И тьма грядёт

      Братья оставались такими же прекрасными и сильными, такими идеальными, выписанными и выточенными. А Люцифер… Он всё больше превращался в того Дьявола, которого так боялись люди. Братья не потеряли силу в отличие от Люцифера. Нет, они только приумножили её, и теперь Люцифер с ужасом и раздражением осознал, что ему тяжело было выдержать такой натиск Гавриила, а затем и Рафаила, который никогда не любил разговаривать. Неужели Рай и правда становится сильнее? Или это Люцифер ослабел? Хотя с нынешними притворно праведными людьми и не должен.       Он сидел в тени старого дерева, прислонившись спиной к стволу. Крылья нещадно ломило — старость, не иначе. После стольких веков существования в ненависти и презрении и не так заболит. Крылья… Да какие же это крылья? Гавриил оказался прав: это палки, разодранные и почти лишённые перьев. А когда-то давно они были такими же прекрасными, огромными и белоснежными, как у Михаила. Нет, даже лучше! Но столько тысячелетий прошло с тех пор…       Люцифер раздражённо повёл плечом и закрыл глаза. В последние десятилетия он всё чаще стал вспоминать времена, когда был любимым сыном, когда он был на небесах рядом с братьями и Отцом. Эти воспоминания — яд. Люцифер ненавидел их, но отчего-то не мог отказаться, просто избавиться. И слишком хорошо помнил, когда это началось.       Но ещё лучше он помнил тот яд, что чуть не сделал его человечнее.       — Сегодня ты особенно недоволен, — с мягкой улыбкой проговорила Аделаида, едва касаясь плеча.       — Неважно, — буркнул в ответ Люцифер, отворачиваясь.       — Знаешь, ты очень похож на моего сына, когда он обижается. Раймунд вот так же на меня смотрит! — рассмеялась Аделаида, но взгляд стал колким, цепляющим каждое мимолётное движение Люцифера. — И что? Даже не расскажешь, что произошло?       Люцифер внимательно посмотрел на Аделаиду. Смертная женщина, властная, высокомерная и полная презрения. В минуты её гнева нельзя было не восхититься ею. Но сейчас, глядя на эту нежную улыбку, Люцифер понимал, что в нём просыпалось странное желание быть искренним, быть любимым. Он даже не сразу понял, почему его сердце начинало замирать в ожидании улыбки или мягкого касания. Люциферу казалось, что он и вовсе забыл, каково это. Вовсе забыл, каково это — чувствовать, что сердце бьётся в груди.       И впервые с момента падения хотелось открыться и показать своё настоящее лицо. Только он знал, чем это обернётся. Знал и не хотел терять то единственное, что хоть как-то связывало с Раем и напоминало о лучших днях.       — Скажи, ты не отвернёшься от меня? Не предашь?       — А есть повод? — усмехнулась Аделаида, но лицо её тут же сделалось беспокойным.       — Я ведь… я ведь Люцифер… Дьявол… — осторожно проговорил он.       — И что? Католикам свойственно ошибаться. Я давно знаю тебя, Люцифер, и при мне ты ничего дурного не сделал. Зачем мне слушать старые сказки, если вижу я совершенно иное?       Не найдя, что ответить, Люцифер опустился перед сидевшей в кресле Аделаидой на колени и обнял её ноги. В душе схлестнулись одиночество и приятное тепло осознания того, что ты кому-то дорог, кем-то любим. Люцифер уже давно забыл, что значит тихая тоска. Она была сладкой, утешающе-лёгкой. Ради такого чувства можно было пасть вновь.       Только одна мысль по-настоящему беспокоила: Люцифер лгал. Он лишь притворялся хорошим, правильным другом, а на деле медленно, но верно развращал Аделаиду. Она стала раздражительнее, и всё чаще в голосе её и взгляде виделось высокомерие, и её приближённые всё чаще стали позволять себе издеваться над католиками. А Аделаида упивалась этим. Люцифер счастлив был бы разделить с ней эту радость, но теперь ему стало неожиданно больно от того, что он своими же руками разрушает ту заботу и нежность, за которые все любили его подругу.       Настанет день, когда Люцифер взглянет в её глаза так же, как когда-то взглянул Михаил в его, и ужаснётся. И будет сам в этом виноват. Но если отступиться сейчас, если смириться, то Рай отнимет Аделаиду. Гавриил до сих пор не оставляет своих попыток, хотя и всё чаще остаётся отвергнутым.       Тёплая рука дотронулась до волос, с нежностью провела по ним, и Люцифер с болезненной улыбкой, как пёс, ласкаясь, подставлялся под прикосновения. Вот что с ним сделала привязанность. Вот во что превратила любовь к ближнему своему.       — Они обидели тебя? Сделали больно?       Аделаида виновато, по-детски погладила Люцифера по плечу, и он вздрогнул. Она слишком была похожа на ту, что обманула и предала, выбрав Рай вопреки всем своим словам. Взгляд, голос, речь… Даже имя! Люцифер так ненавидел ту Аделаиду, но сильнее ненависти оказалась неожиданная, щемящая тоска. И маленькая Аделаида, до того удивительно похожая на свою бабку, стала его отдушиной. В этот раз он сделает всё правильно. В этот раз он не отступится и добьётся своего.       — Нет, не волнуйся, — отмахнулся Люцифер. — Всё хорошо.       — Нехорошо. Ты грустный.       — С чего бы мне быть грустным?       — Ты не говоришь, — пожала плечами Транкавель и села рядом.       Потому что меньше всего Люцифер хотел втягивать в многовековую вражду ребёнка. Именно этого ребёнка. Слишком много сил и времени было вложено в неё. Больше всего на свете Люцифер теперь боялся потерять то, что принесли его победы. Он достал этого ребёнка из одиночества, научил читать, писать, думать. Научил не смотреть, а видеть. Не слышать, а слушать. Даже запретный плод не показал Адаму и Еве того, что показал Аделаиде Люцифер. Он мог отказаться хоть от всех Транкавелей, но не от младшей: из всех братьев и сестёр она оказалась наиболее смышлёной и одарённой. Иного просто не могло быть — Агнес постаралась. Плохо, да, она могла бы и лучше. Она могла сотворить нечто невероятное. Она могла создать прекрасное уродство, идеальную гниль, изысканный разврат. И тогда, быть может, Аделаида смогла бы сама понять, где ей будет лучше. С кем.       Но сколько бы не старалась Агнес в прошлом, теперь всё безнадёжно испорчено из-за её беспечности. Бесполезная дура! Люцифер всегда поощрял её связь с братом, но всегда же было одно маленькое, невероятно простое условие: не подпускать Рай к Аделаиде. И что из этого вышло?       Вышла катастрофа. Транкавель провела с Гавриилом не так уж и много времени, но в ней уже были заметны изменения. Аделаида стала как будто светлее, заглядывала в глаза Люцифера с надеждой и ожиданием чуда. Гавриил смог дать ей то, чего не смог Люцифер. Его тёмные чудеса были отличны от чудес Рая. Могущественные, разрушительные, невероятные… Только они ничего не значили для ребёнка. Аделаида играла с рунами, называя их смешными камушками, брала в руки только те травы, которые вкусно пахли, а впервые увидев куриные лапы, разрыдалась так сильно, что Люцифер долго не мог успокоить её.       Возможно, Транкавель была слишком мала для того, чтобы учиться колдовству. Но если не сейчас, то когда? Когда Рай приберёт её к своим рукам? Люцифер хотел, но не мог взяться за Аделаиду так, как взялся бы за любую другую душу. Хотел быть грубее, жестче, требовательнее, но не мог вести себя подобным образом. Слишком много было вложено. Слишком… слишком… Люцифер был привязан к этому ребёнку, ставшему единственным напоминанием об Аделаиде.       Он неожиданно улыбнулся, потрепал Транкавель по голове. Она же смотрела на Люцифера так, как будто перед ней сидел какой-то незнакомец, осторожно замерев под ласками, а потом улыбнулась и с опаской обняла его. Теперь пришла очередь Люцифера замирать в немом удивлении: Аделаида, как и её мать, была осторожна и всегда держалась на расстоянии, словно пряталась за стеной. И теперь эта стена начала рушиться.       Благодаря Гавриилу.       Люцифер прижал Аделаиду к себе, затем отстранил, внимательно разглядывая.       — Ты знаешь, что очень похожа на свою бабку? — выпалил он, прежде чем понял: это не то, о чём стоит говорить с детьми. Это вообще не то, о чём стоит говорить или даже вспоминать. Аделаида Транкавель — совершенно другой человек, пусть и больше походит на тень прошлого, чем на саму себя.       — Да, ты часто об этом говоришь.       — Да? — Люцифер усмехнулся, растерянно потёр шею. — Тогда запомни одну вещь: она не принадлежала и не принадлежит мне. А ты моя. И только моя.       — Твоя? — не поняла Аделаида. — Как что?       Люцифер не знал ответа на этот вопрос. Он лишь продолжал бесцельно разглядывать Транкавель.       — Пока не знаю, — честно признался он. — А теперь иди к кому-нибудь из воспитателей или монахинь. Не стоит тебе бродить в одиночестве.       Правильнее было бы отправить дочь к матери, как полагалось. Но уж лучше бесполезные служительницы Отца, чем Агнес. Обещала следить, воспитывать… А вышло то, что вышло.       — А к какой именно? — с серьёзностью уточнила Аделаида.       — Какую сочтёшь наименее бесполезной.       — Тогда к Анне! — радостно хлопнула в ладоши Транкавель. — Она рассказывает мне интересные сказки.       Сказками маленькая Аделаида называла Библию.

***

      Первой Пьера увидела Аделаида, тут же напрочь забыв о Судьях Израилевых, и как бы Анна не пыталась увлечь сестру чтением вновь, та счастливо улыбалась старшему брату. Анна тоже ему улыбнулась, пусть коротко и устало, но всё равно тепло. «Хотя бы не хмурилась», — подумал Пьер. Она поднялась, мягко обняла его, и Пьер почувствовал себя лучше, почувствовал себя дома… Видимо, его домом были объятия сестры.       — Отец ничего тебе не рассказал?       Это прозвучало, как гром, и Пьер вздрогнул. Анна догадывалась. Хуже. Знала. Знала обо всём, что творится вокруг, а особенно — в душе любимого брата, и хотела помочь. Хотела поддержать и утешить, защитить. Пьер не раз говорил Анне, что желал бы знать своих настоящих родителей. Анна только печально качала головой — она знала, да и знает собственных, но счастья ей это покуда не принесло, но зато любовь к братьям и сестре стала её смыслом. Наверное, больше них Анна любила только Бога.       А может, дело было вовсе не в родителях, ни в чём, а они все просто ощущали себя чужими, пока не нашедшими свой путь, и потому держались все вместе: Аделаида тоже почти всё время проводила с ними, а теперь за Анной всюду по пятам ходил и маленький Жан, который очень злился, когда ему приходилось оставаться с Её Милостью или воспитателями. Кроме друг друга у них никого больше не имелось. Раймунд Транкавель, конечно, старался быть хорошим отцом, но виконтом он был больше.       — Нет, сказал, что пока время не пришло, но позже он расскажет. Но я решил, что больше не буду спрашивать. Ты права: мне незачем знать, кем были мои родители, — медленно ответил Пьер, и ему тяжело это далось. Но он твёрдо решил следовать своему слову и не собирался теперь от него отступаться.       — Почему? — удивилась Анна.       — Я испугался, — признался Пьер. — Испугался, что больше не буду тебе братом.       — Разве дело в плоти и крови? Ты мой брат. И ты будешь им, несмотря ни на что.       — Я знаю. — Пьер улыбнулся. — Спасибо тебе, Анна.       Тем временем Аделаида, очень скоро утратившая интерес к непонятному ей разговору и немного обидевшаяся на брата за его невнимание, бегала за котом, который в попытках спастись запрыгнул на дерево и оттуда шипел на недостающую даже до нижних ветвей девочку. Аделаида расстроенно скакала вокруг, пыталась дотянуться до него и обиженно звала «Киса, ну иди сюда». Кот спускаться не желал, и Аделаида, окончательно разочаровавшись в окружающей её природе, вновь вернулась к брату и сестре. А с котом она потом разберётся. Вот отдаст его в услужение Люциферу, так будет знать! Правда потом Аделаида очень скоро решила, что это скорее честь, нежели наказание.       Вот Пьера ни коты, ни птицы не любили: стоило брату появиться поблизости, как всё живое разбегалось и разлеталось, недовольное излишним вниманием благородного рыцаря без доспехов. А вот Анну наоборот, очень даже любили, потому что она их кормила. А к маленькому Жану начали проявлять интерес, интерес, к слову, взаимный. Но вот Аделаиду… Вроде любили, а вроде норовили поцарапать. Вроде не боялись, а вроде кот на дереве всё ещё зло шипел. Аделаида зашипела в ответ, и тот с жалобно-испуганным мяуканьем спрятался за листвой. Похоже, Люцифер смог научить рычать её так же грозно, как он. Это хорошо. Люцифер будет рад.       Но пока Люцифера не было рядом, как и спрятавшегося кота. А Аделаида не хотела сидеть на месте и слушать скучные разговоры старших, поэтому она стала бегать вокруг Анны и Пьера, дёргая их за руки.       — Ну поиграйте со мной. Поиграйте, поиграйте! — повторяла Аделаида. — Мне скучно, поиграйте!       — Хорошо. Давайте поиграем, — покладисто согласился Пьер, понимая, что беседу уже не продолжить, да и заставлять грустить Аделаиду ещё больше не хотелось: это и так сделал кот. — Ты, Аделаида, будешь прекрасной дамой, я — рыцарем, а Анна — чудовищем, стерегущим принцессу.       — Ой, Анна будет меня защищать от тебя? — тут же захлопала большими глазами Аделаида. — Да, да, да? — радостно спрашивала она, обнимая Пьера.       — Что?! Нет! Это я буду спасать тебя, — возмутился тот, непонимающе посмотрев на старшую сестру. — Я же рыцарь!       — Нет, Анна. Она всех всегда защищает, — уверенно возразила Аделаида, помотав головой и надув щёки, нахмурившись. — Анна! — Погрозила она пухлым пальцем, и Пьер невольно улыбнулся, погладил её по золотистым кудрям. В чём-то она была по-своему права.       — Что ж, готовься, рыцарь, — усмехнулась Анна, взяла Аделаиду на руки. — Придётся мне встать на стражу моей принцессы. — Аделаида в подтверждение её слов только кивнула и довольно улыбнулась. Пьер с весёлым смехом отошёл, готовясь застать сестру врасплох и защекотать её.       Кот на дереве недоумевал.

***

      Агнес закрыла книгу и спрятала. Давно её покои не видели столь важных особ, да и слишком мрачные настали времена, чтобы принимать гостей. Только, похоже, скоро настанут ещё мрачнее.       Тень от языков пламени в камине заплясала на стене, расползлась по гобелену уродливым пятном, щупальцами полезла к потолку и превратилась в два не менее уродливых крыла. В небольшой зале, в которую никто не смел входить без приглашения и дозволения де Монпелье, потемнело, как поздней ночью. Ледяной ветер пробирал до костей, забирался под одежду, душил. Беспокойство охватило Агнес. За столько лет она так и не смогла победить свой страх, но зато научилась прекрасно надевать маски.       Сильнее знаний и ума у де Монпелье была лишь улыбка, скромная и чарующая. В эту улыбку влюбились и Этьен, и Раймунд, и не один трубадур. Именно этой же своей улыбкой она наградила шагнувшего из полумрака гостя.       — Здравствуй, Люцифер, давно ты не заходил.       — А ты и не звала меня, — отозвался он, горделиво возвышаясь над Агнес.       — Разве дьяволу нужно приглашение?       Не для бесед о погоде пришёл к ней Люцифер. Де Монпелье не знала, что именно послужило причиной, но понимала: нужно защищаться. Защищаться любой ценой, иначе её постигнет страшная участь. Агнес прекрасно помнила, что значит разочаровать самого Дьявола.       Что-то под ногами неприятно хлюпнуло, и Агнес замерла, испуганно сжимая в руках тканевую куклу. Туфли пропитались чем-то прохладным и звонко чмокали, когда де Монпелье взволнованно перетаптывалась с ноги на ногу. Она опустила взгляд, отскочив назад, поскользнулась в луже крови и упала. Мать пустыми глазницами заглядывала прямо в душу, рот искривился в немом крике.       И Агнес тоже хотела закричать. Так, чтобы её услышал весь замок. Чтобы все сбежались сюда, чтобы закрыли ей глаза, чтобы помогли забыть. Но вместо этого с губ сорвался жалкий, испуганный хрип.       Тишина глухой ночи заполнила собой материнские покои, и лишь свет луны печально ласкал дрожащую Агнес. Она смотрела и не понимала, что всё это значит. Зачем это? За что? В чём же её, их вина? Детский смех стрелой ворвался в комнату. Как в кошмаре де Монпелье уставилась на младшего брата. Этьен сидел на руках у мужчины, скрытого сумраком, и продолжал смеяться чему-то своему.       Нет, не человек. Тень. Большая, густая, ненасытная. Агнес сразу поняла, что это нечто сотворило с матерью такую жестокость, выжгло, вырвало её душу. А теперь тень убьёт и их с братом. Губы зашептали молитвы, но все они спутались, и вместо воззваний к Богу шипением сыпались проклятия и восхваления Дьявола. Де Монпелье хотела остановиться, думать о свете Рая, ведь только он защитит её… Но вместо этого перед глазами плясали безумные огни Ада.       — Ангелы не защитят тебя. Ты последняя, кто нужен им, — прошипела тень, и в её голове кричали и клокотали тысячи голосов.       — Защитят… Они всех защитят, — одними губами отозвалась Агнес.       — Наивное дитя. Такое солнечное, такое невинное. Ангелы защитят лишь тех, кто верен им. Ты верна им?       Де Монпелье ничего не ответила. Заученные тексты молитв словно вылетели из головы. Вместо них были лишь проклятья, проклятья, проклятья.       — Нет! — выплюнула она. — Меня защитит Дьявол. Он вырвет тебе твой язык и заставит съесть! Ты скорчишься в муках, когда в Аду тебя будут пытать сотни демонов.       Хохот грянул громом. Казалось, от него затрясся весь замок и даже весь мир. Этьен какое-то время вторил своим по-детски звонким смехом, затем посмотрел на Агнес. В его тёплых, карих, сиявших янтарём, глазах не было ничего. Кем бы ни был этот младенец, это… это не Этьен. Кто-то очень на него похожий, но точно не он.       — Боюсь, вырвать язык самому себе — не самая лучшая идея. Иначе как я поведу за собой войска, как я направлю тебя? — Тень приблизилась, рывком подняла Агнес и тряхнула её, как тряпичную куклу, заставляя посмотреть на тело матери. — Не разочаруй меня, Агнес. Иначе тебя будет ждать то же.       Когда-то мать впустила Люцифера в их семью, признала его своим покровителем. Это же пришлось сделать и Агнес. Она помнила ужас той роковой ночи, просыпалась с коротким криком, когда глаза матери смотрели на неё сквозь завесу сна. Но больше де Монпелье помнила о силе и могуществе, данных ей Люцифером. И за такой дар Агнес позвала его уже в свою семью.       Да, Дьяволу нужно приглашение, иначе не приблизиться ему к тем, кого защищает Рай. И де Монпелье стала ключом. Эдем отвернулся от неё задолго до рождения, но Люцифер всегда был рядом, всегда улыбался и ждал. Но что с ним станет, если Агнес умрёт? Ничего страшного, но с Аделаидой он попрощается навсегда. И, возможно, так стало бы лучше для всех. Только больше всего на свете Агнес хотела жить и готова была пойти на любые жертвы, любые сделки, но всё зашло столь далеко… Тяжело понять истину, когда душа — лишь слово, а Дьявол, мятежный и лживый сын, — прекрасный мужчина. Омут колдовства затягивал де Монпелье всё глубже, а когда не стало видно и солнечных лучей, когда от долгих молитв перед распятием начало дурнеть, она поняла, увидела, что ждёт её и её семью. И теперь прошла пора решений, раскаяний и сожалений.       Теперь она поняла, что совсем не нужна Раю. И уж ещё меньше — Богу.       — Милая Агнес, ты всё ещё веришь, что вообще когда-то была им нужна? — рассмеялся Люцифер и с силой схватил де Монпелье, сжал горло. Она испуганно дёрнулась, но замерла, покорно заглядывая в глаза. За столько времени буйный нрав сменился верностью. Агнес и не хотела больше бороться. Теперь она хотела лишь не разочаровать. Но в чём ошибка? Что было сделано не так?       — Я говорил тебе, что сделаю с тобой, если Рай приблизится к твоей дочери? — прошипел Люцифер, заставляя Агнес подняться.       Жизнь Агнес превращалась в Ад. Не тот Ад, что она видела в кошмарах: тёмный, полный криков и боли, сожалений и отчаяния. Это же затягивал всё глубже в трясину. К боли Агнес рано или поздно привыкнет, но к гнетущему отчаянию — нет. Раймунд совсем к ней охладел, а узнав о том, что она носит под сердцем его дитя, лишь горько улыбнулся. «Жаль, — сказал он. — Ни один ребёнок не заслужил рождения в такой семье». И, кажется, в одно мгновение весь мир согласился с ним: Пьер, которого виконт Транкавель и его молодая жена младенцем взяли на воспитание, перестал звать её матерью и отдалился; ласки и тепло Этьена сменила рассеянность. Агнес казалось, что весь мир презирает её за одно только существование, а ведьмы, более опытные и облагодетельствованные, не давали об этом забывать.       И Агнес осталась одна. Одна во всём мире.       Вздохнув, де Монпелье погладила рукой округлившийся живот и сжала в руке руну. Прохладная, она приятно остужала ладонь. По телу незримыми нитями потекла умиротворяющая сила. Руны всегда успокаивали Агнес, даже если они ничего не предсказывали. Достаточно было просто видеть их, видеть скол на одной из них. Её де Монпелье случайно уронила, когда тайком утащила у матери. Она, конечно, была очень недовольна этой шалостью, но за смелость отдала все руны.       Шорох крыльев заставил вздрогнуть.       — Здравствуй, Люцифер.       — Здравствуй, моя дорогая. — Он улыбнулся Агнес. И было что-то в этом зверином оскале предвещающее беду.       — Ты принёс мне какую-то новость? — Де Монпелье старалась не показать своего страха, быть отстранённой и даже безразличной.       У них был уговор: до родов Люцифер не придёт, не будет ничего просить. Никакого колдовства, никакой верности. Возможность выносить ребёнка и хоть ненадолго почувствовать себя матерью — единственное, что осталось у Агнес. И эту возможность она никому не отдаст, будь то хоть Дьявол, хоть Бог.       — Да, пожалуй, что есть, — задумчиво протянул Люцифер, и его лицо тут же исказил звериный оскал. — У тебя будет дочь. Не знаю, насколько тебе важна эта весть, но я вот очень этому рад.       — Дочь? — с тихой улыбкой спросила Агнес.       — Дочь, — кивнул ей в ответ Люцифер. — И ты отдашь её мне.       — Что? Нет! — Де Монпелье поднялась, с вызовом посмотрела на него.       Безумная ярость сверкнула во взгляде Люцифера, и он с силой сжал кулак. Дьявол ненавидел, когда кто-то осмеливается ему перечить.       — Отдашь. Или умрёшь вместе с ребёнком. Прямо сейчас.       Боль бешеным зверем вгрызалась в живот, и Агнес пошатнулась. Она бы упала, если бы не схватилась рукой за деревянную спинку массивного кресла. С ужасом поняла, что начинаются схватки и что сознание мутнеет. Нет, слишком рано… Ребёнок не выживет. Слёзы потекли по щекам, но де Монпелье упрямо вытерла их.       «Выживет, — твёрдо решила она. — Пусть я умру, но дочь будет жить».       — Не будет, если я не разрешу, — улыбнулся Люцифер и вновь до хруста костей сжал кулак.       Вспышка, и Агнес поняла, что вновь падает, лишь в последний момент Дьявол впился в её плечо хищным зверем, не давая повалиться на пол. Ей казалось, что ребёнок внутри танцует, пытается разорвать её тело.       — Оставь. Оставь мне мою девочку, — сдавленно прошипела де Монпелье.       — О, нет, за это не бойся: пока она будет у тебя. Ты воспитаешь мне её и отдашь, когда придёт время. А теперь дыши, Агнес. Дыши ради этого ребёнка. Но знай: если ты подпустишь к дочери хоть кого-то из моих братьев, то я убью её. И тебя. И твоего Этьена. Я сожгу вас всех, выкорчую одно даже упоминание о вас из истории. Я Люцифер, и таково моё всесильное слово. И будь уверена, когда речь заходит о мести, я держу его.       Огонь в камине резко потух, и покои съедали мрак и холод, а на тусклых гобеленах тенью отразились изломанные уродливые крылья.       — Я не… — де Монпелье испуганно сжалась.       — Не знала? — оскалился Люцифер, отпуская её. — О, конечно, ты не знала, потому что была занята Этьеном. Может быть, мне стоит размозжить его голову о стену? Скажи, Агнес, это поможет тебе внимательнее следить за дочерью?       — Не нужно! — в ужасе вскричала она.       — Тогда, может, я убью дочь? Она тебе не особо-то нужна.       Агнес рассмеялась в лицо опешившему Дьяволу.       — Не убьёшь, ведь она нужна тебе.       Люцифер долго молчал, с тихой яростью разглядывая Агнес. Она видел, как ходили его желваки. Конечно, Аделаида была слишком важна для Дьявола. Де Монпелье не хотела знать зачем. Бессмысленная ли это прихоть? Или орудие возмездия?       — Не убью, — с ненавистью выплюнул Люцифер, — но страдать заставлю.       Это была не пустая угроза, нет. Всё его руках страдало и иссыхало. Агнес познала это на себе, но не хотела, чтобы и душа Аделаиды обратилась в пепел. Достаточно в семье одной такой ведьмы.       — Нет. Не трогай её. Это всего лишь ребёнок.       — Это мой ребёнок. Аделаида принадлежит мне, а ты, бестолковая дура, чуть всё не испортила. У нас была простая сделка: ты рожаешь дочь и не подпускаешь к ней никого из моих братьев, а я оставляю вас всех в живых. Скажи, Агнес, это было так сложно?       — Прости меня, — прошептала де Монпелье. — Прости, мой повелитель, за беспечность. Я не думала, что кому-то из твоих братьев хватит смелости и сил прийти в мой дом. Позволь мне исправить свою ошибку. Позволь доказать тебе свою верность.       Она опустилась на колени перед ним, жалко склонив голову. Агнес была готова разорвать любого, кто встанет на её пути. Только пусть их не трогают. Только пусть они хоть немного побудут счастливыми.       Люцифер долго молчал, раздумывая. Но он до сих пор не убил де Монпелье — значит, молчаливое согласие уже есть. Есть шанс и хотя бы призрачная надежда.       — Хорошо, но не разочаруй меня, Агнес.       — Но как… как мне бороться с Раем? — осторожно спросила она.       — А зачем с ним бороться? — рассмеялся Люцифер. — Теперь он сам себя уничтожит.       И глубоко в душе Агнес этого боялась. Да, её семья издавна была повязана с тёмными силами и считала это скорее наградой, нежели проклятьем. Ад для них не казался страшным местом, где грешников ждут лишь боль и пытки. Ад — это возможность. Только не каждому такая возможность приходится по душе.       Но Ад не может существовать без Рая, как день без ночи, луна без солнца. Свет и тьма неразделимы. Де Монпелье, как и многие другие, добровольно встала на другую чашу весов, чтобы добиться равновесия, которое заложено в основе мироздания. Если его не будет, то наступит хаос. И именно этого хаоса больше всего боялась Агнес.