Несмотря на сильные переживания и чувство вины, к первому выпуску шоу Фриск воскресным вечером Меттатон успел прийти в себя. Остаток субботы после встречи с Напстаблуком он провёл за душевными излияниями: внёс запись в дневник и подробно рассказал о произошедшем самой Фриск, улёгшись на своей постели и закинув руки за голову.
— Это был всё тот же мой маленький Блуки — такой скромный и добрый… Он изо всех сил старался меня не обидеть, а сам… О, эти большие чёрные глаза, и в них — большая чёрная печаль…
Фриск чуть заметно улыбнулась — видимо, переход от простодушного прямолинейного рассказа к драматизации дал ей понять, что собственно этап бурного раскаяния Меттатон уже прошёл. Даже он — и, пожалуй, особенно он — не мог глубоко убиваться по поводу своего проступка и посыпать голову пеплом много часов подряд. Во всяком случае, не в устной форме. Меттатон искал сочувствия, одобрения, поддержки, хотел услышать, что он всё сделал правильно — и Фриск, к счастью, поняла. Она присела рядом на его кровать, нежно погладила по голове, а затем взяла за руку, немного поигрывая его пальцами. Меттатон улыбнулся ей в ответ — и перестал жаловаться.
Совсем уж сухо на фоне ранних реакций он «отчитался» о произошедшем Альфис, которая утром воскресенья заметила, что он добавил в друзья Напстаблука.
BrightestPinkStar: Да, я много думал над тем выбором, о котором ты мне говорила, и не без толчка Фриск предпочёл откровенно побеседовать с Блуки. Поболтали, поплакали, а дальше, мне кажется, жизнь будет налаживаться :3
Альфис похвалила, пожелала удачи — и отстала с расспросами. Возможно, осознала, что не стоит, а возможно, была слишком поглощена своими собственными проблемами.
На шоу Меттатон пришёл достаточно бодрым и свежим, чтобы играть в полную силу и искренне реагировать на сюрпризы от новоиспечённой телеведущей. А их хватало. «Прогнав» уже отрепетированный эпизод с волшебной палочкой и заклинанием из Гарри Поттера, Фриск перешла к тому, что успела отработать без посторонней помощи.
В первом выпуске не содержалось особенно серьёзных тем: для них требовались консультации с Ториэль, а ими девушка на этой неделе пренебрегла. Хотелось взять разгон, снять что-нибудь «для затравки» — и это удалось.
Фриск исчезла из поля зрения, чтобы вернуться через пару мгновений в платье и… с внушительным круглым животом. К Меттатону она подошла, чуть покачиваясь, и сходу заявила:
— Дорогой, я беременна!
Меттатон не смог скрыть озадаченное выражение лица. В человеческих фильмах ему порой попадались беременные дамы… Более того, Меттатон был в курсе, что это значит… Но тем сильнее было его удивление в первую секунду. Фриск, явно насладившись его реакцией, повернулась к камере:
— Вот как-то так новоиспечённые отцы обычно и реагируют. Вы спрашивали: «Если у монстров дети появляются благодаря магии душ, то откуда они берутся у людей?» Всё очень просто. Когда родители сильно любят друг друга и соединяются в любви, в животе у матери появляется малыш. Он растёт и развивается целых девять месяцев. Это очень долго и очень тяжело. Поэтому в идеале муж и отец должен заботиться о жене и ухаживать за ней. Когда девять месяцев подходят к концу, женщина ложится в специальную больницу — роддом — и там ребёнок появляется наружу. Это очень больно, но потом боль пропадает, а взамен наступает радость.
Фриск вытащила из-под платья большой мяч, а взамен извлекла из-под стола куклу какого-то более-менее антропоморфного монстрёнка в пелёнках и торжественно вручила Меттатону. Тот, отвиснув наконец и войдя в роль «папаши», взялся убаюкивать «отпрыска» — а что ему ещё оставалось делать?
— Новорождённые дети совсем крошечные и беспомощные. Они весят в среднем где-то около трёх килограммов, у них большая голова, а значительную часть суток они спят, пьют молоко или громко-громко плачут. Но проходит время — и они вырастают в больших и красивых людей. А подробности я вам расскажу, когда мы дойдём до конкретных вопросов на эту тему. Меттатон, ты можешь положить куклу. Если захочешь когда-нибудь стать папой, тебе ещё есть чему учиться.
— Зараза… — тихо прошептал робот.
Но это ничего. Главное, чтобы Ториэль где-то по ту сторону экрана не поперхнулась от такого сюжета.
— Немного отвлечёмся и поговорим об устройстве верхнего мира. Отвечу сразу на два вопроса: «Что такое звёзды?» и «Какое оно — Солнце?»
Фриск схватила Меттатона за руку и выволокла в центр студии.
— Допустим, это — Солнце. Центр Солнечной системы, вокруг которого вращаются восемь планет. Открою самый главный секрет: Солнце и есть звезда. Самая близкая к нашей планете и самая яркая. Дело в том, что все звёзды…
Меттатон немного расслабился. Быть самым ярким светилом ему как-то больше пришлось по душе, чем внезапно обнаружить, что от него кого-то рожать собираются. Хотя грех жаловаться — сам такую девочку «воспитал»… Фриск между тем кратко рассказала о сущности звёзд, перечислила названия планет, пояснив, что они даны в честь божеств, в которых когда-то верили люди, что-то даже упомянула о гигантах и карликах… Словом, похоже, обобщила все имевшиеся у неё в голове знания по астрономии. Меттатон, старательно изображавший Солнце и испускавший «лучи света», про себя подумал на досуге расспросить Фриск попридирчивее и на основе этого снять какое-нибудь красивое художественное шоу.
Но недолго длилось облегчение. Закончив эту часть рассказа, девушка с суровым видом чуть ли не ткнула ему в лицо листом бумаги.
— Вам повестка!
— Какая… о чём?
— Вас призывают в армию! Марш проходить медкомиссию! — и, уже снова зрителям, Фриск пояснила: — Вы спрашивали, есть ли у людей нечто наподобие Королевской Стражи. Что ж… В каждой стране есть армия, которая должна защищать живущий в ней народ. Как правило, в неё вступают добровольно. Но на случай войны в некоторых странах принято забирать молодых мужчин на воинскую подготовку. Примерно на годик. Меттатон, тебе же двадцать четыре? Полностью здоров? Организм не подводит? На учёбе не числишься? Прекрасно! Марш отдавать долг родине, батенька!
— Да за что ж ты меня так не любишь?! — театрально взвыл Меттатон. — Завела от меня сына и отправила в армию! Жестокая женщина! Сгину на войне — будешь оплакивать мои полные решимости останки! — и он маршем зашагал за кулисы.
В таком же духе Фриск представила ещё парочку сюжетов до конца шоу.
Меттатон в результате сей незабываемой постановки сделал в своём разуме несколько пометок. Во-первых, Фриск не блефовала, когда говорила, что впечатлит его и заставит ждать часа её передачи. Как ни крути, ей действительно удалось его нешуточно заинтриговать, не раз поддеть и вообще заставить не расслабляться и не чувствовать себя хозяином положения. А последнее — ещё и так, чтобы он сам же остался доволен. Во-вторых, её выверты тревожили его вдохновение и пробуждали в нём новые задумки для предстоящих шоу. В-третьих… Третье уже не проистекало из минувшего представления, а существовало и до него — просто нуждалось в том, чтобы о нём напомнили. Меттатон с особенной остротой ощутил, насколько же сильно его тянет к Фриск. Она восхищала его и почти не вызывала ревности за место под софитами. Она умела дать ему отпор, пустить насмешку, вызвать удивление — и в то же время легко соглашалась с его требованиями и идеями. Она искренне и глубоко разделяла с ним его интересы — так, как этого не делал никто до неё, ничего не имитируя и не накручивая. Она притягивала его к себе каким-то необъяснимым, но отчётливо ощутимым теплом. Всякий раз, когда на душе наступал холод, начинала мучить тоска, одолевали сомнения — он прибегал к её обществу и всегда оставался согретым.
Он знал, что с ним происходит. Знал, что в нежно-розовом сердце пламенеют столь же нежно-розовые чувства. Знал — и не мог дать им волю, потому что постоянно что-то мешало. Амальгаметы, семейные проблемы, грядущий переезд. Он флиртовал, дурачился, снисходительно-весело пропускал мимо себя шипперские намёки от фанатов и такой же троллинг от Альфис… Но не торопился. Вкусить бы сначала ощущений, не омраченных посторонними переживаниями. А затем, разгоревшись, разгулявшись — ворваться свежим, новым вихрем, сразить наповал и окончательно свести с ума. Меттатон мельком представлял это, сладко жмурился и отодвигал на потом.
Но ведь поболтать об интересном можно в любой момент?
— Фриски, сладенькая, ты же не собираешься спать, да? — он схватил её сзади за плечи, едва они вошли в лабораторию.
— Ну… Если у тебя есть чем заняться, то не собираюсь.
— Ты там, на шоу, что-то говорила про то, что люди раньше верили в каких-то божеств. Это же насколько глубокий след оставили ваши поверья, что это отразилось на космических названиях? Не могла бы ты мне рассказать поподробнее… про эти божества?
— О-о-о, это долгая история. Греко-римская мифология. Крупнейший след в мировой человеческой культуре оставила. Тащи зарядник, я тебе столько расскажу — на десять ночей хватит.
Меттатон не пожалел о том, что задал вопрос. Слушал с огромным интересом, а идей для выступлений по ходу беседы набралось множество.
Поутру разошлись в разные стороны: Фриск уехала в Снежнеград к Сансу на уроки физики и химии, сам Меттатон отправился в отель принимать на работу Смурену.
Процедура не отняла много времени: певица оформила документы, получила задание доработать (а возможно, и написать вдобавок ещё несколько) свои сольные песни и принести их Меттатону по готовности. Гораздо дольше рыбка и робот просто сидели в кабинете, переговариваясь о том о сём, обсуждая прошлое и заново привыкая друг к другу. Меттатон ощущал некоторую неловкость и внимательно следил за реакциями подруги. Теперь, когда общение возобновилось и был взят курс на улучшение отношений, он очень хотел произвести благоприятное впечатление: негромко разговаривал, нешироко, но искренне улыбался, всячески старался разговорить Смурену, побудить её как можно больше рассказывать о себе, развязать по-настоящему оживлённый диалог. Не то чтобы ему это безупречно удалось с первого раза, но Смурена заметно расслабилась, а напоследок даже сказала почти шёпотом:
— Ты так изменился… Я всё никак не могу привыкнуть, что Меттатон — это Хаппста. И всё никак не возьму в толк, что ты потерялся, а теперь нашёлся — в виде богатой и знаменитой звезды. Но теперь, когда мы поговорили… Я думаю, что у нас всё быстро пойдёт на лад. Ты выглядишь так, будто хотел исполнить свою мечту… Чтобы вырасти и суметь исполнять чужие мечты. Ведь такими должны быть звёзды?
— Изначально я думал и об этом, дорогуша, но если быть откровенным… О, жгучий стыд и всемогущее забытьё. Слава так опьяняет… К тому же, полагаю, было бы более удачной идеей всё-таки начинать вместе.
— Все в чём-то ошибаются. Эм, спасибо. Спасибо, что вернулся и предложил работу. Правда выручил.
Действительно ли Смурена была настолько благодарна или убеждала сама себя в том, что всё гораздо лучше, чем кажется, Меттатон не знал. Однако общение с ней принесло ему некоторое облегчение. К сожалению, ненадолго. Именно появление Смурены на сцене сгустило над его головой новые тучи.
С заданием певица управилась быстро: спустя чуть больше недели все материалы для полноценного сольного альбома легли к Меттатону на стол. Фактически тексты песен (и музыка, великодушно созданная Напстаблуком) были готовы уже давно, но рыбка долго всё перепроверяла, придирчиво вдумывалась, не поменять ли ей что-нибудь, и старательно распевалась дома. Кто знает, что скажет Меттатон, когда получит её творения. А вдруг он брякнет что-то в стиле «Завтра утром выступаешь»? Смурена слишком мало знала о том, как работает телевидение, чтобы быть в чём-то уверенной.
Меттатон прочёл и переслушал всё прямо при ней и остался доволен. Менять ничего не заставил, зато назначил прослушивание и занятия по вокалу. Он дал рыбке возможность выступать самостоятельно, но не собирался выпускать её на суд зрителей, не убедившись, что она отработала голос и точно попадает во все ноты. Так для Смурены начались репетиции, сопровождавшиеся кучей перепевок и массой указаний вроде «Выше, выше, смелее, и вот здесь нотку прямо потянуть надо, потянуть хорошенечко!»
Начало звёздной карьеры Смурены секретом ни для кого не было. Меттатон сам заявил в новостях, что рядом с ним появилась ещё одна «младшая звёздочка», и несколько раз постил в соцсети фотографии с репетиций. Более того, он не преминул упомянуть и о том, что музыку для начинающей вокалистки написал Напстаблук.
Такой интенсивный набор новых кадров на телевидение не мог не привлечь внимание целого ряда монстров, считавших себя достаточно талантливыми для того, чтобы тоже стать звёздами — пусть «младшими», пусть «вторыми», но всё-таки известными Подземелью. На Меттатона в Монстронете посыпались вопросы о том, что нужно сделать, чтобы попасть к нему «под крыло». Меттатон, в целом осознававший, что пора бы уже вводить свободную здоровую конкуренцию, как на Поверхности, пока не чувствовал себя морально готовым к такому шагу, а потому ответил, что самых ярких и перспективных находит и назначает сам. Впрочем, прибавил он, чтобы смягчить «удар» и дать себе самому время на привыкание, он готов открыть шоу талантов и глянуть, что из этого выйдет. Желающих нашлось много… Но вслед за их наплывом разразилась гроза.
В конце очередной рабочей недели, когда Меттатон, закончив дела в отеле, уже собирался было уходить, чтобы совсем уладить формальности с покупкой новой квартиры, в дверь его кабинета громко и требовательно постучались. В ответ на «Войдите» внутрь зашёл Бургерпэнтс. Быстрыми, решительными шагами кот приблизился к столу босса и с суровым лицом не положил — хлопнул исписанный лист бумаги. Меттатон поднял на него взгляд, вопросительно-иронически изогнув бровь.
— И что это?
— Почитайте. Узнаете.
Меттатон, хмыкнув, поднял бумагу на уровень лица.
«Директору фирмы «МТТ»
Меттатону Старлингу
от кассира ресторана быстрого питания
«МТТ Brand Burger Emporium»
Томаса Фелинеса
Заявление
Прошу уволить меня с должности кассира ресторана быстрого питания «MTT Brand Burger Emporium» по собственному желанию.
Дата
Подпись»
Меттатон снова посмотрел на Бургерпэнтса.
— И с чего это вдруг, дорогуша?
Кот расправил плечи, поднял голову, как следует набрал воздуха в грудь («Сейчас что-то будет», — успел подумать Меттатон и в ожидании подпёр кулаком щёку) — и принялся громко, уверенно толкать явно давно продуманный и выстраданный монолог.
— С того, что я решил с этим покончить. С твоей ложью, — ого, на «ты» перешёл! — С твоими пустыми обещаниями. С твоими лицемерными улыбками и дурной памятью. С твоей пристрастностью и необъективным отношением к сотрудникам. Хватит. Ты мне опротивел. Я от тебя ухожу.
— Звучит так, будто ты со мной разводиться собрался, — не удержался Меттатон, чувствуя, как в душе поднимается глухое раздражение, почему-то смешанное с лёгкой насмешкой.
— Да я бы и замуж за тебя выходить не стал. Может быть, ты и звезда, — тут лицо Бургерпэнтса стало дёргано меняться, суровое выражение превратилось в серию карикатурных гримас. — Но ты гребучий самодур! Ты думаешь только о себе и своей заднице! Ты фактически лишил меня будущего! Что бы сделал нормальный актёр, приди к нему молодое, подающее надежды дарование? Наверное, устроил бы просмотр, прослушивание, не знаю, как там это называется? Уж если не поверил бы сразу в талант пришлеца, так хотя бы попытался пойти навстречу почти влюблённому фанату! Но не ты, нет, тебя же жаба задушила представить, что кто-то ещё кроме тебя может выступать. И кто я теперь по твоей милости? Прогнивший навечно кассир?
— Дорогуша, хватит драматизировать, — оборвал Меттатон, сделав высокомерно-усталое лицо. — Тебе всего-навсего девятнадцать. Ты только-только жить начинаешь. Нормальные монстры в твоём возрасте получают высшее образование, а не сокрушаются, что до сих пор не находятся на пике карьеры.
— Да-а? А что насчёт Фриск? Что насчёт Фриск, которой шестнадцать? Напомнить тебе, сколько мне было, когда я пришёл к тебе работать? Столько же! Я выпустился из школы после девятого и сразу к тебе побежал с распростёртыми объятиями! Но конечно. Между мной и нею существенная разница. Я же не твоя любовница!
— Гранд пардон! — вспыхнул Меттатон, резко встав со стула.
— Оно, конечно, неплохо, что ты наконец-то созрел для того, чтобы пустить в эфир кого-то ещё. Та новенькая девочка, Смурена — не знаю, откуда она взялась, но за неё я рад. Единственный твой благородный поступок — вытащить из глубинки безработную девчонку с инвалидом на шее и дать ей шанс на достойную жизнь. Но чёрт тебя подери! Я три года впахиваю на твой полированный зад, а ты, когда начал набирать на телевидение актёров, про меня даже не вспомнил! Шоу талантов? Да подавись своим шоу талантов! Я пришёл намного раньше и не собираюсь там соревноваться, чтобы кому-то просрать и выглядеть посмешищем.
— Бургерпэнтс!
— И вот это тоже. Бургерпэнтс. Запомни: у меня есть имя! Имя есть, понимаешь! А ты что сделал? Да, я был идиотом, что украл те гламбургеры, и мне за это страшно стыдно. Нельзя воровать казённое имущество, даже если босс долбодятел. Но нельзя так делать! Нельзя увековечивать в фирме постыдную кличку, напоминающую о том, что я остался в подворотне без штанов! Сейчас уже даже бороться бесполезно. Никто и не вспомнит, что меня зовут Томом. Я у всех Бургерпэнтс.
— Дорогуша, — Меттатон успел собраться с духом и сложил руки на груди. Но кот не давал ему и слова вставить.
— «Ты плохо работаешь, Бурги, сладенький, ты отвратительно работаешь», — передразнил Бургерпэнтс тон робота, кокетливо похлопав ресницами. — Так это потому, что быть кассиром — это не моё! Неинтересно, неприятно, нет способностей. Я умею готовить, но заставить тебя сожрать мои домашние котлеты — поймёшь, что есть можно, но это далеко не предел совершенства. И если я так плохо работал — что ж ты меня не уволил? Старался, извращался, альбом песен про плохую работу записал, опозорил на весь отель — но не уволил! Боялся, что я куда-то пробьюсь без тебя? Знал, что безопаснее держать на привязи и втаптывать в грязь остатки самолюбия? Так получи кукиш! Я ухожу!
Кот круто развернулся на каблуках и направился к двери чеканным шагом, но…
— Бургерпэнтс!!! — прогремел Меттатон так, что даже расхрабрившийся работник инстинктивно вздрогнул и обернулся.
Робот вышел из-за стола и приблизился к коту вплотную, фактически заставив того вжаться в угол. Ощущалось труднопреодолимое желание «нежно» задушить сотрудника, но Меттатон старался сохранять профессиональное самообладание и смотрел на оппонента с холодной яростью, поджав губы. Вблизи датчики обоняния, помимо приевшегося запаха сигарет, уловили запах валерьянки. Ещё и поднабрался для храбрости, трус.
— Уважаемый. Мистер. Томас. Фелинес. Как указано. В вашем. Заявлении, — отчеканил Меттатон, оставляя значительные паузы между словами. — Насколько мне известно, до даты вашего фактического увольнения у вас отсутствует право оскорблять высшее начальство в таких выражениях. Без моих подписи и печати ваше заявление недействительно. Вы отдаёте себе отчёт, какую дисциплинарную ответственность понесёте, если я откажусь вас увольнять? И это не говоря о том, что вы на рабочем месте накуренный и не совсем трезвый, — холодный тон, спокойная угроза.
Бургерпэнтс, похоже, медленно начал осознавать, что с пафосом и наездом на босса погорячился и предусмотрел явно не всё. На его физиономии застыло выражение смеси оскорблённой справедливости с сомнениями и нежеланием ещё раз «получить по ушам». Меттатон, выждав с полминуты и продолжая смотреть работнику в глаза, чуть-чуть отстранился и продолжил тем же тоном.
— Впрочем, я буду снисходителен и прощу это недоразумение. Я великодушно удовлетворю вашу просьбу и поставлю на ваше заявление подпись и печать. Согласно закону вы отрабатываете ещё две недели, а потом приходите за расчётом и свободно удаляетесь в закат. Но. Согласно уставу фирмы из вашего, так сказать, расчёта будет вычтен весь ущерб, который вы нанесёте в эти приятные две недели. Так что если вы уже предвкушаете сделать всё, чтобы превратить ресторан быстрого питания в руины или хотя бы в место с плохими отзывами... Отдавайте себе отчёт в том, что за этим последует.
Меттатон отошёл, освобождая коту проход, выпрямился и указал на дверь. Он и так был выше Бургерпэнтса ростом, а сейчас отчего-то и вовсе казался монументальной фигурой.
— Вы свободны, мистер Фелинес. Вон.
Бургерпэнтс молча ушёл. Из-за двери послышалось скомканное «Да отвалите, вашу магию». Меттатон сообразил, что этот «концерт» привлёк слушателей, причём, вероятно, о «выступлении» желающие знали заранее.
— Дисциплина ни к чёрту, — прошипел он себе под нос, отходя к столу и наливая воды в стакан. Вода бы ему не помогла, но это был один из тех отработанных жестов, которые приносили облегчение чисто на волне самовнушения.
Меттатон рухнул на стул и, прикладываясь к стакану, погрузился в мрачные раздумья.
Бургерпэнтс. Ещё одно пятно в его биографии, которому приспичило основательно расползтись и заляпать целую страницу. То, что кот сказал, звучало безумно неприятно и вызывало вполне естественную обиду. Хотелось проучить его, поддеть, нанести ответный удар — безусловно, изящно и красиво, но… Именно это и повредило бы ему сейчас больше всего. Инстинкт и самообладание повели по верному пути: свернуть конфликт в чисто формальную дискуссию между работником и работодателем и низвести увольнение от драмы до деловой процедуры. Но между тем…
В словах Бургерпэнтса была доля правды. Нет, конечно, не в том, что Меттатон «гребучий самодур» или «долбодятел», которому надо «подавиться своими шоу»… Но вот насчёт его мотивов проклятый кот попал в точку.
Робот припоминал, каким Бургерпэнтс — простите, Том — пришёл к нему в первый день. Восторженный, юный, с горящим взглядом. Ещё не курящий, ещё без мешков под глазами, ещё без гипертрофированно дёрганой мимики. Тогда Меттатон был обольщён его преклонением и почитанием… и обожжён желанием фаната сиять наравне с ним. «Какая прелесть, такой очаровательный юный котик. Полагаю, мы сработаемся. Только потрудись пока кассиром в ресторане быстрого питания. Видишь ли, мне нужно время, чтобы к тебе присмотреться… А тут как раз вакантная должность пропадает. Это временно», — сказал ему тогда Меттатон. Сказал и замолчал на три года.
Меттатон никогда не был любителем сталкиваться со своими ошибками лицом к лицу. Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Он не стал растолковывать мальчишке, мол, так и так, я ещё сам не упился своей славой, не хочу её с кем-то делить, ты уж прости меня, давай ты при мне поработаешь кем-нибудь пониже, а там, если ты мне понравишься, может быть, я до тебя снизойду. Он наивно понадеялся, что фанат, очарованный и ослеплённый его великолепием, согласится в итоге навсегда остаться кассиром и удовольствуется возможностью ежедневно лицезреть своего кумира и общаться с ним.
Он просчитался. Собственное будущее и собственные мечты оказались Бургерпэнтсу дороже совершенного идола. Меттатона это ощутимо резануло по самолюбию — пусть это и было несправедливое чувство. Когда кот начал «быковать» и превратился в вечно чем-то недовольного сотрудника, опаздывающего на работу, курящего и не вписывающегося в трудовую норму, а потом ещё и проворовался, Меттатон с затаённым внутренним удовольствием начал «платить ему по счетам». Отпускал добродушно-язвительные замечания, отбирал сигареты, сочинял песни про плохую работу, бросал снисходительное «О Господи, Бурги, вот
вечно ты так!»… И искренне считал, что прав в этом столкновении взаимных вялых попыток чуть-чуть друг другу насолить в отместку за неоправданные надежды.
И вот теперь это. Бургерпэнтс по-своему прав, но как же остро, как же непреодолимо теперь хотелось вышвырнуть его за порог, не выжидая истечения двух недель. Помахать ручкой на прощание, продемонстрировать напоследок улыбку победителя… И одновременно — было липко, неприятно стыдно. Фанат всё-таки, поклонник… был. И как ни крути, а обошёлся с ним чертовски некрасиво.
Есть один существенный повод держать себя в руках. Одно неверное движение в сторону кота — и он подмочит себе репутацию в глазах окружающих. Личная мстительность и пристрастная агрессия быстро испортят ему имидж. Нужно вести себя спокойно и естественно. А между тем… Собраться с духом и подумать, что же делать с этим растреклятым Бургером.
Приди он и попроси нормальным тоном — Меттатон бы, может, дал место и ему. Времена сейчас такие, что это стало возможно. Пусть и со скрипом. Но эта истерика… Выпендрился. Хорош гусь. Ну и получи теперь в ответ гранату. Храбрый выискался. Хорошо ещё, что не хватило наглости публично это всё устроить. Брать его на телевидение немыслимо. Меттатон не чувствовал, что сможет удержаться от пикировок на несчастного кота. И ещё более не чувствовал, что способен позвонить (!), попросить прощения (!!) и позвать обратно (!!!). Не после этого.
Лишь бы не начал в Монстронете его обсирать. Правда, сетевую войну кот в любом случае быстро проиграет, но терпеть это робот не собирался.
Меттатон тяжело вздохнул. Вот куда теперь пойдёт это чудо в перьях? Куда подастся? О чём будет думать, когда «выйдет из-под валерьянки»? А если у этого нервного недоразумения и правда было что-то похожее на талант? Поговорить бы с ним… Но гордость встала комом в горле и запечатала разум. Тут даже Фриск пришлось бы потрудиться, если б она вздумала заступаться. Меттатон не желал унижаться.
Но ясно одно. Не сейчас. На будущее. Ему больше никогда не стоит пытаться
недоговаривать. Уходить от прямого разговора, отмалчиваться, ждать, что само рассосётся, само пройдёт, минует его сторонкой. Не рассосётся. Не пройдёт. Не минует. Накопится, ударит по башке и собьёт с ног. Нельзя тайком от Альфис убегать за барьер, губя по пути чужую жизнь. Нельзя тайком от Напстаблука убегать с фермы, надеясь, что он простит, оставшись в одиночестве. Нельзя молча игнорировать надежды и мечты Бургерпэнтса в расчёте, что он сам будет знать «своё место».
Ничего нельзя делать молчком.
Никогда.
