Остриё ножа

Утро встречает Иоанна тёплыми лучами, пробивающимися сквозь греческие шторки, и сладким ощущением в теле того, что он наконец выспался, впервые за длительное время. И пусть одна рука, на которой разместилась голова Оливии, затекла, но вторая рука приятно шарилась по бархатной спине, на которой отчетливо проступали позвонки. В слегка прохладной палате витает запах йогурта, исходящий от рыжих опаленных волос Оливии, и этим запахом до дрожи хочется удавиться. У Иоанна истома по всему телу, когда Оливия ёрзает у него под боком и требует покрепче прижать, руками обвивая крепкую талию, мило посапывая. Иоанн прижимает: осторожно, мягко, зарываясь носом в её запутавшиеся во сне волосы и прикрывая в наслаждении глаза. Этим утром у него нет дел. Потому что перенёс всё на послеобеденное время, хоть с поставщиками так делать нежелательно. Потому что на звонки законной жены не отвечает, а, когда пятидесятый звонок надоедает, ставит телефон на беззвучный, раздражённо бросая обратно на тумбу экраном вниз. Есть только Оливия и её разливающееся теплом по телу трогательное посапывание и размеренное дыхание. Иоанн бросает на медсестру строгий взгляд и перестаёт перебирать пальцами рыжие волосы, когда работница с грохотом открывает дверь и тем самым будит Оливию. Иоанн чувствует шевеление рядом, но крепче прижимает хрупкое тельце к себе, окутывая своим теплом и внутренним умиротворением. Каскалес видит, как Оливия сопротивляется яви, но всё же всплывает на поверхность и приоткрывает опухшие глаза. — Доброе утро, — раздаётся над её ухом хриплый голос, и приятная истома окутывает тело девушки. Рыжая крупно вздрагивает, но чувствует исходящее со стороны тепло и сладко жмурится, желая продлить время, имеющее смысл только в сильных руках. Иоанн улыбается, ощущая себя самым счастливым, и поглаживает маленькие лопатки большими ладонями. — Ты можешь ещё немного поспать, — шепчет Иоанн, осторожно целуя холодную мочку уха рыжей и позволяя ей подвинуться ближе и оказаться под ним в поисках большего тепла. Иоанн усмехается и умиляется одновременно тому, как забавно Оливия тычется холодным носом в его шею, а ладошки просовывает под тёмную ткань футболки, грея их от горячей кожи. — Замёрзла? — Оливия положительно кивает. — А вчера говорила, что со мной тепло, — мужчина наигранно дуется, заботливо укрывая Оливию своим телом. — А зачем они палату проветривали? — Недовольно бурчит Оливия и кидает такой же взгляд на копошащуюся где-то в углу палаты медсестру, не отрывая носа от шейной кожи. — В любом случае, теперь-то мне тепло, — Иоанна ощущает, как Оливия довольно улыбается и чуть ли не урчит, подобно самому ласковому котёнку. И этот контраст между холодной Оливией и этой: ласковой, крохотной, нуждающейся в заботе разрывает Иоанна на части, мужчина не может перестать думать, что есть какой-то подвох, ведь не может быть так радужно, всё слишком легко. Он уже не знает, куда ему податься и как поступить. Но когда Оливия покорно под ним лежит, не двигаясь, позволяя себя гладить, и сама мурчит от того, как ей нравится иоанновское внимание, он учится жить моментами. Плевать, что будет потом. Главное, что есть сейчас. — Мистер Каскалес, — сверху доносится тонкий голосок, привлекающий притупленное внимание мужчины. Иоанн с рычанием отрывается от тонкой шеи Олив и тупо смотрит на нависшую медсестру, всем видом показывая, что она не вовремя. Девушка виновато закусывает губу, отводя взгляд, — я, конечно, не хочу Вас отрывать, но Вы сами распорядились о переводе мисс Шекли в вип-палату. Иоанн свой настрой сразу же меняет, принимая серьёзный вид и понимающе кивая пусть и надоевшей, но всё же медсестре. Теперь у него есть стимул подняться с постели — перевод Оливии в максимально комфортные условия, где она будет под его присмотром, а главное — под круглосуточной охраной его людей, этого достаточно для начала активной деятельности. — Конечно, сейчас я её разбужу, и Вы сделаете всё нужное, — девушка мысленно благодарит мистера за понимание и на его реплику слегка кивает, отходя обратно к своему столику, чтобы не смущать пару, да и самой не смущаться. Она посещает эту палату не в первый раз за это утро, но каждый раз глупо краснеет, ощущая себя третьей лишней. — Оливия, пора просыпаться, — Иоанн приподнимается на локтях, расставляя их по обе стороны от хрупких бледных плеч, и тихо смеётся, когда Оливия в полудрёме недовольно морщится и бурчит что-то под нос, лишённая спасительного тепла. Иоанн оставляет поцелуй-бабочку на всё ещё холодном носике рыжей и умиляется нахмуренному личику. Оливии явно не нравится идея быть разбуженной и лишённой источника тепла и комфорта, поэтому девушка ёрзает и просит, что от неё отстали. — Ну же, тебе нужно сделать некоторые процедуры, а затем тебя переведут в другую палату. Оливия на последнюю реплику Каскалеса открывает один глаз, уставившись на него хмуро и слегка недовольно. — В какую ещё палату? — Рыжая подозрительно щурится одним глазом, ища в улыбке Иоанна что-то подозрительно-гаденькое. И находит. — Какого чёрта, — Оливия уже в два глаза таращится на Каскалеса, прикидывая нули в чеке за палату, да за всё, что Иоанн мог ей обеспечить в больнице. Палата, вероятнее всего, не единственное удовольствие за его счёт. — Не говори, что ты этому посодействовал… — Ты права, — Иоанн улыбается ещё шире, но, видя негодование и недовольство в глазах Оливии, хмурится, — не отказывайся от моей помощи. Я не уберёг тебя из-за самонадеянности, но, — Иоанн сглатывает обиду на самого себя, злость на Алекса и переживание за Оливию, ставшие поперёк глотки препятствием, и смотрит в любимые глаза с просьбой, — обеспечить тебя всем необходимым сейчас — единственное, что я могу. Оливия, в секунде от того, чтобы либо разреветься, либо накричать на Иоанна, либо же и вовсе прижаться к горячей груди, закусывает губу до крови. Потому что он такой запредельно заботливый, тёплый, необходимый, что Оливии страшно становится. От себя. От того, как её тянет к занятому мужчине, и она позорно сдаётся собственным чувствам, полностью окунаясь в давно забытые ощущения. И она соврет, если скажет, что не чувствовала себя счастливый, греясь в сильных, мускулистых рукам, носом зарываясь пахнущую тростниковым сахаром и черникой жилистую шею, где красивым шрифтом её имя. Оливия одним взглядом просит, чтобы Иоанна прекратить. Потому что если нет, то она просто сдастся ему и уверена, что пожалеет. Потому что у Иоанна кольцо на безымянном пальце, и прошлое с Оливией у него слишком запутанное, колющее, давящее. Такое, что просто так не отпустишь и не поймёшь, чтобы смириться. Это прошло душит настоящее. Но Оливия устала всему сопротивляться. Но больше всего она устала сопротивляться и противоречить самой себе. Но смотря в глаза Иоанна, видя там твёрдую уверенность, которой подзаряжается сама, хочется поверить в лучшее и дать шанс всему, что есть. — Иоанн, ты не обязан… — Нет, обязан. И пошло оно всё к черту. *** Оливию ломит утренняя слабость. Эта слабость разливается по телу, атрофирует части тела и подавляет эмоционально. Уже с самого утра Оливия чувствует себя истощенной до самой крупицы и не находит сил даже самостоятельно подняться с постели. Видимо, яд и лекарство в общей сложности дали организму ядерную смесь, которая подобно огненной лаве разливается по венам. Оливию мутит и хочется плеваться горьким желудочным соком, смешавшимся со слюной. Но становится легче, когда давно поднявшийся с постели Иоанн аккуратно просовывает руку между её спиной и постелью, и ощущает, как зарождается тепло. Не физическое, но душевное уже точно. Оливия мало понимает, зачем Иоанн поднялся и сейчас просунул под неё руку, но она тянет тонкие руки к Иоанну, пытаясь с закрытыми глазами за него упепиться. Оливия едва ли не хнычет, когда никакой опоры под руками не ощущается, а кожу холодит палатный воздух, но девушка успокаивается, когда Иоанн подставляет под её ладошки плечи, еле заметно улыбаясь. — Давай, малыш, аккуратно поднимемся, — Иоанн мягко давит Оливии на спину, и той приходится присесть на постели, плотно зажмурив закрытые глаза от неожиданного головокружения. К белому коню хочется не только телом, но и душой, чтобы прочистить от нежелательных консистенций не только желудок, но ещё и забитую голову. Но Оливия неприятные и постыдные требования организма громким сглатыванием слюны пресекает на корню. Иоанн, заметив как голова Оливии запрокидывается назад, мягко укладывает крепкую ладонь на её затылок, ненавязчиво придерживая. — Всё хорошо? Позвать врача? — Мужчина массирует пальцами кожу головы, и его умеренные поглаживания никак не сочетается с беспокойным голосом. По телу рыжей от незамысловатых ласк бегут приятные мурашки, скапливаясь в холодных конечностях сладким теплом. Оливии сложно даётся слабый кивок, но, переждав тайфун в голове, она наконец открывает мутные глаза с лопнувшими капиллярами. — Всё хорошо, — девушка слабо улыбается, претерпевая ощущение, будто бы хрусткая кожа на лице расходится трещинами, и пальцами перебирает ткань тёмной футболки Иоанна, красиво натянувшуюся на широких плечах. Иоанн кивает, игнорируя туманно-наркотический взгляд Оливии, делая вид, будто бы чертовке поверил. Когда через несколько минут в палату вкатывают коляску, Оливия перестаёт разминать затёкшие стопы, а Иоанн в непонятке щурится, сверля вопросительным взглядом знакомую медсестру, и на фразу, что Оливия самостоятельно не поднимется на этажи выше и её нужно отвезти, Иоанн отказывается, твердя о том, что сам позаботиться об этом. Доктора не сопротивляются словам мужчины и следуют проветривать и убирать в вип-палате Оливии, ставя там вазы с цветами и миски с фруктами. На тихое возражение Оливии: «Может быть пусть они сами отвезут», в ответ Иоанн кидает безоговорочное: «быть не может». *** — Иоанн, прекрати, я смогу сама, — Оливия до чёртиков смущается и прячет красные щёки, но покорно вытягивает руку с широкого рукава больничной рубахи, поддаваясь умелым действиям и немым требованиям Каскалеса. Иоанну по башке бьют инстинкты, и он их игнорировать не в силах. Первый его инстинкты рядом с Оливией — защитить и позаботиться, чем он, собственно, сейчас и занимается. Стоя у Оливии за спиной, длинными пальцами развязывая удерживающие рубаху узелки и натыкаясь взглядом на голые участки кожи, Иоанн хочет рыжую занежить и обласкать, показать, какая она важная, бесценная, самая прекрасная девочка на свете, достойная ежедневной, нет, ежесекундной заботы. — Иоанн, что же ты… — пищит Оливия, с паникой осознав, что ткань на её плечах подцепляется пальцами и, перекатываясь по телу шуршащей волной, спадает с худых, ссутуленных плеч. — Ты не в том положении, чтобы смущаться, — по больному бьёт Иоанн и игнорирует дрожащие, пытающиеся прикрыть оголённые части тела руки. Иоанн с холодным спокойствием стягивает окончательно ночную рубаху с хлипкого тела, покрывшегося страшными чёрно-синими синяками от того, что в попытках подняться с постели, рыжая падала и ударялась.Мужчина топит в себе приступ снова зацеловать каждую впадину и ребристость на теле Оливии и, видя, как Оливия нервно дрожит, отводит взгляд. — Напомни, чтобы потом я позаботился о твоих синяках, — Оливия дрожит, радуясь, что на ней осталось хотя бы тряпочка нижнего спасительного белья. Но Иоанн знает, что обнажённость не в голом теле, она в другом. И сейчас Оливия перед ним обнажена, оголено до каждой своей частицы, до каждого уголка, до каждого изгиба. Мужчина покорно ждёт, отвернувшись к стене, пока Оливия самостоятельно обернётся в поданный им полотенце, и на руках под бурчание рыжей о своей самостоятельности несёт в ванную, где оставляет чертовку на требуемое попечительство самой себя. И как бы он не пытался убедить себя, что в ванной с Оливией уж точно ничего не случится, но всё равно прилип ухом к двери и прислушивается к звукам из ванной, чтобы если что и на всякий случай. Когда в ванную входит медсестра с розовой тканью в руках, Иоанн спокойно выдыхает, позволяя себя на секунды расслабиться, но сразу же напрягается, когда девушка из ванной тут же выходит. — Оливия сегодня такая румяная, — девушка загадочно, но по-доброму улыбается, кидая многозначительные взгляды на растерянного Иоанна. Тот хмурится, думая, что имела в виду работница, но та, завидев великую думе в глазах темноволосого, добродушно устало вздохнула. — Я хотела сказать, что наличие родного человека рядом способно излечить любые недомогания, — и уходит, плотно прикрывая за собой дверь. Иоанн не успевает задуматься над смыслом слов медсестры, потому что дверь в ванную тихо открывается и Оливия выходит, придерживаясь за стену, в рубашке нежно-розового цвета. Иоанну сердце щемит и хочется подорваться на месте, но он останавливает самого себя и остаётся на месте, позволяя Оливии дойти самой. Если сравнить вчерашнюю Оливию с сегодняшней, то действительно можно сказать, что рыжая сегодня подрумяненная, более устойчивая и самостоятельная, в какой-то степени из-за того, что выспавшаяся и до потери сознания счастливая, потому что не одна. Она даже не морщится, когда сама делает шаги, пусть и останавливается, чтобы перетерпеть головокружение. Сегодня она дышит ровнее, сама доходит до Иоанна и ярко улыбается более свежая и менее болезненная после горячего душа. А душ был точно горячий, потому что от Оливии веет теплом и, кажется, виден даже исходящий от тела пар. — Идёшь на поправку, — улыбается мужчина и заправляет за ухо влажную прядь рыжих волос, — гляди, завтра уже выпишут, — Оливия улыбается и, конечно же, знает, что лежать в больнице ей ещё кучу времени, но ещё она знает, что если будет слышать этот голос хотя бы раз в неделю, обязательно выздоровеет раньше положенного. Потому что Иоанн, оказывается, панацея. Оливии не хочется совершенно думать о законной жене нежно улыбающегося Иоанна, не хочется думать о прошлых разъедающих изнутри обидах, не хочется впустую тратить время, прося уйти, когда на самом деле Иоанн так катастрофически нужен. Он здесь, сейчас, с ней. И ей хватает, чтобы держаться на плаву. — Ты позволишь, я тебе помогу? — Оливия на вопрос Иоанна положительно кивает, но просит, чтобы он не на руках её нёс, а просто помог дойти самой, подстраховывая. Иоанн, конечно, от подобного предложения не в восторге, боится, что рыжей от большого расстояния станет хуже, но, поджав губы, соглашается. Иоанн передаёт вошедшей медсестре сумку с вещами Оливии, а сам спрашивает, ничего ли она не забыла. Оливия судорожно оглядывается, будто что-то ищет, а затем торопится к постели, поднимая подушку, и оттуда достаёт старую фотографию семьи с её ещё живой сестрой. Иоанн старается не смотреть на фото с улыбающимися родителями и сёстрами-близняшками, а Оливия фотографию прячет, видя, как больно мужчине, и с ласковой улыбкой на него смотрит. Оливия в тёплых, обхвативших талию руках греется и если раньше говорила себе, что не будет с Иоанном рядом даже в одном здании, то сейчас удобно умещается у него в руках, чтобы найти опору для длительного передвижения на другой этаж. У Иоанна приятно чешутся руки, когда Оливия хватается своими маленькими ладошками за его предплечья, осторожно ступая по лестнице. Она внимательно смотрит себе под ноги, находя опору в придерживающих сильных руках и полностью им доверяясь, и уже более устойчиво держится на ногах, ощущая хоть и неприятную, но обнадеживающую щекотку в стопах. — Держись и за перила тоже, — Иоанн пытается переложить одну руку Оливии на металлические перила в виде толстой трубки, но та судорожно возвращает руку на предплечье Иоанна, крепко за него хватаясь. — Нет, пожалуйста, — Оливия зажёвывает губу, не смотря на Иоанна, — мне удобнее держаться за тебя. Иоанн ничего не отвечает, с теплотой на душе помогая Оливии заново устойчиво стоять на своих двух, руками схватившись теперь уже чуть выше талии, он под пальцами ощущает, как тяжело дышит Оливия, но силится и делает уверенные шаги. Девушка благодарно улыбается каждый раз, когда с помощью Иоанна преодолевает препятствия, в ответ получая тёплую и успокаивающую улыбку. И в шоке оглядывает роскошную палату, больше напоминающую номер в отеле, когда перед ней открывается дверь. Везде много тёплого света, пропускаемого через светлые шторы, пахнет лавандой и немного препаратами. Чуть прохладный воздух из приоткрытого окна обдувает лодыжки, пуская по телу склизкие мурашки, прилипающие к похолодевшим стопам. Девушка открывает и закрывает рот, как рыба, и поддаётся лёгким подталкиваниям Иоанна, делая шаги вперёд. — Нам точно сюда? — Оливия косится на Иоанна, устремившего взгляд вперёд, и когда смотрит по направлению его взгляда, видит сидящих на мягких диванах взрослых, накаченных мужчин в деловых костюмах, лениво перелистывающих журналы и подрывающихся на ноги при виде босса. — Точно, — мягко говорит Иоанн и позволяет смущённой от пристальных взглядом неизвестных мужчин Оливии выбраться из сильных рук, чтобы самостоятельно дотопать до расправленной постели. Иоанн внимательным взглядом провожает Оливию до постели, а после подходит к двум амбалам. — Что-нибудь известно о делах Кашне? — Нет, — басит один из парней, заставляя Оливию дёрнуться на месте. Таких роботов ещё нужно поискать, — но наши люди работают над этим. Скоро многое станет известно. Иоанн устало выдыхает, потирая пальцами переносицу и кивает, и у Оливии просыпается инстинкт подойти, обнять, дать отдохнуть. Позаботиться, как и сам Иоанн заботится о ней и, вероятнее всего, вываливает бешеные бабки за то, чтобы она лечилась в этой палате. — Хорошо, тогда вы остаётесь здесь и следите за безопасностью, — парни кивают и выходят за пределы палаты. А Иоанн, стирая с лица маску сурового лидера, подходит к забравшейся чуть ли не с носом под одеяло Оливии, склоняясь и мягко целуя в лоб. — Ты подождёшь меня? — Шёпотом спрашивает Иоанна, упираясь своим лбом в лоб Оливии, обхватив худое лицо и поглаживая острые скулы большими пальцами, собирая на их концах бархат кожи. И, чёрт, рыжая понимает, что его слова относятся далеко не к палате. И, чёрт, она какого дьявола готова подождать. — Если только ты обещаешь обязательно вернуться, — так же не про палату шепчет Оливия и по глазам напротив видит, что Каскалес обещает, почти клянётся. Оливия шумно дышит ртом, обдавая горячим дыханием острые губы напротив и не удивляется, когда эти остро-сладкие губы накрывают её, обветрившиеся, в мягком поцелуе. Длинные пальцы зарываются в мягкую смоль волос, а губы утопают между губ Каскалеса. Дыхание делится на двоих, прикосновения тоже. Оливии настолько хорошо, что даже плохо. Хочется зарыдать в голос от бессилия, а затем закричать о том, что сможет одним пальцем здание на воздух поднять. Хочется одновременно так близко, чтобы как-никогда далеко. Хочется, чтобы всё противоречивое слилось воедино, как сейчас она сливается с Каскалесом, утягивая его в свои омуты и сама спускается в его, купаясь в чёрном месиве на дне Каскалеса, как в джакузи с шампанским. У неё воздуха в легких катастрофически мало, но Иоанн делится своим, пуская внутрь организма лекарство от любой болезни — любовь. Губы опухают, но оторваться друг от друга кажется невозможном, как минимум, а как максимум — кощунством. Оливия присаживается на постели на колени, тянется к Каскалесу, желая ближе и крепче, и позволяет занеженному Каскалесу больно, не рассчитав силы, сжать хрупкую талию. Иоанна ведёт, ему впервые за пять лет так плохорошо. Хочется на части разорваться, только бы сладкое действо не прекращалось. Ему нормально не дышится в поцелуе, а без него и вообще дышаться перестанет. Доводя до предобморочного состояния и себя и Оливию, Иоанн обещает, что не в последний раз. Что руки и ноги себе в мясо раздерёт, даже если нужно будет, сердце на растерзание бросит, но Оливию своей любыми способами сделает. — Иоанн, — хрипит Оливия, чуть отталкивая обезумевшего Иоанна, и ярким языком проходясь по алым губам, — дышать нечем, — Иоанн отрывается, позволяя Оливии перевести дыхание, и сам своё с трудом стабилизирует. — Я скоро навещу тебя, — он снова целует Оливию в лоб, а та ложится обратно и кивает, закрывая глаза. Несмотря на то, что она только проснулась, ей снова дико хочется спать. Иоанн с трудом заставляет себя выйти из палаты и уже у лестница замечает, как туда закатили капельницу и какой-то столик на колёсиках с кучей препаратов. Спокойно выдохнув, он покидает пределы больницы. *** — Признай уже наконец, что ты просто нашёл причину купить новую тачку, — незлобно смеётся Леон, уже идя с другом плечом к плечу по выложенной дорожке прямиком к знакомому, сооруженному из стекла зданию и сунув жилистые руки в карманы дорогих брюк. С залёгшими под глазами синяками от бессонных нервных ночей Леон обязал себя выглядеть как никогда роскошно сегодня и всё по причине того, что уже сегодня он заменит надоевшую машину на что-то более новое, — ты покупаешь мне и себе тачку не потому, что сделка оказалась удачной и выгодной, а лишь потому, что ты давно хотел купить новую малышку, — МакНамара краем глаза видит, как Каскалес, заведённый покупкой новой машины до самых пяток, закатывает глаза и ускоряет шаг, игнорируя очевидные слова друга и желая скорее оказаться внутри здания, потому что сегодня новый завоз с лучшими автомобилями этого года в салон Дрейка, а новую малышку уже хочется черти сколько времени. После того, как Киану недавно заменил свой Trion Nemesis RR на знойную чернокрылую Bugatti La Voiture Noire с мощным корпусом и широким задом, новую машину Каскалесу захотелось ещё больше. Но привычка и некоторая привязанность к макларену долго останавливали Каскалеса, пока в один момент он не убедил себя, что новое всегда лучше старого. И Леон прав, говоря что одна из тысячи сделок просто причина купить тачку, отмазка для самого себя, придуманная Каскалесом себе в успокоение. Иоанн делает последнюю тягу, заполняя лёгкие до отказа, и выбрасывает обожженный фильтр от сигареты в мусорку рядом с лавочкой, проходя мимо. — У меня ощущение, что я изменяю макларену, — Иоанн вместе с другом смеётся, выбрасывая шутки про неверного мужа и железную жену на четырёх колёсах. Но, когда они уже подходят к дверям салона, лицо Иоанна становится серьёзным. — К тому же ты видел, как изменился вид Киану с покупкой бугатти? Таким брутальным нашего брата я никогда не видел. — Киану теперь брутальность положена по статусу, всё-таки наследника воспитывает, — Леон с трудом сдерживает смех, вспоминая, как Агата чуть было не задушила мужа, увидев, как её маленький сыночек сидит за рулём дорогого авто совершенно один, а отца в радиусе километра и не увидать. — Он и решил, что будет с детства приучать сына к хорошему. — Ага, видели мы, как он Дамира учил правильно смотреть бокс. Что он там налил ему? Пиво? — Но он сразу же забрал, ты же знаешь, каким он иногда бывает невнимательным, — в защиту друга говорит Леон, широко улыбаясь. Каким бы Киану суровым не был на людях, только его близкие знают, какой он всё же неловкий ребёнок в душе. — Но Дамир сделал глоток, а Агата почувствовала запах, — Каскалес прыскает в кулак. — Я не хочу даже представлять, что было потом. Салон в одном шаге. Каскалес и влетает в салон, оставляя ломано смеющегося друга позади, и без приветствия с персоналом стремглав летит в зал на встречу со своей новой любовью. Когда дверь в демонстрационный зал открывается, Иоанн с трудом держит себя на ногах, как какая-то малолетняя девчонка, ощущая дрожь в коленях. — Я хочу всех этих малышек, — заворожено скользя по синим, белым, красным машинам, лелейно говорит Иоанна, не зная, за что зацепиться взглядом. Каждая тачка такая разная, такая горячая, каждая своими соблазнительными боками манит, заставляя купить именно её. Но всё не то и почему-то хочется чего-то тёплого, зеркального, чёрное даже в душе. Леон любовно восторженный взгляд друга сразу замечает. — Ты ведёшь себя, как Дамир в отделе с машинками, — подкалывает Леон, равняясь с другом. — Даже не верится, что ты один из самых опасных людей Германии, — Леон смеётся и ловит раздражённый взгляд друга из-под бровей, поднимая ладошки в сдающемся жесте. — Я понял, понял, спокойно, моя радость, — Леон снова складывает руки в карманы брюк, обращая холодный взгляд на машины. — Машины — твоя единственная любовь, — Леон говорит это специально, следят боковым зрением за каждой эмоцией на лице Иоанна. Иоанн усмехается, вспоминая рыжую и в голове прогоняя «не единственная», и думает, что Леон рядом его реакцию не заметит, но тот замечает и горько улыбается, в голове прокручивая моменты недавних не очень приятных событий, где он сам оставил свою единственную любовь. Повисло неловкое молчание, где Иоанн внимательным взглядом изучал машины, ожидая консультанта, а Леон изучал образ Патриции в своей голове. Выбраться из стальных пут воспоминаний тяжело, почти что невозможно, там повсюду Патриция, которая с лёгкостью сажает Леона на цепь, но мужчину удаётся побороть себя и всплыть на поверхность. — Знаешь, я тут подумал, что не нужно покупать мне машину, я могу и сам, к тому же… — Нет, — суровеет Иоанн, перебивая друга и с обидой и одновременно твёрдостью на глубине зрачков смотря на друга, — я хочу сделать тебе подарок от всей души. Это даже не из-за того, что там какая-то чёртова сделка заставила меня, а потому что я хочу и могу, — Леон другу улыбается, и кажется, это первый день после расставания с Патрицией, когда Леон улыбается не натянуто. — Тогда погнали. *** — Спасибо вам за покупку Fenyr Supersport, мистер Каскалес. — Удачной Вам езды на Ferrari LaFerrari, мистер МакНамара. *** метр на метр комнаты ровно, а на постели мешаются двое. *** Инар просыпается, хмурясь подобно тёмному небу за панорамным окном его пентхауса, и ощущая разливающуюся по обнажённому телу сладость после безумной длинной ночи. В комнате стойкий запах манго, он оседает на прокуренных легких Инара, на длинных пальцах, на коралловых губах приятным послевкусием. Но хмурость сменяется нежностью, потому что с ним в одной постели чудесная Нанна, это утро особенное, не такое, каким было их совместное предпоследнее, когда вместо запаха манго Инар вдохнул запах боли. Сейчас он сам пропитан сладким запахом спелого манго, окутан каждой клеткой своего организма, мужчина буквально утонул в кисло-сладком соке сочного плода несколько раз за прошедшую ночь. Темноволосый разворачивается всем телом к лежащей к нему спиной Нанне, и наблюдает за тем, как та мило посапывает, уткнувшись носом в пропахшую им подушку, и укрытая тонким одеялом по оголённые, безумно трогательные и самые нежные плечи, покрытые маленькими родинками. Инар улыбается самому себе и, оперевшись на локоть, наклоняется к Нанне, запечатлевая на тонком плече мягкий поцелуй, от которого девушка сладко причмокивает, ведёт плавно плечом, будто ещё просит, и улыбается во сне. song: shelter — birdy. -Какого чёрта, — шипит Нанна, но остаётся полностью проигнорированной, почти что брошенной по её меркам, потому что «быть брошенной» — отличный повод поплакать для любой уважающей себя, пьяной девушки. И Нанна бы сейчас обязательно уродливо разревелась и обвинила Инара в чём-нибудь таком интересном, если бы поток событий не был таким резким. Кажется, что всё происходит за секунды: Инар злой вытаскивает малолетку за локоть из тёплого салона ламборгини, таща её, опьяневшую только сильнее, буквально по земле к лифту. А затем через откровенно пялившуюся на них охрану вваливается с тушей в офис, еле-еле дожидаясь лифт в свой пентхаус, и трясётся то ли от возбуждения, то ли от злости. — Ты, блять, видимо не понимаешь, что со мной делаешь, — грубо бросает Инар, затягивая Нанну в лифт и нажимая кнопочки за золотой панели. — Ты привыкла не отвечать за свои поступки, но пора бы научиться нести ответственность. Пьяная до мушек перед глазами Нанна на слишком серьёзные и суровые реплики мужчины ничего не отвечает, надеясь вообще быть забытой в душной кабинке, поэтому становится чуть позади и мысленно считается выпитые за вечер бокалы. Нанне вообще-то плевать, что Инар недоволен. Она вообще-то обиделась на него сильно, извинений хочет, а ещё позаигрывать. Но она стойко держится, прикусывая язык, чтобы не выпалить тупой подкат, а, когда лифт оповещает о прибытие на самый верхний этаж, из хватки вырывается и материт старшего. Нанна наотрез отказывается выходить из лифта, говорит, чтобы он отвёз её домой и почти плачет, потому что от обиды видеть его не хочет, а ещё потому что он такой красивый, но тупой и эгоистичный. Инар на выкрутасы и микро-истерики девчонки стискивает зубы до хруста и резким движением забрасывает на плечо мягкое тело, как пушинку, неся к дверям собственного пентхауса, стойко игнорируя (не)лестные описания своей личности. — Ты чёртов урод, Инар, ты знал? — Она хлопает его ладошкой по сильной спине, повисая на плече мешком с картошкой, — потому что ты сначала надежды даёшь, позволяешь стать ближе, — Нанна устало переводит дыхание, Инар переводит дыхание вместе с ней, — а потом обламываешь, — слышится горький смешок. Инар молча помогает Нанне снять босоножки на каблуках, осматривает мельком раны от явно новых, неразношенных босоножек, принимая в сведение, что, когда Нанна уснёт, нужно обработать разодранные до мяса и крови раны, а ещё поцеловать, как ребёнку, чтобы наверняка болеть перестало. — Проходи, располагайся, — безэмоционально говорит Инар, снимая лакированные туфли и отставляя их в шкаф, следуя за Нанной по направлению просторной гостиной. Нанна безумно счастлива оказаться в пентхаусе, пусть и обиделась на Инара так, что даже не смотрит на него, но лаконичный и умеренно дорогой пентхаус мужчины — место, куда она всегда будет хотеть вернуться. И девушка подозревает, что это желание вызвано далеко не красивой обстановкой или приятной атмосферой, скорее — хозяином всего этого добра. Она знает, что Инар следует за ней и собирается извести его сегодня: собирается комбинировать сучку с обиженной девочкой, довести мужчину до нервного тика, а затем самолично проявить инициативу и стать его успокоением. Наверное, поэтому, когда Инар внимательно следит за ней в гостиной, она иронично хмыкает, закатывает глаза и бежит туда, где можно от него запереться, кричит, что видеть его не хочет, и чтобы он шёл к чёрту. Но Инар недоволен, он рычит и не понимает, какого чёрта девчонка устроила игрища в его же пентхаусе. Инар недоволен поведением обнаглевшей в край девушки, но не может не признать, что такое поведение оседает приятной тяжестью чуть ниже живота и заводит внутреннего цепного зверя. — Ты на моей территории, тебе нигде не спрятаться, — негромко говорит Иоанн, скалясь подобно хищнику, но знает, что убежавшая в другую комнату Нанна его слышит и однозначно вздрагивает от предвкушения и страха, — поэтому присядь в какой-нибудь уголочек, сожмись в клубочек и начни плакать, потому что только так я тебя пожалею. Слышится быстрый топот голых ступней и какие-то шорохи. Нанна однозначно не желает прятаться в своём уголочке и быть укрытой лаской Инара, она явно хочет встретиться с его ручным зверем, погладить по длинной, запутавшейся шерсти и, по итогу, быть сожранной. Инар не выдерживает, бежит вслед за Нанной и ловит на стыке между этажами за талию, откидывая к диванчикам и нависая над ней, упираясь руками в спинку, рычит на Нанну, пальцами до хруста впиваясь в мягкую обивку. — Ты чёртова истеричка, — Нанна было открывает рот, чтобы сказать, что если она истеричка, то Инар вообще мудило законченное, но остаётся грубо заткнутой сухой ладонью и пришпоренная тёмным взглядом, — ты делаешь выводы и даже не пытаешься разобраться в ситуации. С той девушкой в офисе у меня ничего не было, — Нанна больше не хмурится, смотрит на Инара как-то неверяще, но с надеждой на глубине зрачков, — она уволена уже давно. Оказывается, что её целью была не хорошая работа, а я, — Инар усмехается, а Нанна готова заплакать от облегчения — но я, блять, связался с грёбанной дикаркой, которая умеет только пить с чужих рук коктейли и убегать, не разобравшись с ситуацией. Нанна поджимает губы, отводя взгляд и радуясь, что ладонь Инара закрывает ещё и её покрасневшие щёки. — Ты самый глупый ребёнок на свете, — шепчет мужчина, а когда чуть склоняется, чтобы через упереться в собственную ладонь губами, как бы целуя Нанну через преграду, его мягкие волосы щекочут виски Нанне. Нанна видит его впервые таким полуразбитым, полуставшим, полузлым и борется с желанием целовать темноволосого до смерти. Инар дышит спокойно, отлипая от ладони и убирая её, а затем смотрит на трогательно прижавшую к груди руки Нанну, наблюдает за тем, как она в немых словах открывает и закрывает рот, и нежно опускается, целуя девушку в трепетные, покусанные, со знакомым и сладким вкусом манго губы. По телу разливается вкус сочного плода, и Инар мгновенно теряется в ощущениях. Нанна отвечает слегка нерешительно, потому что боится не то сделать, боится, что Инар прекратит, даже не начав толком. Инар успокаивающе поглаживает её по голове и сминает сочные губы, мягко покусывая и зализывая образовавшиеся раны. — Ты самый глупый ребёнок на свете, — повторяет мужчина в самые губы и осторожно берёт прижатые к груди ладошки Нанны, укладывая себе на плечи, — но ты мой ребёнок, ты можешь пить только из моих рук по клубам ходить ты будешь только в моём сопровождении, — Нанна всхлипывает в поцелуй и прикрывает блаженно глаза, когда чувствует поцелуи-бабочки на щеках, висках и кончика носа. — Не бойся меня, прошу, я этого не перенесу, — Инар не просит, он молит, успокаивающе выцеловывая мягкое личико, укутывая девушку в нежности, впервые за свои двадцать шесть лет испытывая тёплую, подлинную нежность. Мужчина плавно присаживается. Движения тягучие, аккуратные, разливающие лёгкой эйфорией по телам тяжело дышащих людей. Инар впервые такой. Ему страшно даже подумать о том, чтобы случайно сделать больно Нанне, напугать, не оправдать надежд. С каждой секундой Нанна отвечает на поцелуй более уверенно, сама льнёт подобно ласковому котёнку, задыхается и не теряется, когда Инар подхватывает её за тонкую талию жилистыми ладонями, сжимая мягкие бока, и пересаживает к себе на колени. Нанна окутывает запахом манго и сама прижимается вплотную, награждая Инара, что держит одной рукой за голову, массируя кожу и путая волосы, за ласковые касания своей инициативой и решительностью. Но какой бы решительной она не казалась, как бы не старалась справиться с волнением, пробираясь пальцами под рубашку, Инар всё равно обжёгся холодом её дрожащих пальцев. Он обжёгся и тогда, когда одной рукой она попыталась справиться с пуговицами фирменной рубашки, но порезалась о воздух и недовольно засопела. Инар с трудом оторвавшись от пленительных губ, задыхаясь в своём безумии и одной рукой придерживая малышку за спину, второй рукой схватился за маленькую ладошку Нанны, отрывая от себя. И каким была его непонимание, когда он встретился с непонимающим и даже чуть обиженным взглядом, вместо испуганного. — Ты не должна делать это, если ты боишься и переживаешь, — Инар склоняется к покрасневшему уху Нанны, опаляя горячим дыханием кожу и заставляя девушку в руках вздрогнуть, прижавшись плотнее. Он близости двадцати семи летнему мужику становится дурно как школьнику-девственнику, и ему приходится сглотнуть вязкую слюну с привкусом сочного манго, чтобы справиться с наваждением. Он успокаивающе гладит тонкий стан, не думая без разрешения пробираться под ткань кофты, но сам ощущает мандраж по всему телу, когда Нанна вместо того, чтобы сбежать куда подальше, жмётся ближе, обвивает всеми конечностями и тихонько, будто пытаясь скрыть, всхлипывает куда-то в шею. У Инара щемит в сердце, и он не знает, как справиться с желанием иметь и желанием уберечь. — Малышка, я не хочу, чтобы ты пожалела об этом… — А ты сделай так, чтобы не пожалела, — тихо, но уверенно перебивает Нанна, мешая требование с просьбой и чуть-чуть с разочарованием. Она утыкается холодным носом в горячую шею, наполняя лёгкие запахом орехов и пахучей хвои, впитывая его в себя. Запах хвойного леса бежит по венам, а приятная ореховая горчинка оседает на языке, эту горчинку хочется смаковать, упиваться ею. — Сделай так, чтобы я не боялась и не переживала, — Нанна отлипает от Инара, заглядывая тому в замутнённые глаза, и позволяя посмотреть в свои, где теперь не прячет своего лёгкого испуга, но показывает истину, которая на глубине зрачков плещется доверием, — ты ведь можешь это сделать, — добавляет шёпотом, разрывая все цепи на строгом «нет» Инара, потому что он может, потому что хочет, потому что сделает. — Держись за меня крепко. Нанна тупит на Инара взгляд, но тот улыбается и подхватывает её, как пушинку, на руки, заставляя обвить стройными ногами тонкую, но крепкую талию. Сильные руки оплетаются плющом вокруг талии, и Нанна, оказавшись снова максимально близко к любимому телу и понимая, к чему всё идёт, неистово дрожит, ища в Инаре своё успокоение. И тот его даёт. Идёт на второй этаж медленно, растягивая момент, когда опустит Нанну на атласные простыни своей постели и разнежит до состояния безумства и безволия.Руки плавно очерчивает каждый изгиб, а губы покрывают собой каждый кусочек тонкой шеи, иногда оттягивая кожу, а, а иногда расслабляюще массируя, но вырывая прерывистые вздохи из сжатых легких Нанны. Но, как и всему в этом мире, оттягиванию момента пришёл конец, и спустя секунды после раздавшегося хлопка закрывшейся спальной двери Нанна почувствовала, как сминаются под ней молочного цвета простыни, пропитанные ореховым, манящим запахом, а над собой в тусклом освещение с восхищением разглядела разгорячённого Инара в уже распахнутой рубашке. Тело пробивает дрожь, и даже поступающий в спальню через открытую на крышу дверь прохладный воздух не помогает отрезвиться, справиться с подступающей паникой. Нанна мечется, ёрзает под пристальным, но нежным взглядом и нервно сжимает в пальцах ткань постельного белья. — Успокойся и дыши ровнее, ты ведь сама сказала, что полностью доверяешь мне, — шепчет Инар, упираясь локтями с двух сторон от головы Нанны и осторожно спускаясь к шее, в попытках успокоить собой. Девушка дёргается, как ошпаренная, почувствовав забравшиеся под кофту пальцы и ненавязчивые поглаживания на животе, но успокаивается, поверженная лёгким поцелуем в жилку на шее. — Я не обижу тебя, — добираясь поцелуями до губ, говорит Инар, а затем горячо выдыхает, опаляя алую кожицу на устах Нанны. Та неуверенно кивает и осторожно забрасывает руки на шею Инара, отрываясь спиной от постели. — Расстегни, пожалуйста… — девушка давится воздухом, пряча зачем-то в плече Инара красное лицо, ощущая вставший на середине глотки ком. А Инар, как назло молчит, хотя прекрасно знает, о чём пытается попросить Нанна, покорно ждёт и ни на чём не настаивает, лишь мягко исследует стройное тело руками. Нанна с трудом переводит дыхание, сжимая в руках ткань инаровской рубашки и на одном дыхании выпалив. — Расстегни кофту, пожалуйста. Инар мягко усмехается, но молча, не желая ещё больше смущать девушку, скользит руками по спине прямо к собачке, которую обхватывает пальцами и медленно, будто даёт Нанне время передумать, тянет её вниз. Нанна судорожно выдыхает, когда собачка упирается в самый конец молнии, а ткань кофты с высокой украшенной горловиной стягивается с плеч под натиском инаровских пальцев. -Посмотри на меня, — требует Инар, но Нанна не может заставить себя заглянуть в глаза напротив, — я сказал, посмотри на меня, — повторяет Инар, и берёт Нанну за подбородок, поднимая её взор на себя. — Не отводи взгляд, — просит мужчина, а сам берётся за края кофты, стягивая окончательно и отбрасывая в сторону. Инару достаточно провести по нежной коже ладонями, не смотря на тело, чтобы сказать, что… — Ты прекрасна, — что Нанна прекрасна. Нанна не отводит от глаз Инара взгляд, даже когда чувствует умопомрачительные прикосновения тёплых ладоней к голой коже, и старается не думать, что лежит перед Инаром с оголённым верхом, ведь сегодня она предпочл не надевать лиф, подумала, что летом в нём слишком жарко. Но без него сейчас безумно холодно и также некомфортно. Нанна ёжится, и это не остаётся незамеченным. — Спокойно, девочка, я ещё даже ничего не сделал, — усмехается Инар, а Нанна хочет истерично рассмеяться. Увидеть голый верх девушки для него «ничего»? — Но ты помнишь, что можешь остановить меня в любой момент? — Назревает вопрос: а она хочет ли устанавливать? «Нет», шепчет подсознание, и Нанне приходится сделать глубокий вздох, чтобы перестать трусливо дрожать. Руки мужчины скользят ниже, с талии скользя к бёдрам, туда, где одной несчастной пуговкой придерживаются штаны. Нанна пытается прикрыться, когда взгляд мужчины соскальзывает с её лица ниже и проламывает путь по всему телу, задерживаясь на остро-плавных ключицах и борясь с желанием испещрить их поцелуями. Нанна нервничает, руками тянется к упругой груди, но остаётся крепко перехвачена за запястье. — Не смей так делать, — строго говорит Инар, в одной руке крепко сжимая оба запястья и поднимая руки уже опущенной обратно на постель Нанны над головой. Девочка под ним ёрзает, чувствуя себя беззащитной с перехваченными руками и всё пытается найти отдушину. — Закрой глаза, — Нанна шёпоту повинуется, с трепетом ресниц прикрывая глаза. Ощущения обостряются, каждый шорох отдаётся гулом, а прикосновения Инара, ползучие, мягкие и изводящие обжигают, заставляют тело под ними биться в мелкой дрожи. Инар с небывалым восхищением смотрит на то, как стройное, плавное, тело с изгибами греческой богини выгибается навстречу его ладоням. Нанна на секунду замирает. Руки Инара снова ползут вниз и Нанна волнительно сжимает крепкие смуглые плечи, сильнее зажмуривая глаза, когда мужчина стягивает с длинных, гладких ног классические брюки, отбрасывая куда-то в сторону. С закрытыми глазами правда легче: она не видит, с каким животным восхищением скользит Аять по красивому кружевному белью и сглатывает скопившуюся слюну, останавливаясь взглядом на мягких бёдрах. Он, кажется, впервые в жизни ведёт себя так, по-животному, отдаваясь собственным инстинктам, потому что с Нанной по-другому никак. Мужчина нависает над хрупким телом непроходимой скалой, обхватывая одной рукой Нанну под спиной и чуть приподнимая к себе. — Моя спина в твоём распоряжении, — Инар быстро стягивает с себя рубашку и уже спустя секунду дышит куда-то в ключицы, мягкими поцелуями прокладывая дорожку ниже, останавливаясь на доли секунд на местечке чуть выше соска. Нанна замирает вместе с Инаром, перестав дышать и разумно мыслить. А затем гибкое тело подкидывает от накрывших её сосок горячих, влажных губ, и если бы не крепко удерживающий одной рукой за талию, а второй за щёки Инар, она бы точно пропала за пределами высотного офиса. Глаза широко раскрыты, а громкий стон застрял на половине пути. Так хорошо, что от этого чувства хочется кричать, утонуть в пучине удовольствия и никогда не возвращаться в реальность. Инар всасывает небольшую бусинку, обводит языком, не жалеет бедного тела, когда чуть прикусывает, а затем заглушает боль лёгким массированием. Нанна окончательно пропадает в Инаре и, когда голос наконец возвращается, громко, звонко стонет, пуская по крепкому телу над собой рой мурашек. Пальцы впиваются в крепкие плечи, и Нанну до хруста в позвоночнике гнёт навстречу ласкающим губам. Инар чувствует отдачу и становится ещё беспощаднее: втягивает кожу на груди, смачно кусая, засасывая до образовавшегося тёмного засоса, а затем стремится ко второму соску, пальцами перебирая позвонки на спине. Вкус манго на языке, и Инар буквально готов сожрать Нанну, чтобы сладость ощущалась явнее. Нанну выламывает чуть ли не пополам в напряжённых руках, а крепко сжатые в пальцах простыни мнутся и трещат. Воздух становится и вдоль, и поперёк, и девушка отчаянно борется с самой собой, изворачиваясь, когда Инар наконец отрывается от распухшей груди, становясь теперь лицом к лицу. Нанна ничего не может сказать, губы высохли и прилипли друг к другу, а перед глазами так мутно, что она не сразу замечает расплывчатый анфас. — Тише, маленькая, спокойно, — Нанна дрожит, но по инерции льнёт к шепчущему всякие глупости ей на ухо Инару, трётся алой щекой о его плечо и почти урчит, пятками пытаясь стащить брюки с сильных ног, в которых самому Инару тесно до боли. Он на старания стащить с него брюки смеётся и под недовольный стон отлипает, стягивая с себя остатки одежды, и, в отличии от Нанны, остаётся совершенно обнаженным. Нанна обвивает ногами узкую талию Инара, а руками притягивает обратно к себе, влипая в его губы своими. Инар не сопротивляется, мягко кусает губы и языком проходится по нёбу, а сам в это время скользит к животу, массируя мягкость подушечками пальцев. Нанну ведёт, и чуть ниже живота стягивается чешущийся узел, который стягивает ещё сильнее, стоит только гибким, длинным пальцам Инара скользнуть под ткань кружевного белья. Нанна заметно нервничает, пытается сдвинуться вверх и уйти от стимулирующих чувствительное место пальцев. Но Инар крепко обхватывает рукой за талию, пальцами сильнее нажимая на клитор, и вырывая из сжатых легких резкий выдох с громким стоном. Нанна переживает и сквозь пелену удовольствия стыдится того, что происходит, поэтому пытается сдвинуть ноги и убежать, чтобы скрыться где-нибудь в тайном уголке. — Инар, пожалуйста., — Нанна не знает, о чём его просит. Скорее просит, чтобы успокоил, чтобы она не пожалела. Чтобы этот вечер навсегда в памяти отпечатался, и такие вечера были только лишь с ним. Она просит о многом и одновременно ни о чём. Но Инар знает, Инар чувствует, Инар ведь может. — Если ты будешь так ёрзать, как же ты расслабишься, — Нанна упрёк слышит и, хоть и трусясь, ложится удобнее, покусывая дрожащие от наступающих слёз губы. — Ну, малышка, ты знаешь, я тебя не обижу, — Инар поочерёдно целует Нанну в закрытые веки и, почувствовав выступившую влагу, скользнул пальцами дальше, вводя в сочащееся лоно лишь половину перстня. Нанна от неожиданности и неприятных ощущений хнычет, хватается за плечи Инара, борясь с чувством оттащить руку и чувствуя, как поступательно палец продвигается дальше, осторожно и мягко растягивая тугие стенки. Нанна теперь совсем не двигается, концентрируя всё своё внимание на движение внутри своего тела. Пытается уловить какие-то ощущения, но всё смешивается, рождая какую-то невероятно окрыляющую неясность. По телу проходит волна удовольствия, и Нанна, протяжно воя, закидывает голову, наслаждаясь поцелуями в шею и сдирая кожу Инара с плеч, но резко дёргается, когда к одному пальцу добавляется второй, принося неприятное давление изнутри. Нанна пучит глаза и с непониманием смотрит на Инара, как бы спрашивая, что делать, как терпеть, как перенести сладко-болючую муку. Инар останавливается, накрывая покусанные губу девочки своими, скользя языком по кромке зубов, и спустя считанные секунды, перестав ощущать на пальцах давление сжавшихся стенок, осторожно двигает пальцы глубже, сквозь зубы шипя от резкой пронзающей боли в плечах от впившихся ногтей. — Самая прелестная и смелая девочка на свете, я так люблю тебя, — Инару плохо: дышать, терпеть и вообще ощущать себя. От воздержания кружится голова и чешется в руках, но Нанна под ним такая отчаянная и нуждающаяся, что про свои желания он мигом забывает, сосредотачиваясь лишь на ней. Нанна расслабляется спустя несколько минут активных движений в себе и глупых, но успокаивающих шептаний на своё ухо. Она лениво подставляет лицо под нежные поцелуи и не замечает влагу, окатившую добрую половину лица. Нана не знает, почему неожиданно с глаз катятся слёзы. С Инаром так хорошо, и этот спектр эмоций, который так трудно оценить здраво в данный момент, слишком большой для маленькой Нанны. Но стоит только Инару прекратить движения, как Нанна капризно хнычет, смотрит на Инара обиженно и почему-то хочет сказать, что мужчина её совсем не любит. Инар, не ожидавший подобной реакции улыбается и присаживается на колени между её ног. — Не капризничай, Нанна, я никуда не денусь, — он мягко целует порозовевшие щёчки, собирая оставшуюся солёную влагу, а затем скользит руками по бёдрам, захватывая кружевную ткань и стаскивая её по длинным ногам. Нанна, что бы Инар с ней не сделал, всё равно стесняется и сводит ноги вместе, — я ведь говорил не закрываться от меня. Нанна вздрагивает, когда горячие губы целуют в колено, стремясь выше, а руки Инара крепко обхватывают бедро. Она невольно выпрямляет ногу под натиском ладоней, ощущая лёгкие покусывания на внутренней стороне сочного бедра и гнётся, хрипя оборвавшееся «Инар». Она не выдерживает, сама тянет Инара на себя, встречаясь своей оголённой плотью с его, и впервые в жизни ощущает истинное удовольствие, желанное расслабление, подлинное ощущение защищенности. — Мне страшно, — неуверенно шепчет в самые губы Инара, а затем стонет, ощутив, как влажная головка упёрлась меж половых губ. Она в панике мечет взглядом и пытается не вырвать собственной тревогой прямо на постель, и дышать становится так трудно, что Нанна чуть ли не давится воздухом. — Смотри мне в глаза, слышишь? — Инар целует, делится с ней воздухом, а затем крепко хватает одной рукой за щёки, не позволяя Нанне отвести потерянный взгляд от него, а второй — направляя плоть в сочащееся влагалище. Нанна неуверенно кивает. — В любой момент времени помни, что я люблю тебя, — шепчет Инар, совершая первый толчок, входя на треть возможного. Нанна пучит глаза, застывшим взором, как и обещала, пялясь на тяжело дышащего Инара и борясь с распирающим ощущением боли, и стонет-кричит так громко, что у Инара чуть было не закладывает уши. Он силой удерживает конвульсивно бьющуюся под собой Нанну, не отпуская из цепкой хватки её лицо, а сам мягко гладит по спине, рёбрам, чуть щекочет, не двигаясь. В Нанне так умопомрачительно узко, что хочется кричать от настигшего долгожданного удовольствия, что за двадцать семь лет своей жизни он ощутил впервые. Инар толкается глубже и останавливается, почувствовав, как уперся в преграду. — Прижмись ко мне, — мужчина отпускает лицо Нанны и, как только та тянется к нему, он утыкает разморенное личико себе в плечо, одной рукой обхватив за тонкие, дрожащие плечи, а второй держа голову. — Сейчас будет больно, — Нанна не успевает понять, что сказал мужчина, как ощущает жжение внизу и лёгкую боль, с которой справляется тем, что не крепко впивается в плечо Инара зубами, сдерживая вскрик, плотно сжимая песочную плоть. Инар от боли шипит, покорно ждёт и терпит острые когти, впивающиеся в лопатки. — Всё, малышка, потерпи чуть-чуть, — Инар чувствует, как постепенно расходящиеся стенки всё лучше и лучше пропускают его. Момент, и он уже по основание в мягком теле. Нанна протяжно стонет, когда мужчина аккуратными круговыми движениями бёдрами растягивает сильно обхватившие его плоть стенки. Нанна чуть ли не воет, выгибается до хруста, в нетерпении ёрзая, и буквально напрашивается на хороший шлепок по упругой заднице. — Радуйся тому, что это твой первый раз, иначе б ты получила за свои капризы, — Инар усмехается и опускает Нанну на мягкие перины, сглатывая густую слюну от представшей перед ним картины. Нанна перед ним разгорячённая, с капельками пота на висках, в полуобморочном состоянии и что-то яростно нашёптывающая себе под нос. Инар на пробу двигается, и Нанна буквально мечется по постели, закатывая в удовольствии тёмные омуты. — Господи, Инар, умоляю, — Нанна не знает о чём снова просит, задыхаясь и утопая. Скользит спиной по влажной от пота простыне, пытаясь глубже насадиться на крупную плоть и чуть ли не мяукает от счастья, когда Инар совершает ряд быстрых, но плавных толчков, вбиваясь в податливое до одури тело, а зубами впиваясь в ароматную шею. Девушка мечется: то кричит, то хнычет, то хватается за волосы мужчины, впиваясь в них короткими поцелуями, то сжимает в пальцах ткань постельного белья. И одного хриплого «я хочу, чтобы ты кончила» хватает Нанне, чтобы в немом стоне изогнуться дугой, чувствуя, как узел ниже живота стягивается ещё сильнее. Нанна буквально не знает, за что схватиться, не знает, что сделать, чтобы перестало быть так плохорошо. — Громче, Нанна, — мужчина рычит прямо на ухо, когда перестаёт слышать оглушительные, сладкие стоны над ухом. Он видит, как девушка закусывает губы, и сам бесится от того, что та пытается сдерживаться. Он вбивается максимально глубоко, разрывая тишину спальни шлепками о бёдра Нанны, а затем входит по самое основание, вырывая из опухших губ громкий полустон-полукрик, остановившись на доли секунд и пальцами ловя дрожь. — Давай же, малышка, ты ведь такая громкая у меня, — Инар прижимает Нанну своим телом, когда возвращается губами к её соскам, языком очерчивая тёмный ореол, а затем накрывая упругую бусинку, чуть сжимая между губ. В Нанне так умопомрачительно хорошо, но ещё лучше, когда она покорно гнётся и сама двигается, хватаясь за плечи и не скрывая стоны. — Инар, сделай что-нибудь, — Нанна рыдает, потому что легче не становится. Тело бьёт судорога и хочется лезть на стену, лишь бы стало хоть немного легче. Она пятками давит на поясницу Инара, прося таким жестом войти глубже, и тот подчиняется, глубоко входя и пальцами оставляя синяки на пышных бёдрах. Нанне так хочется на вершину блаженства, что она не замечает, как самостоятельно толкает Инара и меняется с ним местами, резко седлая крепкие с капельками выступившего пота бёдра, а ладонями упираясь в грудь с маленькой татуировкой. — Малышка, — Инар не может сдержать стон, когда Нанна усаживается на его члене поудобнее, срываясь на высокий стон несколько раз. — Давай, котёнок, я разрешаю тебе побыть сегодня главной. Нанна его совершенно не слушает, наслаждаясь крепкой, венистой плотью внутри себя. Запрокидывает голову и блаженно закатывает глаза, когда насаживается на твёрдый член, совершая круговые движения бёдрами. Нанна выгибается в пояснице и мелко трясётся, не в силах сделать с собой что-то. Инара ведёт. Он впивается пальцами в мягкие бока, принуждая Нанну приподняться, а затем насаживает её, двигаясь бёдрами навстречу. Нанну с громким шлепком снова насаживается на твердый член, а затем самостоятельно скачет на Инаре, как не скачет самая яростная и жизненно зависимая от секса женщина со стажем в сексуальной жизни. Инар только рад. Стонет, рычит. позволяет Нанне себя царапать и крепко сжимает, когда Нанна громко, протяжно кричит, бьясь в судорогах. — Тш, маленькая, сейчас будет хорошо, — он прижимает Нанну к своей груди, совершая короткие толчки в истекающем лоне, а руками сдерживая бьющееся в оргазменных конвульсиях тело. Член начинает пульсировать, а стекающая по плоти смазка усиливает скольжение и накрывающий оргазм. Нанна на ухо кричит и совершенно не двигается, разморенная жадным, горячим сексом, позволяя Инару сделать всё самому. Мужчина с громким стоном делает финальный толчок и кончает вместе с Нанной, успев вытащить плоть в самый последний момент. — Инар, Инар, Инар, — в бреду шепчет Нанна, то поднимаясь с груди, то выворачиваясь дугой, то кидаясь Инару на грудь и волной двигаясь по его телу своим. Мужчина гладит её по спине, чувствуя, как по его коже стекает обильно вытекающая из пульсирующего лона смазка. — Всё хорошо, малышка, ты такая молодец, иди я тебя поблагодарю, — Инар поднимается Нанну выше, укладывая её вдоль своего тела и перебирается на подушки. Нанна всё ещё крупно дрожит, перебирает ножками, ощущая приятную вибрацию и сладость в теле. — Посмотри на своего папочку, — Нанна заплаканными глазами послушно смотрит на Инара, всхлипывая и чуть виляя покрасневшей от шлепков попой, что тоже испачкалась в липкой, густой смазке, и когда чувствует поглаживания по телу, довольно урчит, прикрывая опухшие глазки. — Ты самая драгоценная. *** Нанна морщится от боли и ломоты в костях, когда под давлением лучей солнца с нежеланием открывает опухшие глаза. Горло дерёт от похмелья, хочется выплюнуть собственный желудок от неприятного стягивания, тело ломит так, словно в мышцы залили раскалённый металл и оставили остывать. Нанна почти не справляется с дрожащими и сладко немеющими мышцами. Приятный запах хвойного леса бьёт в нос, и по всему телу проходится трепет, скапливающийся у сердца. Рядом ощущается тепло, и Нанна автоматически, втягивая запах ореха и хвои, прижимается так аккуратно, словно боится, что может быть отвергнутой. Как слепой котёнок она утыкается в мощную, размеренно вздымающуюся грудину, чуть потираясь, носиком, а руками посильнее сжимает, чтобы источник спокойствия никуда не делся. — Доброе утро, — хриплый голос Инара разрывает тишину в комнате, и Нанна вздрагивает от неожиданности. В голове резко проносятся картинки канувшей ночи, а в них этот самый голос: басистый, властный, грубо-нежный, он одновременно втаптывает в землю и ласкает. Нанна медленно поднимает слезящиеся глаза и неуверенно смотрит на улыбающегося мужчину. — Как ты себя чувствуешь? — Инар опирается на локоть, нависая над изломанным в приятной неге телом. Мужчина нежно касается запутавшихся волос, разглаживая пряди по подушке. Нанна прикрывает блаженно глаза и следует за рукой, стараясь о неё потереться щекой. Инар с трудом верит, но Нанна здесь, с ним, а прошлая ночь — не чёртов сон, а чёртова реальность, которую Инар думал, что не дождётся. У Инара неожиданные приливы нежности, и хочется Нанну пригреть, пожалеть, залечить все даже самые маленькие ранки, но он сдерживается и довольствуется касаниями. Смотрит на то, как девчушка под его руками плавится, довольно урча. — У тебя ничего не болит? Нанна закусывает губу, не в силах справиться со стыдом, подступающим к щекам красным цветом, и отводит взгляд. — Нет, не болит, но в теле слабость, ощущение, будто у меня всё тело онемело, — Нанна пытается сдвинуться или хотя бы поменять положение, чтобы привести тело хоть в какое-то движение, но тело пронзает ноющая боль. — Чёрт, кажется нужно будет отменить тренировку в зале, — недовольно шипит Нанна, потирая кулачками глаза. Инар без лишних слов подхватывает Нанну на руки, неся стройное, испещрённое его метками тело, обмотанное в простыню, прямо в ванную комнату, оставляя на стуле, пока джакузи набирается бурлящей водой. Нанна пытается сказать, что вообще-то не маленькая девочка и справиться сама, до чёртиков стыдясь своего состояния, но натыкается на суровый взгляд Инара, сразу замолкая. Мужчина с трудом находит штаны в ванной, матерясь и проклиная всё на свете, а когда воды в джакузи становится достаточно, опускает маленькое, хрупкое тело в ванную с ароматной пенкой. Нанна шипит, недовольничает, ёрзает и пытается усесться удобнее, обрызгивая Инара. Укусы и засосы щиплет, но мышцы в горячей воде ноют меньше, и наконец-то телом овладевает приятное расслабление. — Посиди немного, привыкни к воде, — Инар с мокрым голым торсом присаживается на бортик джакузи позади Нанны, чтобы не смущать своим взглядом, а сам, пока Нанна удобно усаживалась, поливал тонкие плечи водой с запахом спелого манго, изредка проходясь по коже гибкими пальцами, смывая с кожи остатки ушедшей в воспоминания ночи. — Я оставил лосьоны и масла для тебя на столике, хорошо? — Нанна притуплено кивает, и почему-то не верит происходящему. Неужели теперь у них с Инаром будет иначе, неужели то, о чём она только мечтала, становится явью? Нанна ещё совсем молоденькая девочка и хочет любить. А Инар тот, кто позволяет ей это делать. Ещё ни разу ни один парень не уделял ей столько внимания, не заботился так, как заботится Инар. Полюбить Инара не было сложной задачей, хватило лишь видеть каждый будний день его у ворот университета и ловить на себе нежные взгляды. Хватило лишь разговор каждый день ни о чём и короткие встречи в перерывах между работой Инара. Осознавать, что её чувства взаимны и страшно, и радостно одновременно. Хочется от стыда скрыться с глаз Инара, а ещё хочется броситься к нему на руки и перечеркнуть все «нет» по отношению к нему. Нанна Инара добилась, пусть и скрывая нежность во взгляде, а ревность пряча в сжатых кулаках, не показывая своих трепетных чувств, но Нанна добилась счастья, которое заслужила. Нанна от нахлынувшей уверенности расправляет острые плечи, сверкая натянутой на лопатках соблазнительной кожей, заставляя дыхание мужчины позорно сбиться, встать на середине пути и отправить весь организм токсинами. Инар не сдерживается, склоняется, оставляя лёгкий поцелуй на горячих от воды плечах, скользит губами выше, к шее, собирая губами знакомый аромат, которым и сам пропах, а затем встречается с губами несмело развернувшейся к нему лицом Нанны. Нанна целует осторожно, совсем не так, как въедалась в него вчера, и ощущается такой очаровательно беззащитной, что в очередной раз хочется сказать о том, что она самая очаровательная девочка на свете, что лучше неё вряд ли сыщешь. Мужчина массирует покусанные губы кончиком языка совсем слабо и даже не пытается проникнуть глубже, исследовать снова знакомые глубины и отдаёт бразды правления Нанне. Та смелеет, сама тянется, приподнимаясь на коленях, и обхватывает мокрыми руками крепкую шею Инара, целуя глубже. — Малыш, что же ты со мной делаешь? — Крепкие руки скользят по влажной тонкой спине, задерживаясь на пояснице, а затем следуют снова вверх, оставляя за собой рой мелких щекочущих рёбра мурашек. Нанна от приятных ощущений высоко стонет в поцелуй, вцепляясь в Инара ещё сильнее. Хочется к нему ещё ближе, так, чтобы между их телами и капли воздуха не осталось. Хочется так близко, чтобы своим телом ощутить его сердцебиение, слиться воедино, как и должно быть. Поцелуй разрывают с нежелание, когда от недостатка воздуха в легких начинает кружиться голова, а по телам скатывается уже не вода, а капельки пота. Нанна коротко целует Инара в самый уголок губ сквозь загнанное дыхание что-то бубня, но довольно улыбаясь, а затем уже более смело усаживается в приятной, расслабляющей воде. — Я помогу тебе. Инар не спрашивает, Инар утверждает, а затем берёт с полки гель, нанося липкую цветочную жидкость на плечи Нанны и мягко размазывая по всему телу. Инар помогает девушке в ванной, скользят мягко по нежной коже, массирует кожу головы, смывает ароматную пену, а затем вытаскивает Нанну, обмотав в большой махровый полотенец и усаживая на стул, где девушка, пока он сам принимал быстрый душ, обмазывалась ароматными маслами и жирными лосьонами, отчего в ванной комнате до дрожи в коленках повис приторный запах всяких женских штучек. Слабость в теле Нанны сошла на «нет», но воспалённый разум всё ещё отказывался принимать факт того, что они с Инаром провели жаркую ночь, не отпуская друг друга из страстных объятий и впитывая друг друга до последний капли, и на самом деле страшно, какими могут быть последствия. Нанна уверена, что их разговор случится совсем скоро, буквально через несколько минут. Страх быть отвергнутой облизывает кости и сердце гулко бухает, беспочвенная паранойя, овладевающая постепенно разумом Нанны, не даёт светлым мыслям пробиться. Нанна верит, что никогда не любивший Инар хотя бы попытается, но не знает, что никогда не любивший Инар сумел полюбить. Хочется постоянно слышать то самое заветное «я тебя люблю» и самой произносить, но в горле становится ком, как только распаренный, красивый до одурения Инар выходит из душа со стекающими с волос вдоль груди каплями воды. Что-то сказать невозможно физически, не говоря уже об «я люблю тебя». Инару душевные терзания Нанны как никому другому тяжело видеть, и мысль, что из-за этого страха и своей лёгкой неуверенности он может потерять её, буквально заставляют мужчину стать в их потенциальной паре тем, кто вершит, тем, кто создаёт и решает. Впервые положа на свои плечи груз такой ответственности, Инар действительно немного потерян, но по сравнению со страхом Нанны, отражающимся в её глазах, его неуверенность — капля в море. Доселе никогда не любивший и не бывавший любимым, Инар боится самого себя, но больше, чем себя, но боится потерять Нанну, поэтому он учится не просто любить, а любить правильно. — Ты голодна? — Инар хватает полотенце со столика с различными банными принадлежностями и небрежно собирает им влагу с волос, во все глаза разглядывая красивую, блестящую от масел кожу Нанны, сверкающую в свете тёплых ламп. Нанну снова хочется, безбожно хочется прямо в этой ванной, чтобы блестящая кожа перекатывалась в его пальцах, чтобы он сам весь пропитался маслом, поделил всё в этом помещение на двоих. Инару сложно отвести взгляд, и он даже не прячет в нём похоти. — Мы можем что-то заказать… — Нет, я приготовлю сама, если ты не против, — Нанна под пристальным, пожирающим взглядом тушуется и подбирается, потуже заправляя полотенец на себе. — Но ты мог бы, пожалуйста, дать что-то, что можно надеть, — Инар полминуты молчит, скользя по исследованным ночью изгибам, а затем кивает и нехотя покидает пределы ванной, торопясь к гардеробной, где выхватывает одну из своих самых любимых футболок. Нанна мужчину в ванную не пускает, лишь вытаскивает из небольшой щели руку, и Инару, как бы не хотелось пройти внутрь, полюбоваться обнажённой Нанной, приходится подчиниться и вложить в протянутую руку футболку. Нанна себя долго ждать не заставляет, выходит из ванной, пальчиками смущённо натягивая футболку, доходящую до середину подкаченного бедра, и не поднимает головы. Инару одновременно и смешно, и ужасно не нравится видеть смущение на лице Нанны. Хочется накричать на девушку и сказать, что всё, что он мог увидеть, он увидел, и больше она его ничем не удивит, но приходится сдержаться, начать наконец-то учиться самоконтролю. — Посмотри на меня, — Инар подходит ближе и пальцами приподнимает лицо Нанны за подбородок, встречаясь с ней взглядами, — перестань стесняться, это обижает меня, — Инар врёт, его не обижает, его это злит, — я хочу видеть, какая ты уверенная в себе на самом деле. Поверь, — мужчина нежно касается губами мягких щёк, — ты прекрасна, нет никого, кто мог бы быть лучше тебя в моих глазах. Прошу, — Инар осторожно касается пальцами талии, — доверяй мне. Девушка прикусывает губу, отпускает края футболку, всеми силами стараясь справиться со смущением. Она Инара не стесняется, она боится посмотреть в его глаза и увидеть там холод, боится наткнуться там на то, может разбить ей сердце. Но Инару это знать не обязательно. — Спасибо тебе большое за то, что заботишься обо мне, но дай мне время, пожалуйста, мне просто нужно привыкнуть, — Нанна кладёт своим ладони поверх ладоней Инара, мягко поглаживая, — я обещаю, что дальше будет только лучше, но и ты, пожалуйста, тоже пообещай, что будешь рядом, — мужчина улыбается, оставляя маленький поцелуй на таком же маленьком носике. В груди клокочет тёплое ощущение внезапного счастья, хочется под ноги Нанны весь мир бросить и сказать такое же значимое «Нанна, я обещаю». — Я обещаю, но ты ведь понимаешь, что теперь ты моя? — Нанна во все глаза смотрит на Инара, воспалённым мозгом обдумывая то, что он сказал, а дрожащими пальчиками хватается за его предплечья, боясь упасть прямо тут. Инар улыбается легко, словно наконец нашёл своё успокоение, и смотрит со всей любовью в глаза напротив. — Стань моей, Нанна, — и тихое «я стану» считается официальным началом их наверняка долгой, нежной любви.