Металл, магия и решимость — равно...

— Итак, твоя мама сделала трудный выбор за тебя. — Ничуть не бывало. Как обычно, выбор она оставила мне. Её задачей было лишь ударить в самое больное место, дав мне понять, что ей всё известно. Впрочем, как и всегда. Если бы я не остановил её и не назвал мамой, она так бы и улетела прочь. Я хорошо её знаю. — В любом случае, здорово, что всё разрешилось. Ты разобрался во всех своих отношениях. Альфис осталась твоим другом и сошлась с Андайн, твои брат, мама и папа узнали, что ты — это ты, и любят тебя, как прежде, Смурена рядом с тобой открывает второе дыхание и благодарит за поддержку Смуры, а Бургерпэнтс больше не стоит над душой. Всё нормализовалось, ты можешь радоваться! Меттатон радоваться не спешил. Он остановился (они с Фриск шагали по Водопадью пешком вместе с камерой) и молча принялся снимать с себя пиджак, рубашку и галстук. Раздевшись, завёл руки за спину и щёлкнул переключателем. Произошла трансформация. — Ну, судя по твоей кислой мине, Меттатон, радоваться ты что-то не хочешь, — заключила Фриск и, тоже стащив с себя длинную футболку, приняла человекоподобный облик вслед за своим спутником. На ЕХ-форме красовались балетки и короткие, сидящие сильно в обтяжку шорты — одежда, которая не мешала трансформации, позволяя нижней части тела свободно вдвигаться в верхнюю, превращавшуюся в прямоугольник. — Нечему, дорогуша. Неспешными движениями Меттатон аккуратно сложил свой наряд, прижал одной рукой к груди и двинулся дальше. — Что с тобой, Меттатон? Робот взглянул на неё, слабо улыбнулся, но тотчас отвернулся, продолжая путь. — Подожди. Сейчас будет много Эхо-цветов. Я не заинтересован в том, чтобы они записывали этот разговор. Даже урывками. Такое красивое, романтичное место наше Водопадье — и такое предательское. Уши везде. На пути лежало несколько водоёмов, полностью преграждавших дорогу. Роботы пересекали их, перелетая. Фриск не очень понимала, зачем Меттатону было нужно обязательно возвращаться в ЕХ-форму, когда квадратная бы позволила спокойно проехать вброд на колесе, но, видимо, у этого был какой-то смысл. У пруда, над которым порхали золотые искры, Меттатон остановился и замер, любуясь. Выражение его лица, до того печально-серьёзное, немного просветлело. Он то и дело поглядывал на Фриск, но молчал. Наконец взлетел вместе с ней снова… и не опустился на землю по другую сторону. Вместо этого он взмыл на вершину той самой горы, с которой Андайн когда-то призывала человека вступить в бой. Держать одежду и камеру было поручено призванным мини-ботам. — Здесь никто не услышит, если не орать. — Так в чём всё-таки дело? — Фриск, я… Должен снова кое-чем с тобой поделиться. Именно поэтому я превратился обратно вот в такого. Чтобы ты видела моё лицо. — Я слу… Ай! Девушка чуть не соскользнула вниз со скал. Меттатон перехватил и усадил поудобнее, обвив одной рукой, фактически — прижав к себе. — Меня всё достало, Фриск, — робот сделал «бровки домиком». — Ты просто представить себе не можешь, до какой степени. Я звезда, Фриски. Я самый красивый, обаятельный, харизматичный и привлекательный монстр во всём Подземелье. Я знаменитость, наделённая талантами, влиянием и деньгами. Я идол сотен монстров, а в моём фан-клубе официально состоят десятки. И что?! Сколько можно тыкать меня лицом в мои… — он замялся, подбирая нужное слово, — …некоторые недочёты? Серьёзно, вот как я… Ох… Как бы мне выстроить выражения… — Не выстраивай, — посоветовала Фриск. — Кого-кого, а меня тебе стесняться точно нечего. А возникнут сомнения — вспомни свою песню про то, что я сдохну двадцать раз и это полная хрень. Меттатон невольно прыснул, но быстро умолк и вздохнул. — Окей. Сколько можно. Выставлять. Меня. Таким. Лузером?! Он поднял голову к потолку пещеры, как будто предъявляя претензию тускло светившимся камням, заменявшим звёзды. — Серьёзно. Какого. Хрена. Я составил максимально идиотский план по побегу на Поверхность, за который мне до сих пор временами хочется сгореть от стыда перед тобой и Альфис. Я облажался с Блуки, которого мог бы сохранить, если бы опомнился немного раньше. Я оказался полным ребёнком перед родителями. Я не заметил гребучих… нет, они не гребучие. Ситуация гребучая. Я не заметил амальгаметов у Альфис! Сестра Смурены столько времени была у меня под носом, и я ничего не сделал! На меня. Наорал. Собственный. Подчинённый! Что эта жалкая кошачья морда вообще себе позволила?! Он кем себя возомнил?! — Меттатон полуприкрыл глаз. — Я бы сейчас припечатал всё это каким-нибудь нецензурным выражением, но моя натура джентльмена налагает строгий запрет на подобные приёмы в присутствии нежной леди. Ещё можно было бы просто проораться в небо, но в нашем Королевстве нет неба, а если кто-то услышит, то мне этого не забудут, это точно. — Ты можешь это просто тихо, но злобно прошипеть. Повторюсь, тебе не обязательно выбирать слова. Даже великим звёздам иногда нужно разнести всё в пух и прах совершенно не великим языком. Меттатон зашипел что-то очень бранное. Фриск тихо захихикала. — Знаешь, дорогуша, легче мне что-то не стало. Возможно, потому что… Есть ещё одна осечка, которая печалит меня больше всего. На самом деле я в последнее время только и делаю, что упускаю хорошие шансы. Из-за этого меня всё злит. Судьба, обстоятельства, течение событий. Всё, всё идёт совершенно не так, как я хочу! — Даже. Не представляешь. Как. Я. Тебя. Понимаю, — медленно выговорила Фриск. — Фриски, милая, послушай. Из-за того, что я практически не мог ни на что повлиять, случилось кое-что очень досадное для меня, — робот сжал ладонь Фриск свободной рукой и посмотрел ей в глаза. Их лица находились очень близко друг от друга. — Это касается нас двоих. Мы с тобой столько времени провели вместе… Вместе выступали по телевидению, показывали романтическое шоу, сливали в сеть шуточные поцелуи, подвергались подколкам Альфис и шипперству фанатов… Сейчас мы живём в одной квартире. Все вокруг свято верят в то, что у нас отношения, — Меттатон сделал паузу. Фриск глядела на него так, что будь она человеком, верно, затаила бы дыхание. — И это… лишает меня одной возможности. Ты очень дорога мне, Фриск. С каждым днём, что ты была рядом со мной, я привязывался к тебе всё сильнее. И если я до сих пор не перешёл известных границ, так только потому, что это было бы… неуместно? Я не мог предаться сразившим меня чувствам как следует, и это меня подвело. Милая. Ты ведь и сама давно уже поняла, что между нами происходит, верно? Окружающие просто констатируют свершившийся факт. Меттатон отпустил девушку и немного отодвинулся, взглянув вдаль — туда, где виднелись башни дальних районов Водопадья. Она не могла больше видеть его лицо, а если бы увидела — её бы поразило то, каким оно стало беспомощным. — Те три слова, что я должен тебе сказать… Они должны были стать самыми потрясающими, что ты когда-либо слышала в своей жизни. Потому что ты достойна этого, Фриск. Потому что это было бы именно моё признание. Такой парень, как я, просто не имеет права на скомканное «я тя лю» между делом. Но если я преподнесу тебе выражение своей бессмертной страсти как шикарный и неожиданный сюрприз, это будет настолько глупо, что даже смешно. И ты будешь права, если ответишь мне на это «Спасибо, кэп». А я не кэп. Я Меттатон! — собственное имя прозвучало максимально внушительно. — Что ж, я только что озвучил заветную информацию так, как подобает на данный момент. В виде этакой новостной сводки. Потрясающе! — он снова повернулся. Его лицо кривило от сарказма. — Меттатон. Фриск развернула его к себе полностью. Пальцы сжались на его наплечниках. Даже в искусственных глазах горела решимость. — Ты влюбился в душу умершего человека. Ты помог мне снова стать полноценной в теле робота. Наше знакомство было максимально необычным. И ты расстроился, что не сказал мне «Я тебя люблю» в классических кукольных рюшках и ванильном сахаре? Да ты только выиграл с этого. Может быть, ты и не прощебетал это, как птичка на ветке, но ты это высказал максимально искренне, в порыве эмоций, и вдобавок в самый неожиданный момент. Мне бы и в голову не пришло, что ты станешь признаваться мне в любви, намаявшись с семьёй и набомбившись в пустоту. И Меттатон, — Фриск коснулась своим лбом его лба. — Это взаимно. Я люблю тебя. Вот таким. Пылким и непосредственным. Даже перепачканным обойным клеем, в шапке из газет на голове, говорящим слово «хрень», уставшим, недовольным и задолбавшимся. Потому что ты представить себе не можешь, насколько сильно для меня важно то, что ты открываешь для меня свою душу. Меттатон усмехнулся. По металлическому телу с виду было незаметно, но внутреннее напряжение покидало его. На смену приходила всё та же опустошённая расслабленность — пополам с нежным ощущением счастья. — Разве не в этом смысл любви, Меттатон? И вообще, — Фриск резко вздёрнула нос и отвернулась, капризно надув губки. — Идеально-безупречным для своих фанатов будешь. Меттатон облегчённо улыбнулся и потянулся к ней. — В таком случае… — Кроме того. Меня тоже бесит, что всё не по-моему. Знаешь, чего я хотела? О-о-о! — Фриск вскочила, но чуть снова не полетела вниз со скалы и, пошатнувшись, вцепилась в камень понадёжнее. — Как минимум я видела тебя, Напстаблука, Смурену и Бургерпэнтса в составе одной счастливой певческо-актёрской группы. Ну и что у меня получилось? — Первые три пункта я понимаю. Но Бургерпэнтса-то куда?! — Да он бы вписался, если бы я успела вовремя вас помирить! И… И… Да целая куча всего пошла вообще не так, как я рассчитывала сделать! Я хотела помочь очень многим монстрам! А что в итоге? А в итоге я чувствовала себя лишним мусором, который нигде не успевает, ничего не делает, а если и пришёл вовремя, то все обошлись без него! — Давно? — голос Меттатона прозвучал неожиданно тихонько и обеспокоенно. — Это и было то, что в последнее время тебя раздражало? — Угу. Всё сложилось… Не самым лучшим образом. А я ощущаю за это ответственность, и… — Фриск. Недостаточно быть единственным относительно живым человеком в Королевстве Монстров, чтобы всё стало по-твоему. Жизнь немного сложнее… Объясняю я тебе, хотя сам только что бомбил ровно на это же. Твоя главная работа ещё впереди. Ты теперь робот… Но в то же время ты человек, дорогуша. Ты освободишь нас. Ты разрушишь барьер. У тебя впереди много очень трудных, тяжёлых дней, потому что по твоим передачам я сделал вывод, что понравиться людям нам всем будет крайне нелегко. Ты умерла, чтобы пойти чуть ли не против своего народа. Ты будущий посол от нашего имени. Это ли не самое главное? Меттатон крепко обнял девушку, зарываясь носом в её волосы. — Послушай, дорогуша. В одиночку тебе это всё не потащить. Если впереди беда, не надо устраивать себе ещё большую беду. Ещё успеешь перегрузиться. Пока мы всё ещё в Подземелье — позволь мне заставить тебя хотя бы на время забыть о твоих тревогах. Просто дай мне превратить твою жизнь в красивую сказку о принцессе. Я обещаю, ты не пожалеешь. Я понимаю, что ты переполнена решимостью и привыкла переть вперёд подобно Андайн, но… Меттатон чуть отстранился и слегка приподнял лицо Фриск за подбородок. — …но не стоит хоронить в себе прекрасную, нежную, восхитительную девушку. А теперь… Позволишь мне поцеловать тебя? На сей раз — по-настоящему. Ответ последовал не сразу. Фриск как-то не то удивлённо, не то озадаченно уставилась на него. Меттатон рассмеялся. — Ты боишься, что ли? Боже, дорогуша. Не так уж плох я должен быть, я считаю. Поняв, что «официального» разрешения ожидать придётся, вероятно, долго, Меттатон подался вперёд. Его губы мягко и плавно накрыли губы Фриск. Девушка не сопротивлялась, а спустя пару секунд, отвиснув наконец, и сама прильнула теснее, запуская ему в волосы дрожащие пальцы. Послышался шум усиленно работающего вентилятора. Меттатон успокаивающе погладил по спине. Фриск издала неопределённый всхлип в ответ на углубление поцелуя, а вслед за тем… Душа Меттатона засветилась сильнее. Матовое розовое сияние разнеслось вокруг контейнера, потянулось выше, влилось в поцелуй, затеплилось, заиграло на губах, на языке, на кончиках пальцев. Фриск дрожала. Когда Меттатон наконец отстранился, напоследок игриво наградив девушку лёгким «чмоком», она потрясённо уставилась на него. — Что это было?! — Обычная магия и ничего сверхъестественного, — подмигнул робот. — Всего лишь магия любви. Но поскольку ты человек… — И он мне ещё будет что-то говорить про кэпа и неоригинальность! Люди вообще так не целуются! И сам ты меня так раньше не целовал… — Несерьёзные чмоки на камеру не считаются. Я могу так сделать только для того, в кого действительно влюблён, а не для просто партнёра по сцене. Я рад, что тебе понравилось. — Это было как… Что-то такое невероятно тёплое и… такие бабочки в душе, что просто ух. Твои бабочки. Я, э… Ой всё. Я не умею плести красивые метафоры. А ещё ты на вкус, как металлическая ложка. Меттатон рассмеялся и снова сгрёб её в охапку. — Послушай, — шёпот прямо в ушко. — Предложение на миллион. В понедельник сходим с тобой на первый концерт Смурены, в течение следующей недели я сделаю кое-какой подарок для Блуки, потому что очень-очень хочу, а потом… Забудем обо всём. Пошлём к чёрту всё Подземелье и отдадимся только друг другу. Всей душой. Фигурально. Я больше не хочу себя сдерживать. Я устал от этого. Фриск подняла на него взгляд и поджала губы. — А давай.

***

Меттатон никогда не был по-настоящему на человеческих концертах и подозревал, что не побывает ещё очень долго, но в эти минуты ему казалось, что его ощущения похожи на то, что он должен был бы испытать в таком случае. Темнота в зале, прорезаемая лишь голубыми лучами цветных софитов, сгрудившаяся вокруг толпа и общее ощущение драйва оказывались безумно непривычными, другими, не такими, как раньше… ведь он был не на сцене. Они с Фриск стояли в зрительном зале в Ядре, среди сотен других монстров, и если их и не толкали локтями, так наверняка только потому, что боялись получить в глаз наплечником Меттатона. Исполнительница, дебютантка, настоящая героиня вечера Смурена находилась от них буквально в нескольких шагах. Она страшно боялась выходить на сцену. Когда Меттатон покидал гримёрку, где активно помогал ей наложить вечерний макияж, она вцепилась в его руку плавничками и умоляюще заглянула в его глаза. Слов не было — лишь молчаливая мольба о поддержке. Тогда Меттатон наклонился к ней, улыбнулся и тихо, вкрадчиво произнёс: — Срази их наповал, дорогуша. Это твой звёздный час. Ты шла к этому всю свою жизнь. Пора блистать! Спой хотя бы первую песню. Дальше будет легче. — Все будут смотреть на меня… Я же накрашена теперь… И Напсты нет, у него радиоэфир именно в это время… Ох, что же мне делать… — наконец залепетала певица. — Специально для Напсты ведётся съёмка. Не волнуйся, мой звукооператор знает своё дело. А что касается того, что все смотрят… Ты быстро забудешь о чужих глазах. Когда в зале темно, а над глазами сияют софиты… Тебе самой будет видно зрителей максимум из пары первых рядов. Удачи! За кулисами послышались нетерпеливые призывы, и Смурена, глубоко вздохнув, выпорхнула навстречу публике. Меттатон, заперев гримёрку на ключ, протиснулся к Фриск. Смурена, оказавшаяся перед микрофоном на высокой ножке, в первые секунды выглядела перепуганным ребёнком и явно старалась проглотить в горле комок. Слова приветствия — вот досада! — прозвучали почти неразборчиво. Но заиграла музыка, полился плавный, лиричный мотив, рыбка закрыла глаза, сосредоточилась… и запела. Её голос зазвенел в воздухе, с каждым мгновением наливаясь уверенностью и набирая высоту. Всё стихло. — Как красиво получается-то, — заметила Фриск, невольно прижимаясь к Меттатону. — Талант, мечты и тренировки, — прошептал тот в ответ. — И поверь, это ещё не самая лучшая её песня. Я ей посоветовал первой петь условно самую нелюбимую, пока она разогревается, а слушатели привыкают. Первую песню встретили аплодисментами. Пришло время второй. Смурена, вцепившись плавничками в микрофон, объявила, что посвящает её сестре. — Это… твоя колыбельная, Смура… Я должна была… Убаюкивающий ритм, сходный со звучанием капели. Убаюкивающий, но чистый и ясный голос. Слёзы умиления. Лимонный Хлеб, опирающаяся руками на сцену и любующаяся сестрой. Чуть начался музыкальный проигрыш, для которого не требовалось слов — Смурена подплыла к ней и позвала: — Выходи ко мне. Амальгамет карабкался максимально торопливо, стараясь успеть до того момента, как снова пойдут слова. Удалось. Не выпуская злополучный микрофон, певица полностью развернулась к сестре и запела последнюю часть, глядя на неё без отрыва. Со стороны казалось, будто рыбку разрывает, распирает от нежных, переполненных любовью звуков, что она сейчас взорвётся — и искры магии полетят на Лимонный Хлеб и в зал. Этого не произошло, однако в последние секунды амальгамет не выдержал и обнял исполнительницу. Меттатон первым высоко поднял руки и начал аплодировать. Вслед за ним грянул весь зал. — Вот как-то так и отдают дань истинной любви, — шёпотом пояснил Меттатон Фриск на ушко. — Это их заветная колыбельная. Смурена любила её без памяти. Она ужасно хотела придать их с сестрой песне новое звучание, спеть её так, чтобы Смура до глубины души прочувствовала всю силу привязанности и благодарности. Когда Смура пала, эта идея, казалось, канула в небытие… Но посмотри, с каким блеском вернулась сейчас! Однако слушай, слушай! Сейчас будет настоящий хит. Его название длинновато, но это одна из лучших её романтических песен, что мне доводилось слышать в последнее время. — «Когда ты говоришь прощай, то словно магические пули вылетают из твоих уст и ранят меня», — объявила Смурена. — Сейчас запахнет всем тем ворохом человеческих поп-концертов, что Смурена пересмотрела у меня дома… Она оттуда и поняла, как петь подобные вещи. Однако в её обработке получается достаточно оригинально. Ты говоришь «прощай»: разомкнуты уста — И словно пуля в сердце поразила. Но ты не сжёг ни одного моста — И встречи буду ждать я с новой силой. — Она сама писала слова? — поинтересовалась Фриск. — О да. Слова её, музыка Напстаблука. Она вообще талантище. Вот только сподвигнуть её хоть на что-нибудь серьёзное мы со Смурой в детстве так и не смогли. Что ж… Некоторым «свободное плавание» идёт только на пользу. Это видно по ней и Блуки. Ты говоришь «прощай», но я не так проста: Я изведу на письма все чернила. Придёт пора, и разомкну уста — И изольётся всё, что накопила. По мере того как лилась песня, Меттатон приобнял Фриск, повернув её к себе лицом, взял её за руку и легонько закачался, имитируя танец, невозможный из-за скопления народа. Фриск усмехнулась. — Забавно получается. Почти танцуешь со мной на концерте под лирические песни. Это такое свидание? — Это примерно пять процентов от того, что тебе предстоит на свидании со мной. Демо-версия такая. — Ну тогда мне даже страшно. — О, не бойся, милая, я не буду беспощаден… Может быть. Смурена между тем разогревалась и входила в раж. На смену грустной лирике приходило нечто более энергическое — не импульсивное, не безрассудное, не смело-откровенное, но уже исполненное бодрости, жизни и куда более счастливых нот. Рыбка явно воодушевилась поддержкой публики — где сочувственно-молчаливой, где выраженной в рукоплесканиях. Толпа оживилась и зашевелилась вместе с ней. — Знаешь, дорогуша, в чём плюс выпустить на сцену кого-то кроме себя? — Меттатон нежно заправил пару прядей Фриск за ушко. — Можно сводить девушку на концерт хорошего исполнителя, не выходя из Подземелья. Тебе же нравится? — Очень. И я рада за Смурену. Она этого достойна. И за тебя рада. Ты всё-таки сдержал слово, которое ей дал. Понемногу появилась возможность пританцовывать, народ рассредоточился по залу менее плотно. Меттатон то пробовал подпевать, то махал Смурене, то демонстрировал Фриск под музыку несколько выразительных, прямо-таки соблазнительных движений. Фриск не знала, то ли подыгрывать, то ли закатывать глаза… Финальная песня Смурене отнюдь не принадлежала. — А завершить концерт я бы хотела человеческой песней… Я много тренировалась петь именно на ней. Она тоже красивая… И тоже… о любви. — Дайте-ка угадаю… — подняла брови Фриск. — «My Heart Will Go On»! — прозвучало одновременно из уст рыбки и робота. — О-о-о-о да-а-а, — тихо, но с явным наслаждением протянул Меттатон. — Старый добрый флешмоб «Задолбай половину Водопадья своими распевками одной и той же песни». Удивительно, как на нас не жаловались. — И на этом моменте я хочу пригласить одного чрезвычайно важного зрителя. Того, кто был моим вдохновителем и учителем и кто открыл мне путь на сцену. Меттатон… Я знаю, что ты знаешь слова. Давай вместе. — В тысячный раз — для тебя, моя любовь! — кокетливо обронил Меттатон вполголоса, подмигнув Фриск, и одним махом вскочил к Смурене. Ему принесли второй микрофон. При первых же аккордах он улыбнулся и устремил свой взгляд на неё — она стояла достаточно близко, чтобы не исчезать во тьме, столь контрастирующей с сиянием софитов. Сложно было сказать, что она чувствует: вроде по её лицу мелькнула лёгкая усмешка, а вроде… она замерла и как будто встала на цыпочки. Во всяком случае, Меттатону хотелось думать, что от его песни — и от песни Смурены, конечно же — у неё замрёт сердце. Every night in my dreams I see you, I hear you… Теперь это оказывалось правдой. Пусть Меттатон практически не спал в последние пару недель, но всё равно по ночам, отлучаясь на съёмки шоу, он продолжал удерживать образ Фриск в грёзах. Возможно, порою сдержанных… Но зато теперь сдерживаться не было никакой необходимости. Смурена пела прекрасно, её голос к концу концерта обрёл максимальную силу и полноту. О, она была поистине великолепна, эта маленькая певица-дебютантка! Меттатон искренне гордился ею. Но пусть ею наслаждается весь остальной зал. А ты, Фриск — ты смотри на меня, слушай меня, и на сей раз прими мои слова не так, как раньше, потому что рядом с тобой моё сердце действительно будет продолжать биться. You are safe in my heart And my heart will go on and on. Публика взорвалась аплодисментами и одобрительными криками. Выступление удалось на славу. Смурена явно не находила себе места. — О, я… — лепетала она в микрофон. — Я!.. Спасибо всем! Спасибо, что пришли, и… — Прямо сейчас объявляется автограф-сессия! — помог Меттатон выкриком. — Ч-что? — поперхнулась рыбка. — Автограф-сессия, милая, — повторил робот уже без микрофона. — А ты как хотела? Ты теперь звезда, так неси тяжкое бремя популярности и вкушай сладкие плоды славы. Теперь у тебя будут брать автографы и с тобой будут фоткаться. И это как минимум. Привыкай, сладенькая. Будешь продолжать в том же духе — ещё и собственным фан-клубом обзаведёшься. — О-ох… Это если я сегодня не умру. — Куда ты денешься. От всеобщей любви ещё никто не умирал. Давай, радуй зрителей, а я за камерой. Буду снимать крупный план. — К-какой крупный план?.. — Мне только что пришла в голову идея взять у тебя небольшое интервью для телевидения, пока горяченькое. Кстати. Разрешишь устроить по телевизору полный показ твоего концерта для тех, кто не смог прийти лично? — Д-да?.. — Ты погоди, я предсказываю, что к тебе ещё Напстаблуков Вейвери, или как его там, пристанет, чтоб по радио транслировать… Меттатон спрыгнул со сцены, оставляя бедную Смурену в окончательной растерянности. — Ты был великолепен, — заметила Фриск. — Ничего удивительного, — с нарочитой небрежностью ответил Меттатон, хотя он выглядел очень довольным собой. — Иди пока, отдай дань почёта нашей рыбоньке. Она выложилась на все сто.

***

Обещанный подарок Напстаблуку тоже был песней. Пусть между братьями всё было более-менее ясно, пусть Напстаблук всячески старался показать, что не только не вычёркивает из своей жизни блудного кузена, но даже ровно наоборот, в душе Меттатона мучило чувство некой недосказанности, недоделанности, что ли. Чего-то не хватало — возможно, из-за того, что Напстаблук не стал с ним ни работать, ни жить вместе. Меттатону нестерпимо хотелось протянуть ещё одну ниточку. Это выглядело тем более важным, что ранее робот никогда не писал полноценных песен. Рекламные куплетцы, музыкальные вставки в шоу — это пожалуйста. А вот так чтоб в виде самоценных произведений, как у Смурены… Никогда. Меттатон не умел писать музыку — и не собирался учиться. Его собственно музыкальные способности ограничивались хорошим слухом, умением критиковать и — благодаря урокам Андайн, между прочим — бряцать уже существующие композиции на рояле. Однако в голове, по мере того как он намурлыкивал песенку, сама собой звучала тихая, неторопливая, нежная мелодия. Нежная и тоскливая. Подарок так или иначе снова становился попыткой покаяния. К середине недели после концерта Смурены слова окончательно сложились в голове. Оставалось их лишь записать и исполнить. В ночь со среды на четверг Меттатон в очередной раз сбежал на работу и, прежде чем заняться съёмками, буквально на коленке набросал текст карандашом на листе бумаги. Затем, обойдя кругом студию и тщательно удостоверившись, что подслушивать некому, он нажал кнопку записи голосового сообщения и тихо запел: Я тобой пренебрёг — и унёсся на крыльях мечтаний, К звёздам «зайцем» поднявшись, вперёд проложил себе путь, Позабыв о семье, завертелся в пучине желаний И от чувств поражающе-острых закрыл свою грудь. Да, мой смех зазвучал и полнее, и ярче, и глубже: Сырость затхлая в прошлом, и ноша нежданно легка... Я ошибочно думал, что прошлое больше не нужно — Оттого не дрожала, с ключом расставаясь, рука. Врать не стану: решительно рушил границы, Не поведав тебе напоследок, увы, одного: Было целью моей не с тобою навеки проститься, А убить, уничтожить остатки себя самого. Ложный путь. Не спасает, не лечит разлука. Что не призрак я больше — одни лишь пустые слова. Стал по паспорту Старлингом — в сердце остался Блуком. Память сущности в мыслях болезненно ярко жива. И, себя устыдившись, вернулся к родному порогу, Быть не чаял прощённым — хотел покаянье излить. Ты взглянул так тепло и смиренно… Исчезла тревога, Засияла меж нами, как прежде, уз родственных нить. Путь открыт. И пусть рушатся с грохотом старые стены, Уготовано врозь улетать в поднебесье нам хитрой судьбой — Милый Блуки, по-прежнему ты несказанно мне ценен. Если что — позови. И я буду вовеки с тобой. Максимально искренне, хотя и не безыскусно: от драмы и метафорических красивостей Меттатон не отделался даже здесь. Щёлк. Сообщение отправлено. Утром зеленоватое поле превратилось в белое: Напстаблук прочитал. Должно быть, он сейчас слушает. Меттатон сам едва ли представлял себе, что ожидает «услышать» в ответ, но кузен написал в итоге ровно три слова: «Ох. Погоди немного». И пропал. Робот не дождался от него ответа ни в этот день, ни на следующий и, признаться, начал волноваться. Лишь субботним вечером Напстаблук «очнулся». Сообщение содержало mp3-файл. В наушниках Меттатона зазвучала его собственная песня. Тихая. Очень тихая. Но… с музыкой. BrightestPinkStar: …ты положил мои слова на музыку. NAPSTABLOOK22: Ага. Это мой ответ тебе. И встречный подарок. Мне правда очень понравилось. Я сумел выгрузить голосовое сообщение при помощи специальной программы, но, к сожалению, не смог повысить громкость так, чтобы не испортить качество… Прости. NAPSTABLOOK22: О, и вот ещё что. Ты так переживаешь, что я подумал… В переписке появилась фотография протянутой крохотной ручки призрака. NAPSTABLOOK22: Вот тебе моя рука. Я не могу изобразить ею какую-нибудь половинку сердечка или типа того… Но изобразил бы, если бы мог. Всё хорошо, ладно? BrightestPinkStar: О, Блуки. Я тебя обожаю. Призвав мини-бота и попросив его сделать фото, Меттатон сложил сердечко обеими руками и отослал кузену. NAPSTABLOOK22: Я тоже тебя люблю^^ По-прежнему было как-то странно видеть от него смайлики. Не сказать, что всю тяжесть с души как рукой сняло, но от сердца отлегло ровно настолько, чтобы больше не искать, как «подбить клинья». Теперь наконец можно было пустить всё на самотёк и позволить событиям идти своим чередом… …а также полноценно предаться любви. Вечером в воскресенье, после шоу с вопросами, Меттатон настоятельно порекомендовал Фриск, придя домой, заглянуть на подзеркальную полочку в ванной. Сам он, игриво подмигнув и загадочно улыбнувшись, удалился «по делам». Дома в указанном месте девушка обнаружила большую — форматом немногим меньше альбомного листа — открытку, старательно изукрашенную с внешней стороны синими и голубыми, а с внутренней — розовыми и красными причудливыми узорами. Всё это было щедро усыпано блёстками и задекорировано матёрчатыми алыми сердечками. Судя по лёгкому и донельзя знакомому сладковатому запаху, Меттатон ещё и додумался спрыснуть открытку собственным парфюмом. Внутри с почти каллиграфической чёткостью был выведен следующий текст. «Добрый вечер, дорогуша~ Долгое время вся моя душа трепетала от дивных ощущений любви, и я не в силах удерживать себя в каких-либо рамках более. Я не раз осыпал тебя подарками, но теперь готов преподнести тебе самый главный и самый ценный: своё собственное сердце. Позволь мне выразить свою бессмертную страсть к тебе и пригласить тебя на самое великолепное в твоей жизни свидание (не считая всех последующих, разумеется)! В среду вечером надевай свой лучший наряд и приходи к 19:00 на сцену рядом с моим отелем, поблизости от Паучьего квартала. Я обещаю, ты не пожалеешь о том, что увидишь. Меттатон. P. S. Кроме того, в ноябре у меня отпуск, а это значит, что уже через неделю я смогу уделять тебе практически 100% своего времени. Люблю тебя». Фриск ощущала смешанные чувства. С одной стороны, почему-то захотелось совершенно по-дурацки улыбаться во весь рот и прижимать открытку к груди, радуясь. С другой стороны, возникло желание добродушно похихикать: вот не удалось Меттатону как можно пафоснее признаться в любви — так он побил все рекорды, пока писал приглашение на свидание. Его бы текст — да сей же час в мелодраму. Ну, а с третьей… Было даже немного страшно. Если Меттатон, который и так постоянно околачивается рядом, да ещё и живёт с тобой в одной квартире, обещает уделять тебе 100% своего времени (хотя куда уж больше-то?!)… это, по правде говоря, слегка пугает. Но Фриск почему-то хотелось это попробовать. Вернувшись домой под утро, Меттатон приложил палец к губам, загадочно улыбнулся и — ни слова не сказал о свидании. Играет, хитрец. Что ж… Будем играть по его правилам. Фриск в сотый раз закатила глаза и смолчала. По крайней мере, у неё есть время подготовиться. Да и спорить с Меттатоном по-прежнему было просто невозможно.