***
— Джон, почему просьба Дайана вызывает у тебя такое сопротивление? — Виктория смотрела в монитор телефона. — Потому что он изменится, став вампиром. — И ты полагаешь, что обязательно в худшую сторону, — всё так же смотря в монитор, сделала вывод Виктория. — Да… Чем ты занята? Я пытаюсь найти способ его отговорить, а ты что, просматриваешь новостную ленту? — Джон был искренне возмущён и немного презрителен. — Да, — она наконец подняла прекрасное лицо. — Что тебя удивляет? Я бог, но бог я современный. — Забавно, — с совершенно противоположной интонацией сказал Джон. — Мне тоже так кажется, — а вот Виктория улыбнулась по-настоящему искренне. — Хочешь посмотреть, сколько у меня подписчиков? — Избавь, — отказался Джон, закуривая. Виктория повела бровью, но телефон отложила. — Послушай, может, так будет лучше, надёжнее и безопаснее для Дайана. — Он изменится. — Если тебя это успокоит, то таким мерзким и эгоистичным, каким в своё время был ты после обращения, твой муж не будет. Тебе не придётся убирать за ним мёртвых и менять места жительства каждые… — Викки. — Да? — Ты знаешь, что несколько вампиров в доме — это постоянная война. — Намекаешь на то, как я пыталась держать в узде Марка, Ио и тебя? — Ну хотя бы. — Любви между вами не было, это точно. Поэтому не подменяй исходные понятия. Оцени перспективы, что даст тебе обращение Дайана. Расценивай это как жест доверия с его стороны. Очередной жест доверия, если уж на то пошло. Джон молчал, только курил. — В чём на самом деле дело, Джонни? Не смотри волком, мне можно так говорить. — Я ненавидел тебя сразу после обращения и некоторое время позже, потому что несмотря на приобретённые преимущества, определённые потери казались мне невосполнимыми. Я не хочу, чтобы со временем Дайан имел хоть малейший шанс к тому, чтобы возненавидеть меня. — Это какие же потери ты считаешь таковыми? — Виктория взяла его под руку, и они пошли бок о бок по Уотер-Стрит, уходя от статуи Битлз, по направлению к «Каверне». — Этические. То, как меня воспитывали. Честь, благонадёжность, понятие о долге. Это было определёнными рамками, которые меня обязывали. Быть, наконец, влюблённым по-человечески. — Прекрати, прекрати, Джон. Ещё скажи, что я отняла у тебя способность по-человечески любить. Ты не испытывал этого чувства даже к родителям. Ты следовал лишь базовым постулатам, прививаемым воспитанием. Долг — да. Честь — тоже да. Но ты не умел любить. — Зачем ты меня обратила? — Ты спрашивал об этом много раз. — Может, хотя бы раз ты ответишь? — Ты не справлялся. — С чем? — Со своими воплощениями. — Ты говоришь, как Сэндхилл, — фыркнул Джон. — Так они правы, — в свою очередь фыркнула Виктория. — Объяснись. Она видела, что Джон изрядно взвинчен. Выбор, стоящий перед ним, оказывался сложным, и Джон метался. — Вы, души людей, приходите в мир Земли и её вероятностей для того, чтобы научиться любить. Любить даже тех, кто причиняет боль, даже тех, кто может лишить жизни. На это уходит очень много времени. Ты этого не делал, Джон. Раз за разом. И умирал насильственной смертью. Тоже раз за разом. — То есть я виноват? — Джон остановился. — Не совсем, — вдруг вильнула Виктория, — в циклы твоих жизней закралась и потом была выявлена ошибка. Видишь ли, любить тебе было некого. Ты должен был научиться любить душу, которая тебя убивала в каждом воплощении. Но у тебя не было возможности это сделать, потому что ты умирал в боях, или в авариях, или при неудачных стечениях обстоятельств мгновенно, не успевая узнать её ни прежде происходящего, ни задолго до несчастья. — Что за романтическая поебень? Джон, задавая вопрос, был совершенно искренен. — Вполне себе обывательская. Для богов, — Виктория снова повлекла его по улице. — Я смотрела за тобою, а потом взялась помочь. Твоя душа и душа Дайана постоянно расходились во времени. Вам его не хватало, потому что жизнь не давала вам шанса встретиться до наступления физической смерти. Ты умирал, рождался, забывал. И так по кругу. Дайан тебя убивал, умирал, рождался, забывал. И так по кругу. Вас относило всё дальше и дальше с каждым витком колеса. По центробежной амплитуде. Ситуацию можно было исправить только тем, как сохранить тебе память после смерти. Логическая лазейка в кармической программе. — Душа Дайана, — сказал Джон, словно соглашаясь, но веры в его словах не было. — Кроме того… — продолжила Виктория, игнорируя тон Джона и доходя до бронзового Леннона. Прислонилась к его натёртому холодному плечу спиною. — Кроме того, что ты помнил себя после смерти, так у тебя появилась возможность дожить до встречи с Дайаном. У вас появилась возможность, которой не случалось прежде: полюбить и быть вместе. Ты выполнил свою задачу. Ты любишь своего убийцу. — Как в твой рассказ вписывается мотивировать меня на обращение Дайана в вампира? — Закон возврата кармы. Ты должен его убить. Дай его душе понять, что долгов между вами больше нет. — Блядь, Викки! — Не бойся. Он уже любит тебя. Убей его как человека. Сделай вампиром. Освободи вас обоих от этих бесконечных витков колеса. Джон, на самом деле времени у тебя не так уж много. — Сколько? — вдруг изменившимся голосом произнёс Джон. Виктория вздохнула, запрокидывая голову: — Я не могу сказать. — Но ты знаешь. — Да. Я же бог, — она сделала руками жест «сама не в восторге». — Что будет, если я откажусь убивать его? Виктория вынула из сумочки сигареты и спички в картонке, прикурила, загасила спичку взмахом: — Никогда больше.***
— Ты же забыл про них, да? — спросила Сесиль, крепко обжимая о себя пятнадцать с половиной фунтов Ригана и ловко уводя его от фарфоровых кукол и ангелов от Лядро, к которым тот тянулся поверх шёлковых плечей Сесиль. Дайан смирял Элизу, залихватски улыбающуюся Коту, что, сидя за изгибом кассовой стойки, отвечал ей с не меньшим энтузиазмом. — Да, — сказал Дайан. Сесиль оценила перспективы, зная о неуёмном темпераменте обоих лордов Сойеров, сказала несколько осторожно: — Это было давно, Дайан. — Да, — снова согласился тот, поднося Элизу к Коту и спуская в руках, чтобы та могла возить ладошками по чёрной кошачьей макушке. — Тебе стоит побывать у доктора. — Уже. Только что были с Джоном у доктора Келли. — И… что сказал доктор Келли? — осторожничала Сесиль. Дайан поднял взгляд на Сесиль, сделал глазами «разве тебе уже не ясно?». Но поскольку Сесиль на рожон не лезла, пришлось ответить. — Всё то же самое, что я уже слышал, когда это были Риган и Элиза. Услышав свои имена, оба постарались обернуться к отцу: Риган в руках Сесиль, Элиза снизу вверх, не выпуская кошачьих ушей. — Чудесно, — улыбнулась Сесиль, — будет ещё один маленький Сойер. Будет же? Дайан начал улыбаться. — Дети — это всегда здорово. Особенно, если они послушные дети, — твёрдо сказала Сесиль, вытягивая Ригана на руках и опуская его чуть вниз перед собою. — Ты послушный ребёнок, Риган Сойер? Риган крутанул головой, очевидно отказываясь от того, чтобы быть послушным. — Это плохо, когда маленькие мальчики не слушаются взрослых ведьм, всё обычно заканчивается очень печально. — Прекрати пугать моего сына. — Это называется воспитанием. Дайан завёл глаза: — Почему у тебя и Никки нет детей? Сесиль посмотрела на него как на того же младенца, но быстро снизошла к непросвещённому. — Потому что я ведьма. Ни у Валери, ни у меня не может быть детей. — Валери была твоей матерью, — напомнил Дайан. — Так это было заклинанием. Моё второе рождение стало результатом заклинания, — пожала плечом Сесиль и всучила Ригана в добавок обратно. — А где Джон? — Зацепился о мотоцикл твоего мужа на «парковке» галереи. — У галереи нет парковки. — Ага, это я про узкий тротуар, на котором постоянно боком и крёном стоят автомобили. — Это ты ещё ни разу не видел, как там паркуют свой фургон Балицки. — Я это переживу. Дайан ловчее перехватил обоих тут же принявшихся одарять его любовью младенцев, привычно отклоняясь, чтобы остаться целым. — Вы нездоровы? — решил не отставать. — Нет, дело не в этом. Зачатие детей у нам подобных — процесс глубокой осознанности и согласия обеих сторон. Это даже надёжнее тех таблеток, которые ты забыл принимать. Как бы до сих пор я согласна не была. — Полагаю, Никки был бы хорошим отцом. — Никки — да. Закончим на сегодня наши беседы о детях? — С чего это? «Дети — это всегда здорово». Твои слова. — О’кей, чужие дети — это всегда здорово, — отмахнулась Сесиль. — Вы хотели оставить Ригана и Элизу на Колледж-Лейн? — Да. Со следующей недели будет приходить няня, так что сегодня в последний раз. Услышав обещание Дайана, насупившийся Кот вытек из-за стойки и красноречиво уставился разноцветными очами. — Мяу. — Да, она будет человеческой няней из агентства. Сертифицированной. — Мяу. — Нет, это не предательство. Вы все долгое время были очень добры и внимательны к нам. Пора с этим завязывать. — Мяу, — не желал сдаваться Кот. — Хочешь жить на Виктория-Стрит? — Ты хочешь жить на Виктория-Стрит? — Сесиль вышла из-за стойки. — Исключено. Ты наш Кот. Кот глянул так, что Сесиль поспешила поправиться: — Слушай, ты наш Кот, а мы тебя ценим. Твой дом здесь. Что скажет Валери? Кот приоткрыл пасть и, мелко-мелко тою дрожа, чуть слышно проблеял. — Вот уж нет. Нельзя есть няню с сертификатом из агентства. Обычно так складывается, что они хорошие женщины. Кот сверкнул зубами. — Стоп. Няни из агентства всегда, все без исключения хорошие женщины, — Сесиль поводила указательным пальцем для пущего внушения. Дайан буквально чувствовал, как Кот клокочет от несправедливости, и теперь уже сомневался, оставлять ли детей на его попечение. Но тут Кот вдруг упал на бок и извернулся, дав понять, что внял приказу миледи, затем ещё раз мяукнул, и не замедлила ввалиться Ялу. — Что, серьёзно? Нанимать няню? — иронично поинтересовалась та, немецким брецелем уперев лапу в бок. — И кому первому пришла в голову такая блестящая идея? Тебе или милорду Джону Сойеру? Дайан закрыл глаза и выразительно покачал головой. А когда раскрыл, то увидел, что Ялу стоит, требовательно протягивая лапы к детям. И двойня гикала в его объятии, норовя дотянуться в четыре руки до существы. Дайан спустил обоих. Ялу сноровисто подхватила детей и поволоклась прочь, ещё раз процедив с пренебрежением дуэньи испанских инфант: — Няня из агентства... Ну надо же.***
Променад Канадского бульвара на набережной был полон огней, праздношатающихся и разной музыки, звучащей из кафе и от уличных музыкантов. Темнело рано и стремительно. Ройал-Ливер-Билдинг высился за спиною, оглядывая публику через глаза своих каменных птиц. — Ты дашь мне ответ? — Дайан смотрел пристально. — Дайан, — предупреждающе отозвался Джон. — Сделай меня таким же, если ты меня любишь. Джон вынул сигарету, прикурил, отвёл взгляд. Он рассматривал длинные, словно лоскуты валяной шерсти, полосы в закате. Тёмные с яркими струями разливающегося розового, воспалённого лилового и чернильные. Дайан встал рядом, чтобы тоже видеть закат над холодной Мёрси. — Я люблю тебя. А ты сам меня любишь? — неожиданно устало спросил Джон. Дайан вернулся к нему взглядом. Было ветрено, и сросшие волосы Джона метались и путались. Он держал руки в карманах короткого пальто и чуть щурил глаза от дыма сигареты, зажатой в зубах. Дайан почувствовал, как стеснилось в груди. Ему захотелось подтянуть Джона к себе и начать целовать его губы, тонкие, холодные и сухие. Джон отбросил сигарету, наполовину скуренную ветром. Дайан думал крепиться и ответить равнодушно «я уже не знаю», что было бы ложью и уловкой, но вместо этого оттолкнулся от горячего капота и встал к Джону близко, прислонился щекой к щеке. — Джон, ты знаешь, я по большому счёту никогда и ничего не боялся... Ну, чего там боятся люди со временем. Особенно боятся смерти. Сказал, чуть смещая лицо и подводя губы к уху Джона. — Не понимал, что в той такого. Умер, — и всё. А теперь я понимаю, что диктует страх смерти. Потеря. Невосполнимая потеря. Мне терять было нечего. Теперь я боюсь. — Дайан… — Заткнись, — оборвал и взял Джона за борт пальто, одёрнул. — Когда я думаю, что какая-нибудь случайность, нелепое недоразумение прикончат меня, в результате чего я потеряю тебя, Ригана, Элизу… хорошо, что я потеряю даже Ялу и Кота… Дайан закрыл глаза, одновременно притягивая Джона совсем близко и почти смыкая свои губы с его. — Тебя, то, что ты есть… Мне хочется разрушать, ломать и орать от бессилия и тревоги. Дайан завёл ладонь под пальто, огладил Джона по груди, поднялся до шеи. — Я не хочу быть без тебя. И я не хочу оставить тебя одного, потому что человеком я точно состарюсь и умру, как умирают люди. Он открыл глаза, и Джон ощутил кожей касание его ресниц. — Я не хочу знать, как это, когда ты перестанешь хотеть меня, потому что со временем я меняюсь. Дайан поцеловал, сжимая Джона ладонью за шею и пальто в кулаке. Джон позволил сделать это, у него никогда не хватало силы воли Дайана оттолкнуть. А оттолкнуть было нужно, потому что подобные разговоры случались слишком часто. Весь месяц Дайан заговаривал об обращении каждые три-четыре дня. Джон отказывал, рычал, игнорировал, но Дайан точил его, как вода точит камень. Он просил, кричал, психовал, а теперь начал ласкаться. И совершенно безжалостно говорил ему о тех вещах, о которых Джон и сам думал всё чаще и чаще. Временами эти мысли заставляли его стонать в голос наедине с самим собою и отшвыривать, что держал в руках. Дайан снова прижался щекой и виском к его. Джон увидел быстро темнеющие складки волн по реке, словно полёгшая трава в пустоши, поверх его плеча, совсем погасшее небо в мраморной светло-серой паутине. Он чувствовал слабость. Его воля таяла, и от этого вместе с нею слабело тело. Внезапно острый приступ голода, словно тоже намеревавшийся использовать его слабость, ожил внутри. Джон не ел после сна, и теперь потребность стала такой же непреклонной, какой она бывала в самом начале. Джон опустил взгляд на плечо Дайана, как бы между прочим повернул голову, склонив вбок. Из-под воротника стёганой куртки пахло горячим и травяным, сладким, вынимающим клыки. И Джон клыки выпустил. Дайан слышал, но не отстранился, только приготовился. Но Джон медлил, удерживая себя на грани укуса. — Дайан, ты молод. Вся твоя семья жива. Но со временем не останется никого, кто знал тебя человеком. Ты переживёшь всех родных и лишишься связи с ними. — Я согласен, — Дайан почувствовал, как сильные руки начали охватывать его, легко и выжидающе, выбирая удобное положение для зажима. Джон коснулся шеи холодным поцелуем, обозначая место, и кожа после его губ словно онемела. — У моей матери есть её собственная жизнь, у моих сестёр тоже. А у меня — ты. Теперь ты моя семья и центр моего мира. Мне нужен только ты, — ответил Дайан, всовывая правую руку под пальто и обнимая Джона. — Ты изменишься. И сколько бы я этого ни повторил, ты всё же до конца не понимаешь, о чём я говорю, — сказал Джон, вталкивая колено, а следом и бедро ему между ног, чувствуя, как Дайан начинает звенеть в самой глубине от нервного ожидания. — Я просто продолжу любить тебя. Вечность, — сказал Дайан. Он уже понял, что Джон сдался. Только вот это совсем не означало, что… Острые зубы проникли в него как лезвия ножниц, прорезая гладко и жгуче больно. Дайан догадался, что согласие Джона не отменяет его злости. И тот заставлял Дайана платить. Ни с того ни с сего он запаниковал. Захотел обезопасить себя хотя бы чем-то и выдохнул как запоздалый ответ на заданный ранее вопрос: — Я люблю тебя. Джон глухо заворчал и дёрнул клыками. — Блядь, Джон! — почти выкрикнул Дайан, цепляя его за волосы над шеей. Но Джон не утих, наоборот, зарычал громче. Не остановился. Он сжимал Дайана, трепля его, как пойманного. Причинял ему боль за то, что тот всё же заставил принять решение отказаться от его тепла, от его крови и от его человечности. От всего того нежного, разогретого после сна, что встречало Джона в постели, в которой больше не бывало холода. Джон глотал его кровь, понимая, что ему придётся запомнить её вкус навсегда и как можно полнее и ярче. Он жал Дайана к себе, заставляя откликаться промежностью на бедро, которым не давал сомкнуть ноги, оставляя раскрытым. Джон почувствовал, как начинают душить слёзы, и поперхнулся. Дайан почти висел в его руках. Прекратил сопротивляться, сообразив, что так безопаснее. — Дайан, — позвал, отираясь мокрыми ресницами о тёмные волосы, — Дайан. Подхватил за лицо ладонью. — Психованный ублюдок, — слабо отозвался Дайан. На пути домой Дайан видел краем зрения, что Джон часто поворачивает голову и осматривает его. Джон наблюдал, как на шее Дайана наливается и быстро темнеет кровоподтёк вокруг укуса. Сам Дайан молчал, смотрел на дорогу, опершись локтем на дверь и устроив голову в ладони. Но всё-таки повернулся, заметив движение руки Джона, когда тот начал прокусывать себе запястье. — Не надо, — сморщился от движения в шее. — Что, теперь ты меня пробовать не станешь? — изумился Джон. Дайан улыбнулся губами и хмыкнул с тем звуком, который значил «кто бы сомневался». — И что, если не стану? — Я оставлю тебя на обочине, как капризную дрянь, — медленно и равнодушно произнёс Джон, но с шеи его взгляда не спускал. Дайан закрыл глаза, пытаясь удобнее устроить голову на спинке кресла. — Я хочу, чтобы это осталось, — снова посмотрел на Джона. — Я беспокоюсь о тебе, — Джон перевёл взгляд на дорогу. Двигались медленно из-за столкновения на Касл и Кук-Стрит. — Ну, хотя бы один из нас так думает, — сказал Дайан. Джон сжал губы и двинул головой. Автомобиль пошёл шибче, набирая скорость, обгоняя идущие впереди, стоило только преодолеть скопление полицейских «фордов» и битые легковые. Дайан протянул руку, положил на бедро. — Джон, — произнёс мягко, убирая. Ехали молча. Джон плохо представлял себе, как ему справиться с собою, когда Дайан умрёт у него на руках, когда он услышит, как погаснет его сердце, когда станет холодным его тело, отдавая земле свет. На другой чаше весов было только одно: Дайан навсегда останется с ним. Останутся его красота, чувство юмора, его страсть, его талант. Кровь Джона будет течь в нём. На Виктория-Стрит Джон сказал: — Я хочу, чтобы родился этот ребёнок. Дай мне и ему времени до следующего лета. Предупреждение Виктории, что этого самого времени у него мало, не выходило из головы, но Джон искренне полагал, что год — это не промедление, а необходимость из-за состояния Дайана. Обратить Дайана пришлось гораздо раньше, потому что его всё же убили.