Остриё ножа

— С мистером Риком мы с тобой ещё не работали, но я уверен в этом поставщике на все сто процентов, — Иоанн берёт со стола пузатый стакан с виски, поднося самым краешком к алым, потрескавшимся губам, и делает небольшой глоток обжигающей жидкости, — по крайней мере, на непредвиденный случай наши права защищены договором, и уж в договоре я уверен точно, потому что его составляла Карисма. Иоанн Карисму специально упоминает, следя за каждым изгибом на красивом лице Тилля, и реакция друга на мелодичное имя не остаётся утаенной, она даже не пытается быть скрытой от глаз Каскалеса. Ссутуленные плечи Тилля вмиг распрямляются, мужчина и сам приосанился, сидя вальяжно в мягком кресле и сверкая татуировками на сильных лодыжках. Красивые, венозные ладони сжались в крепкие кулаки, а взгляд сначала почернел, а затем загорелся синим, самым горячим, по определению, пламенем. У Тилля в глаза черти пляшут, и Иоанну страшно то, что в глазах Карисма черти пострашнее будут. Иоанн самому себе ухмыляется, он то ли рад такому интересу друга к своей помощнице, то ли наоборот огорчён. Скорее всего ни то, ни другое. Иоанну до коликов смешно, что работяга Триппель уязвимым от женщины стал, но становится не до смеха, когда Иоанн Оливию вспоминает, потому что Каскалес и сам-то, откровенно говоря, зависимый. — Ну раз договор составляла мисс Авербах, то нам с тобой не о чем переживать, — Тилль нервно меняет позу в кресле, пытаясь выглядеть максимально расслабленным, но сам же выдаёт себя, когда глаза загораются ядовитым чёрным пламенем и в нетерпении мечутся по всему кабинету. Нога мужчины нервно отстукивает только ему понятный бит, и Тилля буквально мажет по стенам кабинета в нервном нетерпении. Каскалес прокашливается, делает вид, что не заметил явного напряжения друга, и поправляет полы своего длинного пиджака, окончательно добивая Триппеля тем, что нажимает кнопку на устройстве вызова, и, когда слышится бархатный, разливающийся патокой на телу Триппеля голос Карисмы, вызывает секретаря с какими-то ОЧЕНЬ ВАЖНЫМИ бумагами к себе. Тилль даже не двигается и старается никак не выдавать рвущихся наружу эмоций, остаётся непробиваемой стеной снаружи, но пищит как девственник внутри, удовлетворённый только одной мыслью о том, что сейчас увидит предмет своего воздыхания. Сердце наворачивается кульбиты, а дыхание окисляется в легких, разносясь по организму ядом. Ему бы сейчас глоток освежающей жидкости, чтобы прийти в норму, но тут даже святая вода не поможет избавиться от танцующих внутри чертей. Всё в Тилле рычит, рвётся, мечется и бьётся о стены от одной только о мысли о том, что в эти двери через считанные секунды войдёт чёртова Авербах. Иоанн не обращает внимание на то, как Тилль в кресле ёрзать начинает, слишком часто оборачивается, глядя на двери кабинета, и незаметно ухмыляется. Неужели он выглядит таким же возбуждённым, когда что-то касается Оливии? Нет, у Иоанна всё гораздо хуже, он уже давно в той пропасти, где повсюду запах Оливии, где повсюду оттенки рыжего, а черти поют её голосом, он давно там — на самом дне Оливии. На такое дно Тилль тоже непременно спуститься, но чуть позже, ведь дальше — больше. — В любом случае, тебе нужно увидеть сам документ, чтобы разобраться лучше. Каскалес лучше кого-либо знает, что Тиллю с приходом Карисмы будет не до каких-то там документов, его мир сойдёт на одной стройной точке, имеющей женский гендер. И Каскалес молится, чтобы Тилль держал себя в руках, как бы сложно это не было. У Каскалеса с Оливией такая же проблема — рядом с ней в кровь выбрасывается что-то бешеное, что заставляет зверя пробудиться, и удержаться на месте очень сложно. Осознавать это уже не кажется таким тяжёлым занятием, скорее это благословение, сошедшее на Иоанна, чтобы излечить истерзанную годами душу и слепить воедино разошедшееся по швам тело. Иоанн состояние друга понимает и старается не смущать излишним вниманием. Но, несмотря на свою гадкую натуру, с Триппелем Каскалес решил встретиться, не потому что безмерно любит над другом издеваться, а потому что встрече была стоящая причина. Дело в том, что Иоанн и Тилль держат общую точку, откуда можно продавать незаконно части на компьютера и получать в этот же момент качественный порошок в больших количествах, и наоборот. Вместе с Триппелем он потратили огромные деньги на всевозможные ресурсы, открыл нужные пути и наладил связи со многими странами и важными шишками. Каскалес и Триппель, став официально союзниками во всех сферах, ответственно отнеслись к изучению качества и доставки товара, лично присутствуя на всех процессах закупок и продаж, успешно ведя активную политику качественного бизнеса. И поставка ста килограммов наркотиков в ближайшие дни по плану должна пройти успешно: информация засекречена, базы под постоянным наблюдением, по крайней мере, Иоанн уверен в том, что Алекс не может им помешать, и всё же, нельзя быть на сто процентов уверенным. Но нервно дёргающая ручку двери Карисма, кидающая тусклые взгляды на двух мужчин, не особо блещет надеждой и уверенностью, скорее наоборот, в каждом её движении — страх, нервозность, потаённое сожаление и просьба простить, если что вдруг. Брюнетка слишком крепко сжимает в бледных руках папку с документами, отдёргивает классическое соблазнительно обтягивающее фигуру платье цветом в ночь и осторожно, боясь, что всё тайное станет явным, неуйсчиво ступает к работодателю и про себя молится, чтобы на её лбу не загорелось неоновым светом «предательница». Ей бы сбежать из страны куда подальше, да вот только от самой себя не сбежишь. Собственные поступки вряд ли дадут когда-нибудь брюнетке нормально уснуть, а постоянные истерики и нервные срывы уже стали обыденностью, и это казалось чем-то нормальным, пока одним своим появлением Тилль, тот самый, что сейчас широко раскинулся в кресле, не заставил Карисму переобдумать свои приоритеты. Как оказалось, Карисма всё жизнь ошибалась, ведь её жизнь всего лишь иллюзия и обман, не было в ней ничего значимого, пока имя Триппеля не появилось невидимой каллиграфией под сердцем. Карисме бы прекратить и зажить спокойно, да вот только выход уже давно забетонирован Алексом. — Ваши документы, директор. Пока Иоанн пытается разобраться, что с Карисмой не так и почему она себя так странно ведёт, не отпустить ли её домой, раз ей нехорошо, Тилль, в отличии от него, беспардонно залипает, разглядывает пышные, подкаченные бёдра, красивые стопы, явно напряжённые от постоянный хотьбы на шпильках, но не теряющих своей нежности, тонкие плечи с острыми ключицам, рвущие прозрачную кожу. Но он боится задержаться на больших, светлых глаз, боится, что утонет в них и ляжет на дно. У них навязчиво чешутся губы — хочется покрыть каждый миллиметр упругой, смуглой кожи, втянуть кожу, пометить. Карисма взгляд Триппеля настойчиво игнорирует, хотя желание поразглядывать в ответ с каждой секундой растёт в геометрической прогрессии. Она неуверенно останавливается возле директора, передавая документы и закусывая губу, когда пересекается загнанным взглядом со строгим, вопросительным взором своего босса. Карисма такая испуганная, что Иоанну становится не по себе, впервые он чувствует себя ущемлённым в работе. Всегда уверенная и придающая уверенность Карисма сейчас нервничает, увиливает, ёжится, и Иоанну это очень не нравится. — Что с Вами, мисс Авербах? Если Вам плохо, то могли бы просто сказать мне и отправиться домой, — Иоанн передаёт документы Тиллю, и тому с трудом удаётся увести горящий взгляд от Карисмы и перевести на белые листы с чёрными совершенно неинтересными в данный момент буквами. Нервное состояние Карисмы он тоже заметил, но посчитал себя в данном офисе не наделённым полномочиями, чтобы раздавать кому-то указы и делать замечания. В этом царстве Каскалес — Царь, у Тилля совершенно другое. Но он сделал пометку подловить Карисму за пределами офиса, заглянуть в глубокие глаза и затянуть брюнетку в свои омуты ответно, показать, как его черти танцуют румбу. — Нет, я просто переживаю насчёт предстоящей встречи, — Карисма заметно тушуется, ощущая на себе сразу две пары глаз. Если для Иоанна подобное поведение всегда холодной Карисмы — каламбур, то для Тилля — умиление. У него щёки дрожат от напряжения, с помощью которого он сдерживает тупую улыбку, и они чуть ли не рычит, когда внутренний зверь просит подойти и обнять. Стиснуть так, чтобы у той дыхание перекрыло, — я немного нервничаю, поэтому прошу Вас быть осторожными, — Карисма мельком заглядывает в глаза Триппеля, но боясь столкнуться там с собственной ложью и предательством, сразу отводит взгляд. Тилль нежно улыбается и знает, что даже если Карисма не видит его улыбку, она её чувствует. Поэтому он улыбается любовно, нежно, благодарно, как никогда и никому не улыбался. — Конечно, Карисма, всё будет в порядке, — и не ясно, кто из мужчин сказал это первее, Карисма слышала только лишь бархатный, медовый баритон Триппеля. И только лишь слыша его, она почувствовала, как сердце разорвалась на куски, оседая на пол сгорающими ошмётками. Карисма — предатель, а Тилль — преданный. Оба уже убиты одним на двоих выстрелом. song: foryou - napasov x romvs Простыни отдают холодом ледников, на них невозможно удобно лечь, невозможно согреться, невозможно уснуть. Невозможно даже спокойно перевести дыхание, когда рядом нет привычного тела Патриции, нет сопения над ухом и ворочания под боком. Леона тошнит в последние дни, а по ночам невозможно и глаз сомкнуть, и случилось это лишь по его вине — не удержал, недолюбил, переоценил свои возможности и силы, по итогу — взрослый мужик, как сопливый подросток, собирает своё сердце по кусочкам и надеется, что всё возможно исправить. Блондин действительно верует в то, что всё ним проделанное, можно исправить, назвать своей собственной ошибкой и забыть, как страшный сон. И если его вера не подразумевает посещение церкви, но на Патрицию он уж точно бы помолился. Леон хочет обратно. Наверное поэтому с самого утра он отменяет собеседование в офисе, плюёт на все важные встречи и направляется к университету Патриции, где торчит, спрятавшись в тени деревьев микропарка, до самого окончания рабочего дня и лениво попивает из бумажного стакана холодный, горький кофе. Спустя долгие несколько часов он почти теряет веру увидеть Патрицию, но оживляется, когда уставшие одногруппники Цисси вразвалочку вываливаются из дверей заведения и, шаркая обувью, шуруют кто куда, зевая и ворча. Леон вытягивает шею, выглядывает из-за своего тонированного стекла дорогого авто, цепким взором скользя по каждому вышедшему из дверей университета, хватается за каждую даже мало похожую черту. Но Патриции всё нет, и Леону приходится, нервно постукивая по рулю, покорно ждать и не рыпаться с насиженного места. На самом деле, он давно не видел Патрицию, но всё ещё хранит в памяти улыбку, взгляд, ощущает вокруг себя любимый аромат и как будто бы по ночам, когда особенно холодно, подсознание выбрасывает на Леона тёплое ощущение, словно нежные ладони Патриции скользят по его плечам и спине, успокаивая, обжигая пламенем любви. Леон дёргается от резко пробежавших по телу мурашек и снова впивается взглядом в студентов, напрягая глаза. У Леона под сердцем чешется так, что он готов достать тяжёлый клинок из бардачка и разодрать грудину до самых её оснований, чтобы почесать там, где зудит короткое «Цисси». Леон действительно думал, что больнее, чем есть, уже не станет, но его теория оказалась ним же и опровергнута в тот момент, когда Патриция лучезарно улыбнулась случайно толкнувшему её парню, принимая из его рук выпавшие учебники, а затем двинулась вместе с ним вдоль тротуара, даже не подозревая, что в тени деревьев за ней наблюдают чёрные от ревности глаза. В груди Леона клокочет ярость, мешается с обидой, оседая пылью на легких, разрастающаяся боль увеличивается в объёме и горит, горит, горит. Но Леон обещает, раз Патриция забыла, то и он забудет. Через день, неделю, год, но забудет самому себе назло. Но знал бы Леон то, что было на самом деле, не допустил бы такой ошибки. *** Патрицию второй день ведёт, с тошнотой справляться всё сложнее, и даже самые сильные антибиотики не оказывают нужного воздействия на утомлённый организм. Измученное бессонницей тело страдает от недоедания, которого раньше не знало, по телу разрастаются красные пятна от истощения, и только лишь добротный слой тонального крема спасает от брезгующих взглядов и вопросов о болезнях. Стены коридоров университета давят на опухший разум, стесняют его в тёмную коробку, где нет и щели для кислорода. Разум Патриции медленно задыхается, и перед глазами от этого виснет непроглядная тьма, из-за которой хочется свалиться на пол. Восприятие мира постепенно теряет свою силу, и даже стена, за которую держится дрожащая, тонюсенькая рука, не служит достойной опорой. Усталость, спрятанная за улыбкой, быстрыми жестами, энергичной повседневностью, теперь невозможно ничем прикрыть, истощение проявилось в лице Патриции зелёным оттенком кожи и фиолетово-жёлтыми синяками под глазами. И в первую очередь это истощение идёт оттуда — из самой глубины истерзанной одиночеством души. В мире, где теперь не осталось любви вряд ли будет место для чего-то светлого. Хочется чисто по-человечески упиться вином, лечь спать и не просыпаться от кошмаров, где знакомая улыбка озаряет всё вокруг, где только одно слово весит с золото, и в каждом действии Леона — искренняя любовь, хочется избавиться от боли, для которой не разработали лекарства. Цисси мало понимает, когда чувство полёта накрывает, а рядом сквозь толщу воды разносится чей-то басистый, очень похожий на нужный голос. Сложно даётся на уровне инстинктов выставить вперёд руки, выронив учебники, чтобы избежать удара обо что-то очень тяжёлое, и сложно сдержать шипенье, когда ладони больно упираются в мощёный пол. Руки дрожат, кажется, что в мягкую кожу ладоней впилась добрая сотня клинков и разрываю горящую плоть. Патриция продолжает сидеть на полу, прикрыв глаза и справляясь с подступающей тошнотой от головокружения, пока рядом кто-то слишком энергично для Цисси подбирает её учебники и на постоянке твердит о прощение. Патриция даже открыть глаза и посмотреть на парня не может, не то, чтобы самостоятельно подняться. — Прости, но ты в порядке? — Тяжёлая рука грузно ложится на тонкие плечи Патриции, и та прикладывает максимум усилий, чтобы не прогнуться. Извиняющийся тон парня совсем не сочетается с его тяжёлой конечностью, и кажется, сам парень любит играть на контрастах. — Выглядишь болезненно, может быть тебе надо к врачу? Это моя вина, извини, нужно было смотреть по сторонам… Патриция с трудом выпрямляется, всё ещё оставшись сидеть на коленях, и всеми силами стараясь сфокусировать плывущий взор. — Нет, не переживай, — хрип дерёт горло, и Цисси приходится тихонько откашляться, чтобы договорить и остановить парня от вызова врача, — всё в порядке, ничего страшного не произошло, — Цисси с трудом поднимается на ноги, но вспоминая про учебники, оставшиеся лежать на полу в аккуратной стопке, слишком резко наклоняется вниз, теряя всякий контроль над телом и резко уходя в сторону от резко накрывшей темноты. Парень реагирует молниеносно, предотвращая соударение Патриции со стеной и крепко прижимая к себе. Ослабленное тело в его руках дрожит, но с каждой секундой успокаивается, и вот, спустя несколько минут Патриция самостоятельно стоит на ногах, нервно перебирая края огромной толстовки. — Куда ты сейчас направляешься? — Темноволосый, достаточно симпатичный парень с маленький татуировкой ласточки на открытой шее подбирает учебники с пола, удобно умещая в руках, а затем переводит уверенный взгляд на съёжившуюся у стены Патрицию. Девушка, по его мнению, действительно очень сильно болеет: с трудом фокусирует взгляд, не держится на ногах и замедленно вразумляет. Всё это, по его мнению, повод проявить своё мужское достоинство и помочь представительнице слабого пола. Цисси мнётся пару секунд, не понимая, что молодой человек от неё хочет, но почему-то отвечает прежде, чем думает: — Домой. Получая в ответ: — Тогда я провожу тебя. *** — Меня, кстати, Алоиз зовут, — говорит парень, когда останавливается напротив дверей в квартиру Патриции на последнем этаже высотного здания в самом дорогом спальном районе столицы. Он явно не понимает, что тут делает, потому что сам не отличается несметным богатством, а в университет попал за хорошие оценки и успеваемость в колледже, но он улыбается и старается делать вид, что совсем не удивлён. Ему до чёртиков некомфортно находится в самом дорогом спальном районе на последнем этаже дорого высотного здания, поэтому он не знает, что хочется ему больше: уйти в свою небольшую квартиру или остаться подольше со светловолосой, наверное, подругой, посмотреть, как живёт элита. Пусть и выглядящая слишком болезненно, но элита. — А меня зовут Патриция, ты мне помог, так что может называть просто Цисси, — Патриция аккуратно покидает сильные, придерживающие руки Алоиза, и становится напротив него, ощущая слабость в налитых сталью конечностях. — Спасибо, что помог мне, я действительно не очень хорошо себя чувствую. Теперь я в долгу перед тобой и хочу отблагодарить тебя чаем, — Патриция расфокусировано улыбается, всеми силами стараясь нормализовать хоть на время своё состояние, — пройдёшь? — Патриция любезно указывает на дверь, приглашая, но парень улыбается и отрицательно качает головой. — Тебе сейчас не очень хорошо, — он улыбается и оставляет стопку учебников рядом с дверью, а затем подходит к Патриции и бережно берёт за плечи, привлекая ещё больше внимания, — ты должна хорошо позаботиться о себе, поэтому ты отблагодаришь меня совместным ужином чуть позже, когда поправишься, хорошо? — Патриция неуверенно кивает. — Вот и отлично, хорошо позаботься о себе и лучше пока не ходи в университет, в таком состоянии ты даже не принимаешь информацию, что уж говорить об учёбе, — парень делает несколько шагов назад на направлению лифта, при этом помахивая большой ладонью на прощание и улыбаясь так широко, что мог бы улыбкой поделиться с кем угодно. — Мне было приятно познакомиться с тобой, Патриция, я надеюсь, что мы с тобой подружимся. — Я тоже на это надеюсь, — тихо говорит Патриция, когда парень уже скрывается за дверями лифта, не снимая с лицо дурацкой, дружелюбной улыбки, и впервые за долгое время искренне улыбается новому другу в своей жизни. *** За панорамой города скрылось таинственное нечто, и там, в самой глубине ночи можно видеть, как ярко загораются и гаснут звёзды на бескрайнем полотне тёмного неба. Там, за ширмой шумного города, вместе с этими звёздами гаснут чьи-то мечты, надежды и остатки веры. И если отбросить всё гнилое, всё остроконечно режущее в шумном городе Берлине, можно вдохнуть чистый воздух и вновь возродиться телом, но не возродиться душой. Соскребая с пола остатки здравого смысла после нескольких бессонных ночей, Алекс только и может проклинать всё на свете, ещё глубже закапываясь в бесчисленном количестве бумаг. Ни кофе, ни коньяк, ни хорошенькая взбучка с партнёрами на спасли состояние Алекса, и даже слова о том, что в его кабинет просится какой-то неизвестный человек с серьёзным разговором ситуации не облегчило, наоборот, только усугубило. — Скажите, что я занят, — сквозь зубы бросает Алекс, складывая на столе в неаккуратную стопку документы, — в любом случае, больше, чем есть у меня сейчас, я информации не получу. Секретарь на том конце провода немного мнётся, явно не желая вывести директора из себя, но при этом он однозначно прогибается под стальным давление внезапного гостя. — Но человек настаивает о встрече, — на той стороне провода слышится голос, пусть и незнакомый, явно деформированный каким-то программами, но то, что женский — факт. — Он сказал, что если вы не примете его сегодня, он будет приходить каждый день и даже устроит слежку. Алекс устало выдохнул, потирая закисшие от долгой работы глаза. — Скажи ЕЙ, чтобы проходила в мой кабинет, но ненадолго, — мужчина сразу сбрасывает, устало откидываясь на кресле и ожидая гостя, что с секунды на секунду должен войти в двери кабинета. — Чёрт бы вас всех побрал. Двери кабинета бесшумно открываются, пропуская человека, скрытого до самой макушки чёрной тканью плотной одежды, в просторный, полупустой кабинет. Осторожный, небольшой шаг выдаёт в госте женщину, а тонкие руки, пусть и скрытые перчатками, выглядят слишком грациозно для мужчины. Вот он и факт — его сегодняшний гость — незнакомая настырная женщина. — Что вы хотели? — Алекс избегает такую прекрасную традицию — здороваться, он поднимается на ноги, приглашающим жестом указывая на кресло, но ловит лишь быстрый отрицательный кивок. — Я ненадолго, — нежный голос басит из-за наложенных фильтров, и Алекс проигрывает в игре узнать голос прибывшего. Гость становится напротив стола, опустив голову в пол. — Я пришла сказать, что могу помочь тебе в войне с Иоанном Каскалесом, — Алекс напрягся, цепляясь взглядом за каждую деталь человека напротив. Может оказаться кем угодно, самое ужасное будет, если он окажется агентом. — Я очень близка к Каскалесу и всему его окружению. Я ведь не ошибусь, если скажу, что в данный момент Каскалес гораздо сильнее тебя, и поэтому тебе нужна помощь? — И чем ты можешь мне помочь? — Алекс заинтересованно смотрит, опускаясь на своё мягкое кресло. — У тебя есть ресурсы для этого? — Нет, лучше, у меня есть информация, которую я могу передавать тебе, — Алекс щурит глаза, выискивая фальшь, — но на определённых условиях. Алекс усмехается: чего и стоило ожидать, повсюду условия, но не факт, что выполнимые. — Что за условия? — Когда одержишь победу над империей Каскалеса, моей личности никто не должен даже и подозревать, — человек напротив поднимает серьёзный взгляд, и эта сила, потаённая на глубине глаз, поражает сердце молодого директора. С сильными людьми всегда приятно работать. — Моя основная цель не помочь тебе, она немного другая. Но её добиться могу только я. — Но как я о тебе могу кому-то рассказать, если я тебя даже не знаю и не вижу? — Алекс усмехается, уже не смотря на гостя, и беря из пачки последнюю сигарету, подкуривая её старой зажигалкой. — Ты скоро узнаешь, — женщина делает маленькие шаги назад, говоря с каждым словом тише, — но первым делом ты узнаешь о встрече Каскалеса по поводу сбыта наркотиков, которая должен случиться на днях. Завтра я уже передам тебе информацию через проверенных людей. Алекс кивает и больше не испытывает такого большого сомнения по отношению к неожиданному гостю. — Хорошо, тогда договорились. Завтра жду информацию. Двери за вышедшей женщиной тихо закрылись. Алекс итогами дням доволен. Доволен тем, что его новый сторонник, по словам его самого, играет важную роль в жизни Каскалеса. Доволен тем, что этим может воспользоваться. *** Мощная ламборгини венено несётся по оживлённым ночным дорогам, обгоняя неспешных водителей, не вкусивших приятную сладость свободы и скорости в пределах трёхзначных цифр. Лишь отчаянные любители побед и лавров порывались обогнать плавную венено, но с унизительным визгом шин оставались позади тачки Тилля. Его конкретно несёт, и он бы уехал за пределы города, чтобы пуститься там во все тяжкие, оторваться ногами от земли, но пышный букет цветов на пассажирском сиденье возвращает в реальность и строит куда правильный маршрут — прямиком к Карисме: сладкой, как пралине, тягучей, как патока и пряной, как отвар из самых редких трав. Карисма для Тилля — желанная свобода и тяжёлая зависимость.Карисма недоступная, закрытая под сотней замков, укрытая толстой вуалью, через которую не увидать её настоящий лик, но запретный плод так сладок и так манит падучего на всё запретное Тилля. У мужчины буквально между пальцев (если не между ног) чешется от одного только воспоминания об обезоруживающей улыбке, что расплывается на красивом, точёном лице, что сияет не как звёзды конечно, но скорее как погибель для Тилля. Его, как подростка, ведёт от одного только представления, как длинные, тёмные волосы путаются в его пальцах, переливаются на солнце, а сама Карисма сияет только лишь для одного Триппеля, льнёт к нему довольной кошечкой и просит трогать, трогать, трогать. Триппелю плохо и нужно отвлечься, чтобы не оказаться полностью вовлечённым в свои мысли и не разбиться к чертям, так и не доехав до пункта назначения, чтобы вручить букет и увидеть любимую улыбку. song: Angels on My Side — Hippie Sabotage. Карисма тяжко выдыхает, склонённая над многочисленными документами и договорами, принесёнными ею на дом. Совесть не позволяет руке дотянуться до телефона, чтобы сделать фотографии важных бумаг из офиса Каскалеса и отправить на почту Александра. Как только Карисма, делая очередной глоток вина из бокала для храбрости, тянет руку к аппарату, в сердце начинает неприятно колоть, а стыд и обида на саму себя пожирают чуть ли не заживо. Для того, чтобы перестать чувствовать, Карисма хочет упиться. Она зарывается пальцами в длинные, пахнущие лилией волосы, чуть сжимая их у корней, и удивляется, когда по квартире разносится звонок. После удивления, следует страх, что это может быть Алекс, явившийся для того, чтобы лично увидеть ценные бумаги, узнать из них то самое, что сделает его победителем, а Каскалеса — побеждённым. Для Карисмы такой исход событий хуже смерти, и для того, что победы Алекса не произошло, она готова перепродать свою душу, только дайте покупателя. Брюнетка поправляет края платья, а по пути к дверям расчёсывает наспех волосы, приводя себя в более-менее здоровый вид. Натянуть улыбку, поселить огонёк во взгляде, а в груди спрятать боль и разочарование, сделав из себя за секунды самую покорную суку — для Карисма стало нормой, и она выполняет это с особым профессионализмом, чтобы не слышать едкое «что с тобой сегодня?» из уст самого главного её врага — Алекса. Но каково же её удивление, когда размашисто открыв дверь и почти выплюнув «что ты здесь делаешь», вместо Алекса на пороге своей квартиры она видит Тилля с огромным букетом красных, наливающихся чёрным лилий. Тилль красивый до безумия в свободной блузке с расстегнутыми верхними пуговицами, сверкает своей обворожительной улыбкой, щуря продолговатые глаза, и чуть мнётся с ноги на ногу, протягивая пышный букет любимых цветов Карисмы. Брюнетка, недолго думая, принимает букет, без стеснения зарываясь носом в ароматные бутоны настоящих цветов, остатками разума всё же стоя в квартире, но основной своей сущностью оказываясь в саду бабушки, где повсюду цвели прекрасные лилии. — Если я спрошу, сможет ли этот букет подкупить тебя, и прокатишься ли ты со мной этим прекрасным вечером, каким будет твой ответ? — Тилль мягко, еле заметно касается небольшой ладони Карисмы, пока та борется с желанием броситься к Тиллю на руки и дать ему согласие на всё, что он попросит. Такая тяга к Тиллю — опасно, запретно, аморально, но Карисма хочет, а значит, Карисма будет. Она улыбается по-детски глупо, выглядя точно также в своём коротеньком, белом пышном платьице, и прижимает к груди букет, словно его пытаются отнять, чем вызывает дружелюбный смешок Тилля. Мужчина добро улыбается, наблюдая как Карисма заботливо справляется с букетом, умещая его в вазу с водой, а затем, за доли секунд натянув босоножки на небольшом каблуке на красивые, мягкие стопы, становится фарфоровой куклой перед Тиллем, дыша глубоко и размеренно. — Я скажу тебе да, — Карисма дует щёки, когда ловит самонадеянную усмешку Тиллю, — и это только потому что букет меня подкупил. Мужчина, у которого уже руки чешутся, реплику Карисмы пропускает, и не может оторвать глаз с той Карисмы, которую в офисе увидеть не сможет: невинной, хрупкой и нежной в своём ажурном белом платьице, в которые обычно одевает маленькие девочки своих кукол. Он порыв не удерживает и, делая один широкий шаг к Карисме заключает её в свои железные объятия, согревая, укрывая собой. Карисма даже язвить не хочет, протягивает руки к тонкой талии, заключая в тиски и утыкается маленьким носиком в выемку на жилистых ключицах. Запах морской волны окутывает с ног до головы, и в этом запахе тонешь, всплываешь на поверхность и снова тонешь. Карисма с Тиллем хочет быть собой, хочет каждый день в его руках, и так, чтобы губы об губы. Хочется закричать о том, чтобы Тилль спас, но если спасёт, скорее всего, после этого навсегда от неё откажется. Поэтому Карисма молчит, старается убедить, что Тилль не тот, что она его предаёт по факту, но сердце при виде статного мужчины пропускает кульбит, и всё в её теле кричит о том, что Тилль один-единственный. Поэтому она закрывает глаза, посылая всё и всех к чёрту, потому что Тилль здесь, рядом, и остальное не имеет значения. — Я скучал. И «я тоже» остаётся озвученным лишь шёпотом. song: the hils - the Weeknd. Дальше — за пределы города, к скалам, к обрывам. Ламборгини венено скользит по мощёным дорогам туда, где оканчивается Берлин, туда, где под ногами ощущается мокрая трава, не тронутая цивилизацией и человеческой тягой к постоянной мобильности. За пределами (не важно чего) воздух чище, а свобода слаще. За пределами хочется жить, за пределами хочется дышать. За пределами просто хочется. Тилль вжимает педаль газа до упора, уносясь дальше по пустынной дороге к обрывам, и боковым зрением с восторгом замечает, как с истинным наслаждением и облегчением Карисма откидывается на кресле, прикрывая с ленью глаза и глубоко вздыхая. Брюнетка за долгое время позволяет себе расслабиться, стать той, кем на самом деле является, потому что рядом с Тиллем можно, потому что рядом с ним по-другому просто невозможно. Она тряпичной куклой раскидывается по креслу и даже не пытается удерживать себя на крутых поворотах, кренясь из одной стороны в другую, при этом смеша Тилля. Он специально виляет по дороге, меняет скорости, а Карисма только и шутит про то, что её стошнит, если он не остановится. Мужчина расслабленную брюнетку жалеет и едет размеренно, даже не выжимая из ламборгини и четверти той дикости, которую она может себе позволить, а через пару минут открывает окно со своей стороны, впуская в пропахший пахучками салон поток свежего, запредельного воздуха. У Карисмы голова кружится не от того, что Тилль ей бесплатные аттракционы на дорогах устроил, а от того, как до мурашек приятно запах травы смешался с запахом морской волны, исходящими от Тилля. И она готова блевать бабочками, потому что этот запах оседает на легких розовыми блёстками, да так, что дышать сложно. Тилль невероятный от слова «совсем», у него за спиной крылья далеко не ангела, но для Карисмы Тилль — единственный источник свет в непроглядной тьме, последняя надежда. Тилль захватывающий: он режет взглядом по трассе, играет острыми желваками, и Карисма не понимает, то ли укусить за худую щеку хочется, то ли поцеловать, оставить след от прозрачного блеска на губах. Тилль — давно огранённый алмаз, и ему нет замены. Карисма поверить не может, что сидит с таким красивым мужчиной, может его касаться и может дарить ему улыбку, зная, что это необходимо. Авербах не верится в то, что за всю свою долгую жизнь она впервые ощущает себя рядом с мужчиной живым человеком, а не красиво украшенной и разодетой марионеткой. Карисма за дорогой давно уже не следит, вцепившись взглядом в красивое лицо Тилля и нагло рассматривая каждую впадинку, каждую черту на красивом профиле. Мужчина услужливо делает вид, что не замечает взгляда, чтобы лишний раз Карисму не смутить, но сам с трудом сдерживает улыбку, то и дело отворачиваясь, закусывая губу. Карисму хочет ущипнуть и едко упрекнуть, мол чего она уставилась, а затем с наслаждением наблюдать, как её щёки покрываются пунцовым цветом. Но он сжимает руль и внимательно смотрит на дорогу, позволяя Карисме залипнуть. — Это моё любимое место. Теперь ты знаешь о нём, — Тилль закусывает губу, словно сомневается, но добавляет, — и знаешь о нём только ты. Машина резко тормозит, и Карисма даже успевает расстроиться, что теперь придётся оторвать взгляд от красивого лица Тилля, но, как только она переводит взгляд за окном, её глазам предстаёт не менее впечатляющая и великолепная картина. Перед глазами расстилается гладь ночного звездного неба, в котором хочется затеряться, а ниже неба, разделённый полосой горизонта, — крутой обрыв. Карисма подвисает, рассматривая пейзаж за открытым окном, а Тилль — на раскрывшей в восторге рот Карисме. Та то ли пытается что-то сказать, то ли просто так дышит, но в следующую секунду по-детски восторженно пищит, вылетая из салона автомобиля и несясь прямиком к самому краю обрыва, туда, где они с Тиллем любят бродить. Брюнетка чуть было не срывается вниз, но оказывается вовремя пойманной сильными руками за хрупкую талию и прижатой спиной к крепкой груди. Тилль позади тихо дышит, согревая в летний день, и посильнее прижимает к себе тело Карисмы, утыкаясь тёплым носом в холодную шею. Карисма от обжигающего дыхания на шее сначала вздрагивает, а затем вжимает голову в шею, прячась от щекотки и вызывая скрипучий смех Тилля. — Ну чего ты капризничаешь? — Тилль осторожно разворачивает Карисму и, не выпуская из своих стальных оков, уводит подальше от края обрыва. Карисма недовольно фырчит тому, что её отвлекли от красивого вида, но неловко улыбается, когда видит лицо Тилля в миллиметрах от своего. — Или вид тебя интересует больше, чем я? — Мужчина усмехается и чуть склоняется, проводя носом по открытым вискам Карисмы, а та прикрывает в глаза на одном доверии следуя за Тиллем, но при этом не понимая, куда он ведёт. — А что, если я скажу, что меня интересует и то, и другое, — Карисма нагло кокетничает, смотря своими бесстыжими глазами в холодные тиллевские. — Что ты тогда сделаешь? — Карисма улыбается широко, даже не скрывая той игры, которую сама придумала. А Тиллю в голову то ли сперма бьёт, то ли кровь, он не понимает, что именно бьёт при виде сучьей натуры Карисмы. — Всё, о чём попросит меня сладкая девочка, — на огонь в глазах Тилль отвечает таким же огнём, — то обязательно и сделаю, — Карисма в его руках крупно вздрагивает, чуть ли не закатывая глаза от приятной неги, разливающейся по телу от сахарности в голосе Тилля. Тилль усмехается, закусывая губу, и, почувствовав, как бёдрами упёрся в капот ламбо, уселся, разводя ноги и ставя между них Карисму. Та недолго думая, сразу просекла, что нужно делать: по-блядски облизала пышные коралловые губы и мягко закинула длинные руки на плечи Тилля, скрещивая запястья, прижимаясь ближе, грудь к груди. Тилля от одного только сбитого дыхания брюнетки уносит, что уж говорить о том, как в глазах потемнело, когда мягкие губы оказались в опасной близости от жилистой шеи. Руки на тонкой талии невольно сжались, а платье собралась под ними в небольшие складки. — Будь нежным, — тихий шёпот у самого уха и мягко массирующие пальцы у основания крепкой шеи. Для Тилля терпеть — смерти подобно, и он не терпит, когда вжимается в губы Карисмы совсем нежно, мягко, пропуская мимо ушей рык внутреннего зверя, рвущегося наружу. Он скользит мягко пальцами по талии, спускаясь к мягкому бедру и слегка поглаживая нежную кожу, а сам наслаждается мягкими ладонями на шее. У него с Карисмой своя вселенная, и никому места в ней больше не найдётся. Карисма задушено стонет в поцелуй, когда тёплые, чуть шершавые от тренировок ладони пробираются под кромку платья, останавливаясь на внешней стороне сочного бедра. Тилль почти не касается покрывшейся мурашками кожи, лишь скользит самыми кончиками то вверх, то вниз, углубляя при этом поцелуй. Язык сплетаются в ленивом танце, и Карисма почти плачет от нежности, о которой раньше только мечтала. Она скользит языком по ребристому нёбу Тилля, позволяя тому жевать губы, скользить по ним самым кончиком языка, оставляя на них слабые алеющие укусы. Тиллю всё можно, он с ней нежный, обращается, как с самой драгоценной, заставляет коленки позорно дрожать от одних только поглаживаний. Карисма, сама от себя того не ожидая, хнычет в поцелуй, чем заставляет Тилля в удивлении раскрыть глаза, и становится на носочки, прижимаясь к Тиллю ближе и нервно дёргая ногами, прося погладить ещё немного. Тилль с трудом отрывается от сладких губ, оставшись напоследок укушенным в верхнюю губу. — Сладкая девочка хочет о чём-то меня попросить? — Тилль настойчиво немую просьбу погладить гладкие ножки игнорирует, но сам, если честно, с трудом сдерживается. Он с наслаждением наблюдает, как Карисма на несправедливость мира скулит в его плечо и недовольно кусает в самого основания шеи. Мужчина дёргается, широко раскрыв глаза от удивления и с вопросом глядя на недовольную Карисму. — Сладкая девочка хочет, чтобы с ней были нежными, а не извергами, — несмотря на страшную обиду, поселившуюся в хрупкой женской душе, Карисма ласковым котёнком обратно возвращается в объятия Тилля, становясь обратно на носочки и подставляя длинные ноги под большие ладони Тилля. — Маленькая девочка получит всё, что она попросит, — Тилль осторожно целует шею, а руками пробирается на законное место под платьем, скользя более ощутимо раскрытыми ладонями по бархатной коже и сжимая мясистые бёдра с внутренней стороны, вырывая задушенные всхлипы и вздохи из разнеженной Карисмы. Та совсем поплыла, оказавшись впервые за много лет приласканной умелыми, сильными руками прекрасного, тёплого мужчины. Она буквально даже двинуться боится, страшно, что тиллевские ладони перестанут гладить, его же губы перестанут покрывать шею поцелуями-бабочками, а приятный рой мурашек больше не пробежит по телу. Карисма стоит на дрожащих ногах и впервые за жизнь не знает, куда себя деть, от падения спасают руки Тилля. — Обхвати мою шею, — Карисма поручение сразу выполняет, пока Тилль, крепче обхватывая Карисму за бёдра, укладывая ладони под самыми ягодицами, приподнимает и укладывает Карисму на капот ламборгини. Девушка под ним раскрасневшаяся, пунцовая и разнеженная до несостояния. Она смотрит из-под полузакрытых глаз, не справляясь с дрожью в мышцах, что не утаивается от Тилля. — Я не ошибся, ты действительно сладкая. Договорить Карисме Тилль не даёт, мягко, нависнув над обхватившей его талию ногами Карисмой, целует, проходясь языком по вспухшим губам. Та не сопротивляется, наоборот, мурчит и ещё ближе льнёт, чуть ли не укладывая Тилля полностью на себя, лишь бы ощущать, лишь бы он никуда не делся. Карисма настолько от нежности отвыкла, что от одного прикосновения сильных ладоней в своей талии плавится. Она в шаге от того, чтобы позорно завыть, попросить Тилля трогать днями и ночами, только бы вот так, нежно, аккуратно, трогательно, до мурашек по коже. Кожа от алексовских синяков ещё не остыла, но каждый миллиметр тела Карисма покрывается защитной оболочкой от мягких прикосновений Тилля. Тилль осторожно целует плечи, на пробу спускаясь губами чуть ниже и, не встретив сопротивления, опускается на колени перед прижатыми друг к другу ногами. Карисма на подкорке сознания понимает, зачем было сделано, но щёки покрываются алой краской, когда уверенными движения Тилль расстёгивает застёжки на босоножках и бросает те на землю, губами прижимаясь к тонким щиколоткам. Карисма набирает раскрытым ртом в лёгкие побольше воздуха, пытаясь пальцами уцепиться хотя бы за что-то, но шкрябает ногтями по холодной поверхности капота. Пытающаяся автоматически уйти от губ тонкая ножка тянется сильной ладонью вниз, а сам Тилль, прижимаясь к месту чуть ниже колена, раздражает кожу слабым укусом. Кожа под его губами сладкая, молочная, плавится от мельчайшего прикосновения. Карисма плавится в руках Тилля как шоколад на водяной бане и упирается взглядом в звёздное небо, закусывая пышную губу, чтобы не застонать, когда влажные губы останавливаются на внутренней стороне бедра и широко лижут чувствительное место, но срывается на коротком стоне, не в силах сдерживать саму себя. Брюнетку дёргает от неожиданности в сторону, но сильные руки, удерживающие за бёдра, не позволяют полного движения, и Карисма трясётся, когда проворные пальцы отодвигают кромку белья, а влажная бескостная мышца проходится по пульсирующему клитору. Тилль целует коротко бедро, когда от наплыва эмоций Карисма сгибается в мостик, а красивая грудь вздымается в глубоком частом дыхании, из недр существа Карисма вырывается лишь задушенный хрип, сопровождаемый коротким хныканьем удовольствия. Карисма в руках Тилля такая чувствительная, нуждающаяся в ласке, трясущаяся от каждого мелкого прикосновения, его самого уносит. — Дыши. Тилль осторожно затягивает набухший клитор между губ, чуть втягивает, муссирует кончиком языка и слышит, как сверху раздаётся звонкий стон отчаянья и на волосах ощущаются длинные пальцы, мягко сжимающие у самых корней. У брюнетки перед глазами плывёт, а бёдра мелко потряхивает. Она выгибается, но, боясь ударить Тилля, скользит ступнями по широкой спине парня, сжимая милые пальчики. Карисма не знает, куда себя деть, плюёт совершенно на то, что они рядом с трассой, на краю обрыва, если говорить честно, то Карисма всегда на краю обрыва, сейчас так тем более. Она раскрывает широко глаза и рот в немом стоне, когда острый кончик языка скользит к истекающему природным соком влагалищу, нагло проталкиваясь внутрь. Она мечет головой из стороны в сторону, когда по телу проходится неожиданная волна удовольствия, а вместе с ней — вибрация. Мужчина тщательно скользит языком по эластичным стенкам, тянет их, проталкивая вместе с тем длинный ровный палец и, не ощутив сопротивления, сразу добавляет второй. Карисму подрывает на месте, и она садится на доли секунд, чтобы потом обратно улечься на капот. Тилль скользит мокрым языком по промежности, пуская больше влаги, обильно смачивая. Капельки пота проступают на висках, и Карисма задыхается, когда длинный палец плавно движется в ней вместе с извивающимся внутри горячим языком. Тилль вытворяет невероятные вещи, и она уже не способна дышать, она даже не способна разумно мыслить, она лишь хватает то ли за свои, то ли тиллевские волосы, не понимая, то ли она хочет его оттолкнуть, то ли прижать сильнее. Язык внутри толкается глубже, растягивая упругие стенки, а затем мажет по половым губам. Тилль широко мажет языком по сгибу между бедром и промежностью, добавляя в лоно третий палец, разводя их глубоко в Карисме, а затем поднимается и склоняется над брюнеткой. Та совершенно разбита: хрипит, выгибается, наплевав, что детские платьице совсем не по-детски задралась, не в состояние держать глаза полностью открытыми, она смотрит из-под опущенных ресниц, наслаждаясь ощущением длинных, тёплых пальцев в себе, а с уголка губ до кончика подбородка тянется тонкая ниточка слюны, которую Тилль собирает подушечкой большого пальца, толкает в рот Карисмы, и та жадно втягивает щёки. — Видела бы ты себя сейчас, — Тилль ухмыляется горячим дыхание в покрасневшее ушко Карисма, и та высоко стонет, хватаясь за талию мужчина ладонями и впиваясь в толстую кожу коготками. Тилль проталкивает пальцы глубже и, найдя нужную точку, и чуть давит, вырывая из Карисмы протяжный стон. Та мечется под ним, шепчет что-то беспорядочное на ухо, пищит, когда пальцы в несколько толчков давят на желанную точку, и скользит пяточками по пояснице Тилля. — Самая сладкая девочка, — растрёпанный Тилль свободной рукой одобрительно гладит Карисму по бедру, плавно пробираясь под платье и останавливаясь на острой талии. — Попроси меня, — настойчиво грубо, когда рука от талии перебирается к шее, чуть сжимая. Карисма задыхается от ощущений, по-блядски заглядывая в тёмные глаза Тилля своими отчаянно слезящимися, закусывая губу. — Сладкая девочка сегодня такая покорная, — она недовольно и ёрзает на пике своего возбуждения, а затем ведёт себя как настоящая профессиональная блядь — мечет глазами с искорками по зависнувшему перед развернувшейся картиной Тиллю и кусает губу, скользя по ней языком, пальчиками правой ноги касаясь тяжело вздымающейся грудины темноволосого. — Награди меня. Тиллю дважды повторять не нужно. Он с рыком разворачивает Карисму к себе спиной, не обращая внимание на её писк, нажимом ладони на поясницу заставляя брюнетку до предела выгнуться, и громко шлёпает по упругой заднице, оставляя красный след от ладони. Карисма гнётся, скользит руками по капоту, упираясь лбом в холодный металл. Ажурная ткань белья идёт по швам и отбрасывается куда-то в сторону, а пышные бёдра сразу накрываются широкими ладонями, оглаживаются, тают под мягкими прикосновениями. — Буду должен бельё, — Тилль грязно усмехается, а затем резким движением звонко расстёгивает чёрные брюки, словно заранее репетировал. А затем наваливается тяжёлой грудью на спину Карисму, вжимаясь губами в мочку дрожащего под ним тела Карисмы. — А если сладкая девочка будет хорошей, то не только бельё, — брюнетка от одного только «сладкая девочка» идёт по швам и млеет, неспособная даже мыслить и вести себя адекватно, как полагает взрослой женщине, и растекается по капоту. Твёрдость горячей плоти ощущается даже через ткань брюк Тилля, и Карисма жалобно скулит, потираясь бёдрами о возбуждение мужчины. Тилль рычит, вжимаясь пахом в ягодицы Карисмы, и присасывается губами к шее, оставляя тёмную метку. Карисма просяще виляет бёдрами, и Тиллю, как бы не хотелось поиграть с заведенным телом, приходится подняться. Красивая венистая плоть набухла, а на крупной головке выступила вязкая капля смазки, стекая вдоль члена ровной дорожкой. Карисма привстаёт на носочки, когда Тилль подхватывает её правой ладонью под живот, приподнимая её бёдра на уровень паха и вжимаясь горячей головкой между половых губ. Карисма выгибается и пытается толкнуться назад, но остаётся удерживаемая на месте. Тилль приставляет головку в нужное место, свободной рукой проводя по чувствительной спине. — Самая, — плавный толчок, и крупная головка обтягивается упругими стенками влагалища, — сладкая, — Карима громко стонет, когда плоть без проблем медленно скользит глубже, и хватается за предплечье Тилля, — и любимая девочка, — Тилль не даёт Карисме привыкнуть и, прижав ладонью в спину Карисму к капоту, сорвался на быстрые, глубокие толчки, сжимая пальцами мягкий живот. — Покажи, какой ты можешь быть, детка. Карисма с трудом остаётся на носочках, ощущая, как бёдра предательски потряхивает и срывается на крик, когда Тилль головкой задевает эрогенную точку, оставаясь ненадолго внутри и стимулируя чувствительное место. Карисме так хорошо, что хочет плакать. И одновременно с тем, так плохо, что хочется рыдать. Она поднимается, прогнутая в пояснице, и вжимается спиной в тяжёлую грудь Тилля, разворачиваясь к нему лицом и вжимаясь отчаянно в его губы своими. Широкий язык Тилля встречается с её трогательным, сплетаясь в диком танце. Карисма дрожит, захлёбывается в своих эмоциях, хватается за плечи Тилля. — Пожалуйста, сделай что-нибудь, — Карисма рыдает, не в силах терпеть медленный издевательский темп Тилля и сковчит, пытаясь самостоятельно насадиться на крупную плоть. — Я хочу глубже. И Тилль толкается максимально глубоко, задевая все точки разом, и быстро бьётся в том же направлении. Карисма гнётся кошечкой в его руках, и ту приходится удерживать за талию, сжимая в пальцах лёгкую ткань платья. Брюнетка громко стонет, откидывая взмокшую голову на плечо Тилля, и тот оставляет поцелуй на пульсирующем виске, шепча всякие глупости ей на ухо. У Карисмы подламываются ноги и она чуть было не соскальзывает с толстой плоти на холодную землю, но Тилль ловко подхватывает Карисму, укладывая боком на холодный металл машины. Член снова скользит глубоко внутрь, а Карисма поворачивается к Тиллю одним корпусом. Острые коленочки сжимаются на особо приятных моментах, а крепко сжимающие бёдра тиллевские ладони приносят незыблемое удовольствие. Тилль откидывает голову, равномерно, но глубоко погружаясь во влажное тело Карисмы, в удовольствии прикрывая глаза. По вискам и крепким плечам скатываются крупные капли пота, но мужчина напрягается, совершая ряд быстрых толчков, ощущая, как умопомрачительно горячо и влажно стеночки обхватывают его член, доводя сильное тело до приятных судорог. Карисма берётся за сильные ладони Тилля, сжимая и царапая, но покорно отпускает их, когда они тянутся в подвязкам на её платье. Подвязки расходится под давлением пальцев Тилля, и вскоре мужчине удаётся приспустить платье с упругой груди, чтобы прильнуть горячими губами к красиво затвердевшим соскам. — О боже, — Карисма поддаётся навстречу губам, хватаясь пальцами за шею Тиллю и жарко дыша ему в макушку. Тот, не переставая двигаться, покусывает сосок, а затем зализывает боль, целуя тёмный ореол по кругу. Приятная дрожь проходится по всему телу брюнетки, скапливаясь в пальчиках ног. Девушка автоматически прижимает к себе Тилля, просит не останавливаться и довольно урчит, когда мужчина целует укромное местечко на рёбрах, осторожно проходясь языком. и пальцами обхватывая тоненькую талию. — Ты великолепная, — сбивчиво шепчет Инара где-то между рёбрами, затягивая кожу между губ и оставляя ещё один тёмный след. Девушка на похвалу мурчит, тает, подставляется и гладит кожу на сильной шее, благодаря, но затем сжимается, ощущая вибрацию в ногах. Тиль толкается глубоко, быстро, чувствуя, как приятная судорога сводит ниже животу и закручивается узел, а судорожно сжимающиеся стенки, истекающие природным с соком лишь ускоряют подступающий оргазм. Тилль ускоряется, хватает Карисму крепко за талию, удерживая бьющееся в оргазменных конвульсиях тело на месте, и вбивается редко, глубоко с оттяжкой, вытрахивая из податливого тела последнее силы и остатки разума. Карисма гнётся, рвётся, не в силах справиться с тем, что творится сейчас с её телом, хочется спуститься одновременно в ад, и вознестись на небеса, что угодно, лишь бы удовольствие по телу не переставало гулять. — Тилль, быстрее, пожалуйста. Тилль ускоряется, чувствуя, как его плоть тоже начинает пульсировать, вязнуть в источаемой смазке. Он утробно стонет, вызывая по телу Карисмы мурашки, и крутит бёдрами, создавая дополнительное трение и дополнительные стоны в подарок. — Давай, малышка, сейчас — Тилль спускается пальцами к комочку нервов между ног Карисмы, быстро стимулируя, а Карисма хватается за его плечи, обильно кончая, крича ему прямо на ухо и бьясь в крупных судорогах, ощущая, как сладостно немеют конечности её тела. Тилль догоняется парой толчков, обильно спуская на влажные от смазки бёдра Карисмы и аккуратно выходит из конвульсивно сжимающегося колечка мышц, приводя себя в порядок и застёгивая брюки. А затем наклоняется к бьющейся на капоте его автомобиля Карисме, возвращая платье в прежнее состояние. Он нежно ловит губами рыдания Карисмы и собирает на пальцами природную смазку с бедра. — Взгляни мне в глаза, — Карисма переводит усталый взгляд на Тилля, сквозь пелену слёз видя расплывчато, но всё же улыбается разбито, но легко и удовлетворённо, и прижимает Тилля ближе к себе за шею, целуя в щёку. — Ты нужна мне, слышишь? — Карисма, не способная что-либо ему ответить, кивает слегка, вздрагивая, когда длинные пальцы Тилля касаются её половых губ. Удовольствие такое сильное, что она прикрывает глаза и закусывает губу, всё ещё не полностью насытившись Тиллем. Карисма от прикосновения к чувствительному месту стонет и пытается сжать ножки, боясь снова позорно кончить, но Тилль осторожно поглаживает средним пальцем вокруг лона, изредка погружаясь на одну фалангу, с фетишистким наслаждение вкушая послеоргазменные судороги Карисмы. — Пожалуйста, Тилль, там присыхает, — Карисма неприятно морщится, когда ощущает, как стягивает кожа на внутренней стороне бедра от присыхающей спермы и смазки, — неприятно. — Конечно, сладкая, сейчас, — Тилль нежно целует мягкие, красные щёки, убирая прилипшие ко лбу волосы Карисмы лёгким движение руки, а затем торопится в салон ламборгини с облегчением находя на заднем сиденье влажные салфетки. — Сама волшебная девочка на свете, — мужчина трогательно целует тонкую шейку, когда возвращается. Он достаёт салфетку, осторожно проходясь по бёдрам Карисмы, и брюнетка вздрагивает, всё ещё оставаясь слишком чувствительной к касаниям Тилля. Она зарывается лицом в руки, сложенные на капоте, и устало переводит дыхание, ощущая, как веки слипаются, а тело наливается приятной усталостью. Тилль убирает все последствия их страсти с красивого тела, поправляя края платья, а когда зовёт Карисму, понимает, что та уснула. Мужчина целует мягкое бедро, ладони, плечи, задерживаясь губами на тёплое щеке, а затем легко поднимает Карисму на руки, перенося в салон. Та ёрзает на месте, ищет Тилля и даже недовольно бурчит, но Тилль заводит автомобиль, трогаясь с места в сторону своего пентхауса, укладывая большую, крепкую ладонь на мягкую острую коленочку, чуть скользя вверх, задевая нежную кожу, а затем скользя вниз, чуть щипая. Карисма довольно сопит, чуть разворачивая длинные, красные от хватки ножки к Тиллю, ближе к прикосновениям. Ближе к тому, кто дарит тепло.