиджака, шепча «Я только рада». Тилль, что гораздо выше Карисмы, слегка наклоняется к ней, одними губами произнося краткое. – Спасибо, - Карисма считывает слово по губам и тихонько отвечает: «тебе спасибо». Тилль мягко ступает по берегу, следя за тем, чтобы Карисма успевала всё рассмотреть тщательнее и не споткнулась на каблуке в темноте. Авербах же непроизвольно жамкает в пальцах ткань и кожу парня, чем заставляет его улыбаться, как дурака, весь путь и своей ладонью сжимать её маленькую ладошку у себя на локте. Резкий поток нежности к прекрасному созданию Тиллем с трудом удерживается. Карисма удивляется, когда смотрит вперёд себя. Украшенная, освещённая беседка, что относится к собственности небольшого ресторана поблизости, встречает их круглым столиком с приборами и вазой цветов, мягким освещением, и всё это больше напоминает Карисме идеальное свидание, о котором мечтает любая девушка, нежели простой ужин. Она прячет улыбку, когда ловит себя на мысли, что внимание мужчины невероятно приятно. Что внимание Тилля особенно важно для неё. Но она отдёргивает себя мыслью: «Успокойся, это ведь просто ужин» и крепче сжимает пальце на согнутом локте. Song: Desert Rose - Lolo Zouaï. «Успокойся, это ведь просто ужин», говорит себе Тилль, не отпуская тёплой ладони Карисмы, так правильно лежавшую на его локте. Его чувства переполняют, которые он сам пока толком разобрать не может. Непривычная заинтересованность только в одной девушке, ощущение правильности и комфорта только с ней одной. Банальность рядом с ней становится удивительным разнообразием, кажется, что так может быть только с Карисмой. Хотя, почему только кажется… Только подходя ближе к беседке, Карисма видит чуть поодаль небольшое заведение, похожее на ресторан, на берегу реки, к которому видимо и относится эта полузакрытая беседка, завешенная лёгкими белыми занавесками, которые больше напоминают балдахин, а небольшие ступеньки со всех сторон наполовину утопают в светлом, мягком песке. Вблизи сервированный стол с белой скатертью и выделяющиеся на них бордовые салфетки. Это выглядит настолько превосходно, что у Карисмы перехватывает и без того сбивчивое дыхание: пышный букет цветов, красиво спадающий вдоль белоснежной тканевой скатерти, хрустальные с логотипом ресторана фужеры, блестящие, натёртые столовые приборы и огромная, плетённая корзина самых разных фруктов, украшенная так же ленточками и цветными открытками. - Это так красиво, я давно не была у Шпрее, - заворожённо говорит Карисма, не пытаясь даже скрыть своего восторга и радости, когда Тилль отодвигает её стул с высокой спинкой, в пригласительном жесте на него кивая, и помогает ей присесть, после опускаясь напротив неё, наблюдая, как блестящий взгляд девушки перепрыгивает с одного на другое, не зная, за что ухватиться и что рассмотреть. – Неужели ты всегда ужинаешь в таких прекрасных местах? Это невероятно, - не унимается Карисма, - спасибо, - она с искренностью заглядывает в глаза Тиллю, а тот в ответ мягко улыбается, очаровывая девушку ещё больше. - Я хотел просто сделать приятно тебе, - темноволосый специально делает акцент на слове «тебе», добро усмехаясь, когда видит, что Карисма смущается и отводит взгляд. Карисма так увлекается процессом рассматривания, стараясь всё тщательнее изучить, чтобы после, закрывая глаза в любой другой день, снова восстанавливать в голове чёткую картинку сегодняшнего, только начавшегося вечера, прекращать который не хочется никогда, что даже не замечает бесшумно подошедшую, высокую женщину в форме официанта, блеснувшую ночным гостям своей невероятной улыбкой, вокруг которой проглядывались лёгкие морщинки. - Что желаете заказать? – Слишком громко спрашивает официантка, держа руки с блокнотиком и ручкой, как полагается, за спиной, чуть наклонившись к столику, но держа определённое расстояние. Из-за звонкого голоса, раздавшегося со стороны, Карисма пугается, с трудом сдерживая вскрик, и ошпарено отвлекается от анализа предметов вокруг, смешно дёргается, чем заставляет Тилля улыбнуться, а затем заливается краской от детского поведения и принимается зачем-то щупать салфетку. Тилль обещает, что запишет её в контактной книжке «самая мило смущающаяся на свете ласточка», видя, как по-детски непривычно смущается Карисма, оставляя от своей дерзости и недоступности ровное «ничего». Работница ресторана удивляется реакции Карисмы, впервые за много лет работы с таким сталкиваясь в ресторанном сервисе, она даже немного пугается не понимая, что сделала не так, переводит непонимающий взгляд с Карисмы на Тилля и нервно сжимает в ухоженных руках чёрной блокнот, но Тилль одобрительно кивает официантке, успокаивая, на что та воодушевленно обращает внимание на брюнета, готовясь записать заказ. - Что у Вас из фирменного? – Тилль берёт инициативу на себя, видя, как нервно дёргается на мягком сидение Карисма, пряча смущённое лицо и всё так же не отлипает от салфетки. Блондинка с высоким, тугим хвостом привлекательно хмурится, а затем ныряет в свой блокнотик, копошась в нём от силы секунд пять. Карисма хоть больше и не краснеет, но так и не решается поднять взгляд на однозначно опешившую блондинку, принимая собственный позор как что-то ожидаемое и незаинтересованно рассматривая кольца на руках, пока Тилль всё делает за неё. Кто бы сомневался, что Карисма сегодня что-то да выдаст, у неё никогда ничего не проходит идеально. - Я могу предложить наше фирменное, самое популярное блюдо этой недели – жульен «Аристократ», - Тилль молча кивает женщине, давая согласие на заказ, и просит так же преподнести какие-нибудь соки, при этом спросив, не желает ли Карисма что-то ещё, на что та более уверено поднимает красивое личико и отрицательно машет головой. Официантка, кинув доброжелательный взгляд на Карисму, как будто бы подбадривая брюнетку, спешно удаляется. И только когда официантка оставляет Тилля и Карисму вдвоём, смущение Карисмы полностью проходит, оставляя место эйфории пребывания в красивом месте в тёплой компании, чувству покоя и уюта. Молчание между ними двумя такое правильное, такое нужное. Карисма молчит, потому что всё время смотрит на реку, слушает шуршащий шум небольших волн, которые изредка выходят за пределы мокрого песка, а Тилль молчит, потому что не может оторвать глаз от такой невероятной красоты напротив себя, которая все эти пять лет была к нему так близко и одновременно далеко. Карисма приятно вздрагивает, когда на её сложенные на столе руки ложится большая ладонь Тилля, на пальцах которого колец не меньше, чем у неё самой. Карисма удивлённо заглядывает в тёмные зрачки Тилля, что сидит напротив, отвлекаясь от невероятного вида реки позади брюнета, и тонет в этом омуте, не пытаясь найти пути к спасению. Тилль бессовестно завлекает Карисму в свои ползучие дебри, пытаясь утянуть к себе, как можно дальше, сделать, как можно ближе. И Карисме бы сопротивляться начать, но она незаметно расслабляет ладони, пытаясь сконцентрироваться на каждом миллиметре кожи Тилля. - Ты не замерзла? – Тилль обеспокоено смотрит на Карисму, которая совсем не ожидала к себе такого внимания от холодного, самоуверенного и наглого Триппеля в этот вечер, но уже сейчас может сказать, что это самый тёплый вечер в её сознательной жизни, и вообще она просто не может найти нужных слов, чтобы выразить благодарность и счастье пребывания здесь. - Мы можем войти внутрь, - Тилль задумывается, но ладоней Карисмы не выпускает, - или накинь мой пиджак, – темноглазый уже собирается подняться с места и накинуть на её плечи свой пиджак, но Карисма протестующе машет ладошками, понимая, что, если ещё и наденет на себя вещь с запахом Тилля, ей однозначно сорвёт крышу. - Нет, Тилль, сегодня мне точно не может быть холодно, - не думая, произносит Карисма, а когда понимает, что ляпнула, широко открывает рот, словно хочет оправдаться, но расширившиеся глаза Тилля говорят о том, что оправдания уже не помогут – он уже сделал выводы для себя. В мыслях проносится: «неужели я с ним флиртую?», а затем истеричное: «Да, именно это ты и делаешь!». Она смотрит прямо в глаза застывшего мужчины, снявшего пиджак уже с одного плеча, у него в глазах смятение и непонимание откровенное, во взгляде читается: «мне не послышалось?». А Карисма в какой-то степени восторгается своей находчивостью и порой излишней многословностью. А почему дальше действует по инерции. – Поэтому я хочу остаться здесь, и, если мне понадобится твой пиджак - я тебе скажу, - Карисма договаривает, прелестно улыбаясь и светя ямочками на худых щеках, замечает две приближающиеся фигуры, в которых, по мере их приближения, можно разглядеть официантов с готовым заказом ребят. Тилль натягивает на себя обратно пиджак, не произнося ни слова, и как-то напряжённо дёргает плечами, присаживаясь как в тумане на место. Теперь настала очередь Карисмы удивлять Тилля и улыбаться своей маленькой, но до дрожи в коленях приятной победе. Официанты уверенной походкой стремительно приближаются, Карисма уже давно постелила помятую салфетку на коленях, а Тилль зависает взглядом в одной точке, и прокручивает в голове такое важное «сегодня не может быть». И это «сегодня» для него значит – рядом с ним, за этим столом, на небольшом расстояние, где можно услышать каждый выдох и вдох. Для него «сегодня» - это их пересекающиеся взгляды, скромные улыбки, скрывающие в себе тайный смысл. Все это для него «сегодня» и этого хватает, чтобы захотеть обнять чертовку, которая сначала смущается, а затем подбивает самообладание своими внезапными фразами. У него пальцы чешутся по тонкому стану пройтись и зависнуть на худых лопатках, чтобы почувствовать мягкостью кожи, оставить там свои следы, поцелуи и дать нежность, которую Карисма заслуживает одним своим существованием. Они сталкиваются взглядами. «Под ноги весь мир брошу», теперь эта татуировка на шее, выточенная аккуратными китайскими иероглифами, сделанная только лишь из-за красоты, влиятельности фразы, нашла своё истинное предназначение. Теперь это предназначение относится к Карисме. Тилль касается мимолётно пальцами татуировки, в голове пометку «набить рядом имя» делает. Всё время, пока официанты расставляют широкие тарелки с блюдами, в расписные бокалы разливая сок из ручной работы графинов, Тилль и Карисма не отрывают друг от друга пристальных взглядов, проникая глубоко в душу, разрывая ткани и преодолевая преграды, чтобы добраться к главному – к душе – и касаться её нежно пальцами, перекатывать в ладони, чтобы понять, какую форму имеет. У Тилля это вышло отменно: уже через пять минут обмена взглядами, Карисма почувствовала непривычное, неизведанное тепло, сравнимое с нежностью, заботой и катастрофическим желанием быть ближе. В этот момент её охватил страх, страх влюбиться, но, увидев те же чувства в глазах Тилля, смешанные со стойким, уверенным бесстрашием, она решилась набраться смелости и дать волю чувствам. Но идиллию двух человек разрушает один голос, из-за чего только лишь им понятная связь прерывается. - Приятного Вам аппетита, - работники слегка кланяются, беря подносы под правую подмышку. Карисма промаргивается, отрывается от таких нужно-ненужных глаз Тилля и благодарит кивком одного официанта, в то время, как Тилль благодарит второго. Официанты удаляются, и Тилль с Карисмой, обменявшись взаимным «приятного аппетита», принимаются за блюда, состав которых не потрудились заранее узнать, полностью отдав внимание друг другу. Song: Cold - Aqualung & Lucy Schwartz. И зря. В ходе приятной трапезы, разрушаемой только шутками и редкими вопросами со стороны обоих, благодаря чему девушка узнаёт специальность работы Тилля, делится с ним частью своей жизни, скрывая самое главное, чувствуя, как от лжи всё внутри сжимается, как от самой себя её тошнит и хочется выплюнуть очернённую правду, как хочется вскричать Тиллю, чтобы он защитил, подставил плечо, на которое можно будет опереться, чтобы принял предательницей, чтобы перестать себя винить. Карисма чувствует, как больно становится врать Триппелю и винит в этом свою сентиментальность, винит всё вокруг себя, но больше всего она винит только себя. Она бы убежала от Роберта далеко и надолго, скрылась, навсегда потеряла связь, только бы перестать на него работать, перестать предавать тех, кто относится к ней лучше, чем Кашне. Но через время тяжко не только на душе: Карисма особенно остро чувствует, как начинают судорожно сжиматься лёгкие вокруг поступающего воздуха, как они начинают жечь в нехватке кислорода. Становится особенно трудно сделать хотя бы один вдох, из-за чего Карисма кашляет, пытается справится с неожиданным приступом, впивается одной рукой в поверхность стола, крепко сжимая, чуть ли не ломая поверхность, она панически хватает ртом воздух, хватается за рёбра, а затем машет в воздухе руками, привлекая внимание Тилля и указывает на блюдо, чуть не падая со стула. Она задыхается, потому что это приступ аллергии на морепродукты. Это приступ аллергии, потому что из-за собственных эмоций и чувств она потеряла всякую бдительность, не проверила состав блюда, как обычно делает и даже не приняла нужных антибиотиков. Такое в последний раз было более десяти лет назад, и как не вовремя случилось здесь. Тилль моментально всё понимает и, матерясь на своё «не уследил», подрывается, подхватывает начавшую падать со стула Карисму, прижимая хрупкое тельце к своему мощному, нашёптывая нежные, успокаивающие слова, бережно обвивает судорожно дрожащую талию левой рукой, не позволяя Карисму согнуться, а правой ища копошась на столе в поисках телефона. Карисма крепко прижимается к тёплому, большому телу, ощущая себя защищенным крепкими руками родного человека ребёнком, чувствует губы на своей макушке и неразборчивые слова сверху, сквозь шум в ушах слышится «спокойно, маленькая, дыши спокойнее», «сейчас всё будет хорошо, я рядом», и лишь поэтому она терпит жгучую боль в лёгких, терпит недостаток воздуха, начинает более-менее успокаиваться, когда Тилль даёт ей сделать глоток воды. Она прокашливается, делая редкие хрипучие вдохи, чувствуя, как сильнее Тилль её обнимает, словно он - её личное обезболивающее. Тилль буквально держит Карисма навесу, и, вспоминая о рации в столе, бросает идею найти телефон и собирается вызвать скорую помощь, почти нажав на нужную кнопку рядом с самой рацией, но поровнявшая с трудом коек-как дыхание, издавая тяжёлые, хрипы из-за того, что всё ещё не может начать полноценно дышать, чувствуя обострение приступа, то, как начинает жечь не только лёгкие, но и горло, Карисма своей маленькой ладошкой хватается за его широкое запястье, с трудом произнося: - Не надо, - умоляюще на него смотря, проговаривает Карисма, - у меня есть таблетки в сумке, - говорить Карисме даётся сложно, скорее это можно назвать задушенным хрипом, и Тилль повинуется, сам не зная почему, просто-напросто бросает идею с вызовом медицинской помощи и, крепко держа под своим боком Карисму, срывает её сумку со спинки стула, одной рукой пытается в ней что-то нарыть, но матерится, натыкаясь на духи, бумажки, расчёски, но не на то, что необходимо. - Ты только не теряй сознание, хорошо? – спешно говорит Тилль, видя, как Карисма устало прикрывает глаза. За свои действия он не отвечает: наспех целует Карисму в горячий лоб, и той лишь хватает сил на то, чтобы блаженно улыбнуться, попытаться захватить побольше воздуха, вцепившись в водолазку Тилля пальцами. – Нашёл, - победно рычит Тилль, дрожащими пальцами быстро достаёт таблетку из планшетки, мягко раскрывает рот Карисмы, которая нашла в себе силы сама взять стакан с соком в руки, он вкладывает таблетку между пухлых губ, а сам помогает придержать стакан, когда девушка осторожно отпивает жидкость. - Сейчас должно стать лучше, - измучено улыбается Карисма, ставя стакан на стол и упираясь снова на крепкое плечо Тилля, у которого у самого дыхание спёрло от страха, что Карисме могло стать совсем плохо, - спасибо тебе, - она прикрывает глаза, снова чувствует прижимающиеся к её лбу губы, и пытается поровнять дыхание. Ей впервые так спокойно, впервые аллергическая реакция, приступ, которых она всегда так остерегается, не были такими болезненными, впервые она не боялась того, что могло бы с ней случиться, потому что Тилль рядом. Понимание того, как Тилль влияет на неё, вот что действительно пугает. Эфемерная надежда на то, что Карисма не влюбится летит в тартарары, и брюнетка винит себя за то, что об этом ни капли не жалеет. - Я так испугался, ты бы знала, - Карисма слышит нескрываемые панику и страх в голосе Тилля, который сильно прижимает к себе Карисму и ускоренно, тяжело дышит, как-то нервно перебирая на ткани платья пальцами. Ей бы неловкость почувствовать: напугала парня неожиданным приступом аллергии, сорвала ужин, который должен был быть тихим и спокойным, а теперь ещё и бесстыдно полулежит на плече Тилля, но Карисма улыбается самой себе и открывает глаза, когда ощущает, что дышать стало легче, в глазах не темнеет, наступило облегчение, когда чувство жжения в лёгких прошло. - Прости меня, это было ужасно, - не смотря на Тилля, смущённо бормочет Карисма и отталкивается от сильного плеча, чтобы снова вернуться на свой стул. При передвижении она не может избавиться от дрожи в ногах, из-за чего пока приходится стыдливо придерживаться за твёрдую поверхность стола. – Ты хотел поужинать в спокойствии, а всё вышло так… Я обязана попросить прощение ещё раз, - оправдывается Карисма, упрямо не замечая, с какой злостью её буравит взглядом Тилль. Мужчина прожигает непривычно ссутуленную спину Карисмы, видя, какой прекрасно уязвимой, утопающей в нужде быть в нежности и заботе становится Карисма, испытав физическую боль, и понимает, насколько сильно он желает видеть её рядом с собой такой всегда, но не потому что ей должно быть больно, а потому что она должна ему доверится, раскрыть истинное «я», где прячется маленькое дитя. Тилль злится, если говорить мягко. Хочется со всей мочи крикнуть: «Блять, Карисма, твоя слова - сплошной нонсенс». Её слова извинения обижают, но ещё больше они злят, проще говоря, выводят Тилля из себя. Меньше всего на свете Тилль хочет, чтобы Авербах думала, будто может испортить их совместное времяпрепровождение тем, что просто имеет аллергию, это не то, за что она должна просить прощение. Меньше всего ему хочется слышать слова о том, что это она виновата в аллергии и обязана извиняться перед ним, меньше всего он хочет чувствовать себя в данный момент эгоистом и подонком, который даже нужных слов подобрать не может. Его бесит тот факт, что Карисма не может позволить себе быть с ним такой, какая она есть – имеющей непереносимость морепродуктов, в сумке который всегда таблетки и сигареты с шоколадом, почему она скрывает то, что в душе является маленькой девочкой, которая имеет привычку откидывать голову на сильные плечи. Она должна быть собой, а не подточенной под взгляды общества. И Тилль сто раз сказал бы Карисме: «будь со мной самой собой», да только вот он боится в ответ услышать колкость от брюнетки или вовсе узнать для самого себя, что совершенно ей не важен, безразличен. Скрыть чувства, затолкнуть обратно в себя рвущийся наружу звериный интерес – гораздо легче, поэтому Тилль идёт по пути меньшего сопротивления. Доселе непривыкший первый проявлять чистый, ничего не требующий взамен интерес брюнет испытывает некоторый стресс, чувствуя, как внутри зарождаются инстинкты, твердящие «защити, обогрей, дай всё самое лучшее». Тилль теперь понимает слова отца: «в тебя проснутся ещё мужские начала», когда говорил что-то о том, что пора бы завести его любому сыну наконец семью. Тилль тогда рассвирепел, раскидался словами о том, что никогда никого не полюбит и отца виноватым выставил, за дверь - тоже. Тилль свои слова под сомнения сейчас сам же ставит. Но этим «мужским началам» он сопротивляться не может, теперь уже идя по пути большего сопротивления касательно самого себя, скрывая внутри себя то, что к Карисме испытывает. И, когда она уже собирается сесть на стул, Тилль за руку тянет её обратно к себе, из-за чего Карисма оказывается в массивных, тёплых руках, головой понимая, как на затворках разума всё время желала об этом. Она сразу же, скорее машинально льнёт ближе к груди Тилля, втягивая ореховый запах, и сжимается в его руках, словно просит защиты, прижимается щекой к крепкой груди и цепляется пальчиками за широкие предплечья. Сам Тилль с трудом дышит, сам же только и знает, что повторяет: «Знала бы ты, как же я испугался». Он точно не знает, повторяет ли он это вслух или проговаривает в уме, но почему-то уверен, что Карисма в любом случае его слышит. Он прилива благодарности (как убеждает себя Карисма, словно стараясь оправдаться) она скользит ладонями вверх по груди Тилля и нежно обнимает его за широкую шею, заставляя Триппеля чуть накрениться для её удобства. Она невинно утыкается носом в глубокую ямочку ключиц, где особенно приятно пахнет, и каждой клеточкой организма впитывая ореховый, до одури успокаивающий запах. Ей впервые, после того, как она покинула тёплые мамины руки по причине своего взросления, так тепло и хорошо. Сомкнутая в человеческий круг, созданный длинными, массивными руками Триппеля, Карисма впервые позволила себе дать слабину. Слёзы образовались в уголках сами при одном только воспоминании об Алексе и сдержать их было всё тяжелее с каждой секундой, проведённой рядом с Тиллем. Словно натянутая струна, Карисма лишь сильнее прижалась, пряча лицо, твердя себе избитую истину – когда Тилль растает в её руках, называя предательницей. - Я знаю, что ты что-то скрываешь, я чувствую это, - шепчет Тилль, поворачивая лицо к мягкой скуле Карисмы, невесомо ведя по ней губами. Карисма вздрагивает и сильнее впивается пальчиками в горловину водолазки, задерживая дыхание, - я чувствую, что тебе тяжело, но я прошу, не отталкивай меня из-за этого, - Тилль замолкает, даёт Карисме время принять сказанное, но губы от скулы не отнимает, обжигая дыханием нежную кожу, - дай мне просто шанс хотя бы попробовать проявить к тебе интерес. Я прекращу всё это, как только увижу, что тебе не нужно… - А если мне всё это не нужно прямо сейчас? – неуверенно перебивает Карисма, боясь, что Тилль может исчезнуть, не поняв её намёка. Она не поднимает на Тилля глаз, но чувствует, как на её скуле мягкие губы растянулись в полуулыбку, а крепкие руки сильнее прижали её к стройному телу, он однозначно понял намёк. Резкий хоровод мурашек прошёлся от макушки до самых пяток, когда Тилль скользнул большой ладонью по позвоночнику, цепляя хрупкую, длинную шею, настойчиво поднимая голову Карисму к себе, чтобы встретиться с ней взглядами, прожечь дыру изнутри чертями, что пляшут внутри его зрачка. - Тебе это нужно прямо сейчас, Карисма Авербах, я-то знаю, - незлобно ухмыляется темноволосый и ослабляет хватку на шее, теперь осторожно скользя большим пальцем по тонкой коже на шее. И Карисме бы возразить, сказать, что всё совсем не так и что он вообще может знать, непросвещённый, малознакомый человек, но она не двигается, смотрит прямиком в тёмные глаза, просто тонет в глубине зрачков, скрытые сотнями замков и соглашается с ним – она снова проиграла. Тилль всё же зажимает кнопку на столе, вызывая к себе работников ресторана, прося у них то, что можно расстелить на песке, но Карисму из рук не выпускает, скользя по красивому стану, запоминая каждый миллиметр кожи, сгущая над ней воздух и, когда работники ресторана приносят плед, спрашивая, всё ли у них нормально, Тилль благодарит, отпускает работников и, пройдя ближе к реке, держа Карисму под локоть, расстилает на берегу плотную ткань. Он опускается на плед и тянет на себя Карисму, неожиданно для неё усаживая не рядом с собой, а между своих крепких, накаченных ног, удобно её размещая и успокаивая поглаживаниями по плечам, рукам, спине, перебирая красивые, гладкие волосы и касаясь руками ладоней, словно хочется зацепится своими пальцами за её. Брюнетка постепенно расслабляется, прикрывает блаженно глаза, наслаждаясь шумом воды, теплом, исходящим от тела позади себя и, чуть ли не мурча, нежится в мужских руках, забывая совсем про Алекса, предательство, мерзкую ложь, про то, что когда-то нужно будет смотреть в разочарованные глаза Тилля. Они сидят так на протяжении часа, может больше и сидели бы так ещё дальше, если бы чутко наблюдавший за состоянием Карисмы Тилль не почувствовал, как девушка ворочается в его руках, пытаясь найти удобное положение и, кажется, во сне. Парень усмехается, позволяет себе нежность в виде россыпи поцелуев по скрытым одеждой плечам, не зная, что под тканью целый ворох глубоких шрамов, оставленных рукой его противника. Он не знает, а поэтому улыбается, но замечает дрожь, исходящую от Карисмы, всё же снимает с себя пиджак, накрывает длинные, стройные ноги, а затем, придерживая Карисму, поднимается с пледа, поднимая брюнетку на руки подобно невесте. Он несёт её к ламборгини венено, ощущая, как тёплое дыхание Карисмы бьёт прямо под бьющейся венке на шее, чувствуя мурашки. Он осторожно усаживает девушку в гоночную машину, но домой не торопится, спящая на соседнем сидение Карисма успокаивает своим тихим дыханием. Он катает их до утра, и за всё это время Карисма просыпается несколько раз, заворачивается посильнее в пиджак Тилля, втягивает запах от ткани, чем вызывает тёплую улыбку Тилля и возвращается домой только рано утром, заботливо принесённая в квартиру на руках и укутанная в тот же самый пиджак заботливым Тиллем. Он же говорил, что знает адрес и даже код от квартиры. Он плотно прикрывает дверь квартиры Карисмы, с улыбкой возвращаясь в свой пустующий, теперь такой холодный пентхаус. Он ложится строго на левую сторону постели, потому что сейчас на правой стороне в своей квартиру спит Карисма.