***
Кристиан Джилсон умер. Тело его продержалось ещё несколько дней и распалось на части, истлевая. Порог раскрылся. Поэтому святой отец Клирхэд стоял перед ним, совершенно не обращая внимания на сногсшибательный запах разложения, и разглядывал открывающиеся перспективы. За порогом переливались несколько маршрутов, уводящих в разные вероятности, на одну из которых воодушевлённо скалились ангелы мщения. Эринии рычали и рвались в направлении вероятности со входом в питейное заведение, бронзовой фигурой и странным названием «Пещера». Святой отец видел входящих в двери женщин в мужской одежде, что его озадачивало, но не так чтобы уж; потому что мужчины тоже носили штаны, а это, в свою очередь, обнадёживало. Разве что в руках у одного их них святой отец увидел маленькую большеухую собаку в розовой куртке, что заставило священника двинуть бровью. В Трэксане никому в голову не приходило наряжать собак. К тому же собаки в Чудоземье были лютые, не пробуждающие никаких других желаний, кроме как поскорее с теми разминуться. Пока Клирхэд изучал вероятность, прохожие стали разворачивать зонты и стало понятным, что в той начался дождь. Святой отец уже порядком медлил, всматриваясь, так что выстроенные за его спиною крестоносцы зашевелились. А всё потому что совершенно неожиданно в уме его родились саботажные опасения, свойственные всем, кто отваживается преступить черту между своим и знакомым и чуждым. Святой отец всё же отыскал в душе спасительную мысль, что до сих пор господь вёл его, не давая усомниться в поддержке. И что теперь Сэндхилл не прозябали в монастырских пыточных, так это исключительно благодаря проискам сатаны и личной нерасторопности самого Клирхэда. Сейчас же ведьмы, он был уверен, совершенно не подозревают, что приготовил им господь. Внезапность, выпавшая отцу Клирхэду, была чистой удачей. Он повернул голову к ближайшему ангелу-эринии (тот был ослепителен и страшен), поднял руку в перчатке, не оборачиваясь, и махнул, приказывая следовать за собою. Сам шагнул за порог, заступая под мелкий недолгий дождь июльского Ливерпуля.***
— Отдай мне обоих детей, — сказал Джон, — я прогуляюсь с ними. А ты можешь заняться чем пожелаешь. Дайан задумчиво улыбнулся и отвёл с лица волосы: — Точно? Чем захочу? — Абсолютно, — Джон обнял его и чуть приподнял, чтобы касаться губ вровень. — Замечательно, двину-ка я в мастерскую. Кажется, время, проведённое там, было в другой жизни. — Хорошая идея. Может, сделаешь новую «Нетопыря». Элиза расхлестала первую. Конечно это не было нарочно. Дайан держал фигурку в одной руке и вертел ею, красуясь, перед дочерью. Та тянула загребущие детские руки и, в конце концов, цепко ухватилась за изящное крыло. «Осторожно, мой зайчик», — сказал Дайан. После чего «зайчик» дёрнул «Нетопыря» ближе к себе с силой, для младенца не предполагаемой. А в следующую секунду всё осколками лежало у каминной решётки, разбившись о жестяной кожух для просыпающихся углей. Инцидент был замят, но Дайан видел, как смотрел Джон на чёрные фарфоровые осколки, пока сметал те в совок. — Я думал об этом, — кивнул Дайан. — Не стоит. Мне, безусловно, жаль, что «Нетопырь» разбилась. Но твоей вины в этом нет. Как и Элизы. — Джон, у неё страшная хватка. — Очень на то надеюсь. — Самодовольный Лорд Джон Сойер и его настораживающее потомство. — Угу. Джон выпустил Дайна и ушёл в детскую. Чуть позже он оставил его на Колледж-Лейн, а сам поехал с детьми к монументу Королевы. Куда собирается — это Джон Дайану сказал, но не сказал, кого надеется там увидеть. Сначала Джон хотел выяснить, какие планы у мисс Аддамс. И он не хотел, чтобы Дайан взбеленился от ревности. Потому что очень хорошо помнил, как тот завёлся на побережье в Санта-Монике, когда Джон упомянул о своей влюблённости в создательницу. Сегодня помехи были ни к чему. Джон достал из багажника до сих пор используемого «Астона Мартина» сложенную коляску, раздёрнул, разворачивая, потом переложил Ригана и Элизу из салона. Те спали, накормленные перед выходом и разомлевшие. На Дерби-Сквер было оживлённо из-за того, что ждали Балицки. И с грудными детьми Джон тут был не один, разве что один с зубастыми грудными детьми. Юрэк, по обыкновению, появился из локализованного дымного смерча, приподняв цилиндр и скалясь во все белоснежные зубы. Ему зааплодировали и закричали: «Привет, мистер Балицки!» Юрэк приложил палец к губам, требуя тишины, рукою в перчатке ухватил воздух, сдвинул тот в сторону, словно край занавеса, и из ниоткуда вышагнула Линда, поводя плечом и улыбаясь, словно Джессика Рэббит. Под заждавшиеся рукоплескания Линда, опершись рукою о бедро, вдруг пошла мерцанием звёздной пыли, и её постоянные цилиндр и брючный фрак перекинулись в ярко-алое платье с умопомрачительным декольте. Волосы повторили укладкой и цветом причёску роковой жены Роджера Рэббита из мультфильма, а по белоснежным рукам до середины предплечий развернулись блестящие алые перчатки. — Как насчёт классики жанра, леди и джентльмены? Повытаскиваем кроликов из шляпы? — спросила Линда, окончательно выходя из ничего и округлой сексуальной походкой заступая Юрэка. — Да! Повытаскиваем! — закричала толпа. Джон улыбнулся, всё же с опаской посмотрев на детей. Но те спали под одеялом, наплевав на шум. Мисс Аддамс Джон почувствовал, когда четвёртый кролик, вынутый из шляпы Юрэка и подкинутый в воздух, с быстротой молнии перерос в белого полярного медведя, раскрывшего в оглушительном рёве пасть у лица ничего не ожидавшей студентки. Закричала не только она, но и человек десять рядом. — Привет, — сказал Джон и обернулся. Он помнил, что не было никого красивее в его окружении в ту пору, чем мисс Аддамс. Знание этого закрепилось в Джоне, словно аксиома. Но он забыл, каково это на самом деле, потому что из неё словно била прелесть. Органическое совершенство, которое не повторить и не воспроизвести ни одному пластическому хирургу, потрать он всю жизнь на попытки скопировать образ. Мёртвая, но невероятно живая. Тёмные волосы и глаза, ровная, безупречная, прозрачная кожа и тело, которое хотелось обнять. — Привет, — Виктория улыбнулась. Джон считал секунды, потом минуты, которые проходили в молчании. Наконец он сказал: — Ио и Марк мертвы. — Я знаю, — Виктория опустила ресницы, — это не проблема, милый. — Что ты ещё знаешь? — решил не угадывать с новостями Джон. — Всё, Джонни. И даже немного сверх того, — Виктория сделала шаг и приблизилась. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы не отпускать взгляда Джона. — Где ты была всё это время? — Не здесь. — Викки, — Джон сделал глазами «достаточно» и сжал губы. — Я расскажу, но чуть позже. Сейчас мне хотелось бы спросить кое-что у тебя. Очередной кролик от импровизированной Джессики Рэббит уволок в шляпу здоровенного рыжего ирландца. — О чём ты хочешь спросить? — Джон посмотрел поверх головы Виктории на панику оставшейся от ирландца супруги, твёрдо вообразившей себя вдовой. — Ты счастлив? Теперь же ты счастлив? — Да, — раздумывать было не над чем. — Я оказалась права? Он ведь и вправду тот, в кого ты вцепился и не выпускаешь? — Хочешь сказать, что предвидела появление Дайана в моей жизни? — Находишь это странным? — Да. — Не более странным, чем прочие странности, тебя сопровождающие. — Это какие именно? — Можно сказать, что лишь одна, но стоящая тебе всего. Появление в твоей жизни лёна Сэндхилл. Джон повёл головой в сомневающемся и недоверчивом жесте. Виктория почти засмеялась. — Ты по-прежнему требуешь стройных доказательств и умозаключений? — Боюсь, что да. — Пригласишь меня познакомиться с мужем? — Ты уже знакома с ним. — Не в качестве твоей матери. — Всё же зачем ты здесь? — У моего воплощения есть определённые задачи, Джонни. В ближайшее время здесь я могу их решить. Так что? — О’кей, приглашаю тебя. Виктория сдвинулась на шаг назад и обратилась вниманием к шоу. Джон тоже. Он смотрел на Линду в искрящемся платье и таких же умопомрачительных туфлях на шпильке, которая подвесила в воздухе вполне себе настоящую кроличью нору, а в ту принялись забираться дети. Но думал он не о том, где те оказывались, когда вползали в ничто. И откуда родителям детей придётся вынимать. Джон думал о том, что постоянно присутствующее прежде желание обнимать мисс Аддамс в этот раз не возникло. Равнодушие, что он испытал, несло восхитительное облегчение и освобождение. И стоило это осознать, как Виктория обернулась на него и сделала глазами «да, Джон».***
Последняя работа осталась Дайаном не законченной. Причин объективных не было, кроме как субъективного требования Джона «нечего околачиваться у пышущих жаром печей и возиться с мешками глины, пока носишь моих детей». Потом не было времени из-за Ригана и Элизы. Нет, не было желания, потому что находиться рядом с детьми и смотреть, как они обретают загадочную пока что для любого форму — было куда как интереснее, нежели закончить с отливкой осенних свиристелей. Но теперь, стоя посреди пустующей мастерской — группа рисовальщиц вышла из неё Дайану навстречу, — он понял, что соскучился. По всему. По запаху растворителя, глазурей и гипса, по свету угасающего вечера, что затекал в открытые окна мастерской. По гладкости птичьих круглых грудок в ладони и по затёртым деревянным подлокотникам стула, в котором обычно приходилось работать. Дайан придавил клавишу выключателя на кирпичной стене, лампы под круглыми металлическими абажурами с потолка вспыхнули в ряд. И вместе с тем, как электрический свет затопил мастерскую, в двери вкатилась Ялу и бросилась под колени. — Привет, — сказал Дайн. — Привет, мой птенчик. — Что это на тебе? Ялу осмотрела мохнатые ноги, в шерсти которых увязли маленькие жёлтые полукружья. — А, — повела она лапой, — стояла на горохе. — На горохе? — не сообразил Дайан. — Да, в углу на горохе, на коленках. Ну, это миледи так меня воспитывали. — Долго? — Кабы мы не лаялись каждые три часа, было бы не очень. Но когда сердце мне разбивают, я молчать не могу. — Понятно. Несколько дней. Разве же у тебя есть сердце? Ялу задрала круглую морду и уставилась, как на недоразвитого. — Что? Ты же тряпочная. — Дайан, исключительно для тебя, потому что ты был единственным, кто пытался меня прикрыть в этом гостеприимном блядушнике. Тут существа сделала лапой странный высвобождающий жест от под ключицами до пупка, и Дайан увидел распустившиеся шнурки, свисшие по краям разошедшейся прорехи. Из той показались лоскуты, набивка и скрученные мотки льняной и кружевной тесьмы. Дайан присел. Ялу великодушно ухватилась лапами за края и развела. Он увидел сердце: рогожное и зелёное, с несколькими разномастными заплатами и булавками, удерживающими его в ворохе набивки на одном месте. Оно мягко билось и звучало. Дайан поднял взгляд к морде Ялу. — Оно… тряпочное. — А каким должно быть? — Нет, я к тому, что разбить такое невозможно. Ялу закатила чёрные глазёнки, реагируя на подначивание, и завязала шнурки, пряча их под свалявшейся шерстью. — Это фигура речи, глупый. — Почему ты такая живая? — Я демон. — Ох, ты просто игрушка, сшитая в болоте, если я всё верно понял. — Я сорождённый демон. И завелась в мокрых пелёнках… — …миледи Сесиль Сэндхилл. Слышал. Но ты игрушка, — Дайан выпрямился и, протянув руку, прижал пальцами круглое ухо. Существа вырвалась и потёрла щипок. — Откуда у тебя такие развитые периферийная нервная и центральная системы? Есть тебе подобные? — А ну не трогай меня. Ялу проглотила унижение от недоверия и легкомысленности, что продемонстрировал Дайан, и буркнула: — Никого такого не встречала. — Полагаю, это даже хорошо, — улыбнулся Дайан. Ялу изобразила «отвали» на морде и с минуту покрутилась по мастерской. — Слушай, Дайан, есть деньги? Дайан заинтересованно свёл брови. — О’кей, я верну. Это в долг. Мне тут надо… — Отдать Иво? — Отыграться. — Восемьсот фунтов? — Так у тебя есть? — Да, но не наличными. — Выпиши чек. — Сейчас не могу. — Но дашь? — Миледи такому не обрадуются. — А ты не говори. — Ялу, — брякнул с порога Кот. Существа мгновенно прекратила коммерцию, похлопала Дайана под коленом и сказала: — Ты хороший парень, птенчик. Просто попал в плохую компанию. И величественно вынесла себя в патио. Кот отерся вкруг ног, бодаясь и урча. — Не занимай ей денег ни под каким предлогом. — Не вернёт? Кот просто фыркнул.***
Чарли Бэрри был искренне и, в то же время, с умыслом рад видеть Иво Кэтспо у себя в кресле на Лорд-Стрит. Искренне, потому что кто же не рад видеть высокого и стройного блондина с улыбающимися глазами. А с умыслом, потому что Чарли нравились высокие и стройные блондины, особенно с улыбающимися глазами. Поэтому Чарли, пользуясь своим положением, получал удовольствие по полной, касаясь светлых волос, состригая длину короче, но оставляя возможность для всё того же топ кнота на затылке. Лёгкими прикосновениями поворачивал голову Иво влево, вправо или приподнимал под подбородок. Иво покорно и расслабленно позволял. Чарли даже ревностно отогнал ассистента, шикнув и замахав феном для волос. Томми надулся и ушёл на склад. — Так откуда ты? — Это очень далеко и мало о чём тебе скажет, — уклонился Иво, прикрыв глаза. — Ты русский? — предположил Чарли. — Поляк? — Эм-м-м… нет, — Иво удивлённо раскрыл глаза, улыбнулся, но отказался. Чарли разочарованно двинул ртом. Потому что названные национальности, в представлении самого Бэрри, как раз и были теми, которые «очень далеко» и «мало о чём скажет». — Обжился здесь? — Вполне. Чарли зашёл спереди, вытягивая расчёской чёлку и становясь, для удобства, между разведённых коленей Иво. — Нашёл кого-нибудь? Иво вздохнул: — Да, Чарли. — Жаль, — вырвалось у того. — Ох, прости. Здорово, конечно, но… Бэрри отступил и расстроенно опустил руки с инструментами. Словно повторяя жест за руками, опустились тёмные брови и уголки подкрашенных губ. — Чарли, всё в порядке. Достригай, — Иво привстал, ухватил того за запястье и подволок. — У меня так всегда, только встретишь нормального мужика, — у того сразу занято, — Чарли продолжил, уже избегая попадаться в межколенное пространство Иво. Иво не считал, что успокаивающие фразы типа «ничего, ты ещё встретишь того, кто тебя полюбит» могут действительно принести облегчение и в самом деле успокоить. Нет. Разве что взбесить. Хотя Чарли и был симпатичным в определённом ключе, но вкусы у Иво были окончательно определены в пользу косой сажени в плечах и бородатого юмора обоих Милднайтов и в пользу острого маникюра и стратегических подлостей обеих миледи. А вот томные растягивания гласных фонем и тщательный макияж Бэрри в предпочтения ни коим образом не укладывались. Поэтому Иво молчал. — Всё, ты прекрасен, — отступил Чарли за спину и освободил воротник пеньюара. Иво поднялся, одёрнул белую футболку и отошёл к зеркалу в рост. — Ого, это чего? «Уорнер бразерз» приволоклись из Лондона, чтобы отснять у нас очередное историческое киноделие? — Чарли стоял у окна, мимо которого шли больше полусотни экипированных в кольчужные рубашки, покрытых рубашками белыми льняными, с оттиском креста с правой стороны, рыцарей. Длинные хабиты с капюшонами доходили до середины икр. За спинами крестоносцев крепились треугольные щиты и арбалеты, полные арбалетных стрел колчаны, с поясов свисали мечи и, у некоторых, по нескольку кинжалов разной длины. Рыцари шли угрюмо, не отвлекаясь. — Святое дерьмо, это что ещё за кошмарные твари? — прошептал Чарли, прикрыв рот ладонью с ножницами и едва не порезавшись лезвием. Томми вылетел со склада и прилип к стеклу. В арьергарде отряда Чарли увидел эриний. Конечно он в душе не ведал, что перед ним. Он видел только тридцатифутовые громады, наполненные, словно испытательные полигоны, клубами ядерного взрыва. Ангелы шли, едва разведя крылья страшно подумать какого размаха. Широкие нечеловеческие рты эриний были открыты, и Чарли зачарованно смотрел на острые частоколы зубов, вид которых ещё долго будет преследовать его во сне в одинокой постели. Чарли не сразу понял, что чувствует дрожь, прокатывающуюся по Лорд-Стрит от рыцарского марша и поступи гигантских краснокрылых ангелов с чудовищными лицами. — Иво, что, блядь, это? — Чарли обернулся, намереваясь присесть в освободившееся кресло. Но Иво не было. Двадцать фунтов лежали у зеркала, прижатые банкой с краской для волос. Но самого Иво Кэтспо в парикмахерской не было.