И тьма грядёт

      Гавриил отсутствовал совсем недолго, но, казалось, успел всё позабыть. Давно он не покидал Эдем на такой длительный срок. И не покинул бы, если бы не маленькая Аделаида. Несмотря на то, что влияние брата оказалось куда сильнее, чем можно было подумать, эта девочка оставалась светлой, как и сказали свитки. Гавриилу нужно просто очистить её от грязи, чтобы Аделаида могла засиять в свете Рая.       Она сама придёт к ним, стоит лишь показать, что можно иначе, можно без Люцифера. И, видя отливающие золотом деревья райского сада, Гавриил лишь сильнее убеждался в своей правоте.       Для каждого Эдем был свой. Он по-своему пах и цвёл, разные пестрели в нём краски. Для Гавриила он казался сотканным из золота и мёда с множеством маленьких, шумных пчёл. Воздух наполнял аромат тысяч белоснежных лилий — Гавриил сам сажал их много тысячелетий назад. Вдалеке тихо пела арфа, под ногами шелестела молодая трава.       И в Эдеме для Гавриила всегда был закат. Тёплый и ласковый, пронизанный розовыми, оранжевыми и персиковыми лучами, которые разукрашивали облака, каждый — по-своему, чтобы они смотрелись разными и совсем непохожими, но всегда в причудливых образах.       Но смотреть на Рай чужими глазами очень уж нравилось Гавриилу, и более всех ему полюбился тот, что принадлежал тому, кого люди назвали бы родным. Аделаиде.       С неба лился холодной, сотканный жемчужно-белоснежной паутиной свет луны и отражался тысячами звёзд в изумрудной траве, обильно покрытой росой. Где-то далеко, едва слышно, пел соловей в цветущих вишнёвых садах. Скрюченные годами деревья были усыпаны мелкими белыми цветами, которые прятали искривлённые, заломленные ветви, превращали вишни в молодых, полных жизни невест.       Под самым старым, толстым, уродливым деревом любила подолгу сидеть Аделаида. Оно цвело больше всех, и от редких порывов тёплого летнего ветра с его рук-ветвей срывались маленькие цветы и опадали на резную деревянную скамью, страницы книги, саму Аделаиду.       Здесь и нашёл её Гавриил. Он приблизился бесшумно, немного виновато и опустился на скамью. Аделаида, отложив чтение, тепло улыбнулась:       — С возвращением, Гавриил. Давно ты не навещал меня.       А ночи здесь были такие же тёплые, как и улыбки.       — Да, прости, — отозвался Гавриил, разглядывая Аделаиду.       В лёгких светлых одеждах она сама казалась ему ангелом. Ангелом в людском понимании. Такая чистая, невинная… И её попытался осквернить Люцифер так же, как и сейчас пытается её потомство. Если бы Аделаида знала! Но Гавриил понимал, что эта новость незаслуженно ранит до глубины души. Христианское прощение в руках Аделаиды было даровано всем. Даже тем, кто его не хотел и не заслуживал.       — И что же тебя так увлекло?       Но Гавриил не мог и лгать.       — Люцифер. Только он не увлёк, нет. Он стал ещё большим змеем, чем был.       — Не говори так. — Тихая просьба скорбным шелестом отозвалась в ветвях вишни.       Сколько бы усилий не прилагал Гавриил, Аделаида всегда оставалась отстранённой, в последние годы своей жизни она стала смотреть на всё со стороны, оживая лишь в те моменты, когда речь заходила о Люцифере. Как Отец любил его больше всех братьев, так и Аделаида отдала ему почти всю себя.       Много лет назад — Гавриил помнил тот день так же ясно, как и сегодняшний — он столкнулся с братом и восстал ради одной смертной души. Ради женщины, которая теперь светлой тенью сидела перед ним, виновато приглаживая юбки. Гавриил восстал, потому что верил, что Аделаида заслуживает покой Рая, а не мятежные огни Ада, он отдал всего себя: силы, всё ту же веру и даже мысли — чтобы спасти заплутавшую душу.       И спас. Метавшаяся между светом и тьмой, Аделаида выбрала свет, выбрала Бога и вечность с Ним и Его сыновьями. Она отвергла Люцифера ради спасения души, которая так за него болела. Падший брат вновь проиграл, но отчего-то всё равно казался победителем.       И поэтому Гавриил не мог простить этой привязанности. Он хотел верить, что в Раю Аделаида позабудет Люцифера, а его образ сотрётся и останется слабым воспоминанием, но всё вышло иначе.       — Не говори так. — Просьба разнеслась по саду и зазвенела тяжёлым эхом, отдалась ноющей болью в груди.       — Я бы и не говорил, — горячо зашептал Гавриил. — Но разве маленькая Аделаида, твоя внучка, заслужила тьму, толком не увидев света? Разве это честно? Справедливо? Разве так поступают с невинными агнцами?       Братья всегда говорили, что Гавриил рассуждает, как ребёнок. Но с Аделаидой он мог себе позволить не стесняться своих мыслей. Она была матерью, да, именно матерью. Заботливой и понимающей. Аделаида любила их всех, не выделяя и не обижая никого, и ссоры между братьями делали ей больно, даже тогда, когда она была гордой виконтессой Альби, Каркассона и Безье. Всегда стараясь примирить, успокоить, отговорить от безумства, Аделаида незримой тенью была рядом и всегда же могла выслушать. Понять и даровать прощение. Аделаида умела всё то, что не умел Отец, что не умел старший брат, никто из братьев. Иногда Гавриил думал, что она им всем в самом деле мать, такая же добрая и славная, как Мария для Иисуса Христа.       Аделаида была той, что, как и Отец, не выделяла никого, но любила больше Люцифера.       При упоминании внучки она как будто напряглась, заинтересованно заглянула в орехово-медовые глаза Гавриила. А ведь Аделаида многого и не знала о том, что творится на земле.       — Человек сам должен делать выбор, я понимаю. Но нельзя показать лишь одну сторону. А Люцифер… Он опять сказал, что его никто не понял.       — Его ведь правда никто не понял.       — Нет, его поняли, — горячо возразил Гавриил. — И поэтому изгнали. Он тоже сам сделал свой выбор. Тогда почему он не даёт того же права и Аделаиде? Да, она ещё маленькая девочка, но это же… Так не делается.       — Так не делается? — немного печально усмехнулась Аделаида, и в её взгляде Гавриил углядел знакомый блеск бессильного недовольства. — Делается так, как говорят более сильные. Простое правило, запомни его. Но если ты считаешь, что так нельзя, то дай маленькой девочке выбор. — Она немного помолчала, собираясь с мыслями. — Твой брат рано покинул нас и потому тоже многого не понял. Он порывист и горяч в своих решениях, в том, что делает. Ты должен быть мудрее, и тогда, возможно, твоими силами Люцифер… снова вернётся к свету. Ты ведь тоже веришь, что это возможно.       — Верю, — глухо согласился Гавриил. В какой-то момент ему показалось, что Аделаида догадалась. Догадалась о том, чего он боялся больше всего. Каждая душа, каждая распря и каждое столкновение — всё ради Люцифера, ради тающей надежды на его возвращение к свету.       — Прошу тебя, Гавриил, дай малышке выбор. Ты можешь спасти далеко не одну душу. Михаил, может, этого не видит, но вижу я.       О, Гавриил хотел, чтобы эти слова оказались правдой. Хотел больше всего на свете. Но было кое-что, что останавливало его, сковывало цепями, не позволяя даже сделать вдоха. Страх и неуверенность овладели им. Несмотря на все удачи и все победы, Гавриил понимал, что делал что-то не так, что-то неправильно.       Стоит ли спасать того, кому это не нужно? Люцифер всегда хотел любви, поддержки, понимания, восхищения. Только всё это было, когда он жил в Раю, рядом с Отцом и братьями. Но Люцифер оказался ревнив и не стерпел того внимания, что получили Адам и сначала Лилит, а затем и Ева. А потом ревность превратилась в ненависть и злобу, и брат восстал. Восстал и остался один. Пусть у него есть Самаил и другие падшие ангелы, что следуют и повинуются; есть и демоны, для которых он стал богом; есть и души невинных, что Люцифер осквернил своей тьмой.       Гавриил вновь посмотрел на глядящую себе под ноги Аделаиду, и впервые ему показалось, что брат делал это не для того, чтобы убедить всех в своём могуществе, силе и ненависти к Раю. Аделаида никогда не интересовала Рай: она была простой женщиной, такой же, как и множество других. А потом эта простая женщина отринула путь, предначертанный судьбой, и пошла своим. Пошла вместе с Люцифером. Или Люцифер пошёл вместе с ней, потому что увидел интерес Гавриила к ней.       — Скажи, тебе ведь нравится здесь? — быстро, словно в испуге выпалил Гавриил. Он часто боялся, что Аделаида пожалеет и однажды скажет, что выбрала не того брата. Он часто боялся, что родной человек отвернётся от него. Ближе Аделаиды у Гавриила больше никого не было.       — Да, — коротко кивнула она, — но я всё равно жалею, что попала сюда. Если человеческая душа и правда перерождается, то, значит, это кому-то и для чего-то нужно. Меня не покидает ощущение, что я была нужнее на земле, чем на небесах. Но, пожалуйста, не печалься — всё внутри сжимается от твоего грустного взгляда. Я благодарна, что ты не оставил меня, Гавриил, что пришёл в час нужды и помог. Я люблю Люцифера, но огни Ада… Их бы я не вынесла, ведь даже в Раю до сих пор не видели ничего ужаснее.       Гавриил побоялся ответить, что есть вещи пострашнее огней Ада, но братья (те, что не пали и не погибли) никогда не заговорят об этом вновь.

***

      Для каждого Рай был своим, но Михаил видел его глазами Аделаиды. Она создала то место, в котором Михаил не чувствовал себя пугающе маленьким и одиноким. Холодный, монолитный мрамор, строгость форм и размеров, тускло-белый — такой Рай пугал своего же творца.       Когда маленький Михаил пожаловался на это Отцу, то получил простой ответ. Каждый создаёт Рай по подобию своей души, сказал ему Отец, и тогда маленький Михаил испугался. Неужели его душа такая же белая, пустая, холодная? А с годами пришло осознание: у архангелов, да и у ангелов вообще нет душ. Так, лишь маска.       Хотелось верить, что за столько тысячелетий Михаил свыкся, но он всё также продолжал прятаться в чужом Раю. Он делал это всегда: сначала это был Адам, которого изгнали, потом брат, Уриил. Настоящей отдушиной стал Иисус: его Рай оказался самым прекрасным, самым… божественным? И собеседником Иисус оказался достойным. Михаил любил слушать его речи, ведь в них он слышал слова Отца.       А потом пришла Аделаида, и всё чаще стал бывать у неё старший среди всех братьев. И только тогда вспомнил, чей Рай Михаил впервые назвал и своим тоже. Это был Люцифер. Его Рай превосходил все те, что когда-либо существовали. Идеально. Непревзойдённо. Только Михаил забыл, заставил себя забыть и о брате, и о его Рае. Раз он пошёл против Отца, против братьев, раз он пал, то его не существует больше для Михаила. А ведь он верил ему… Больше всех верил!       И всё же забыл. А вспомнил, только когда к ним пришла Аделаида Тулузская — та, кого Михаил меньше всех ожидал увидеть. Слава шла впереди этой смертной женщины даже в Эдеме, и слава была не самой лучшей. Говорили, что Люцифер ей стал дороже собственного сына, что дурное семя он посеял в ней, и оно проросло.       Только в Рай вступила Аделаида рука об руку с Гавриилом. Такая чистая и невинная, босая и в белоснежном платье, что даже самые жестокие братья смягчились и просили у неё прощения. Лишь Михаил не просил. Не просил, потому что ничего не говорил о ней и не хотел говорить. Ему было спокойнее находиться в стороне, ведь Михаил самый старший, ведь он сидит на ступенях у Отцовского трона. А как можно направлять и помогать, если не видишь всего со стороны? Хотелось бы верить, что и Отец ушёл от них по этой же причине.       И сейчас Михаил наблюдал за Аделаидой Тулузской и Гавриилом издалека. Так, чтобы никто его не заметил.       Михаил мог спрятаться от всего Эдема, но только один из братьев мог его найти. Уриил тихо выскользнул из полутьмы, разглядывая старшего с лёгкой полуубыкой.       — Столько лет прошло, а ты всё стесняешься поговорить со светлой Аделаидой? — Голос у него мягкий, как бархат. Михаил любил слушать Уриила — речи его были плавны и отгоняли любые страхи и заботы.       — Что за глупости ты говоришь?       — Никогда не пытайся скрыть от меня правду, брат, — вновь улыбнулся Уриил, и Михаил на мгновение тоже улыбнулся. Но лишь на мгновение, короткое и эфемерное.       — Я и не пытаюсь. Тебя давно не было видно, Уриил. С тех пор, как ты взялся за смертную душу, совсем позабыл Эдем.       — Мой милый Михаил, я уже говорил, что её зовут Эсклармонда, и сейчас она нуждается во мне и моей помощи. Я никогда не забываю об Эдеме, но времена сейчас на земле… тяжёлые. — Брат печально вздохнул, и Михаилу на мгновение показалось, что Уриил скажет что-нибудь о Люцифере, но Уриил молчал. Он никогда ничего о нём не говорил и не обвинял, даже если было за что.       — Да, я видел, — задумчиво отозвался Михаил. — Юг Франции, гордый и необузданный, не хочет признавать, что это их катарское учение — ересь, а Папа и католики не могут смириться с силой катар. Крестоносцы стекаются в Лион, и они явно не хотят больше решать вопрос мирно. Мы уже видели это бессчётное количество раз.       — Нет, мой дорогой брат, я говорю о Люцифере, — тихо перебил его Уриил. — Зря ты закрываешь глаза на всё то, что он творит. Ты знаешь, я всегда молчал, но больше так продолжаться не может, Михаил.       — И что же ты предлагаешь?       — Напомнить — словом или делом — падшему брату, где его место. Он принёс нам слишком много бед и принесёт ещё больше.       Уриил был взволнован, но Михаил видел, что внутри брата клокотало горчащее разочарование. Только в ком? В нём или Люцифере? Уриил славился самым спокойным и миролюбивым нравом среди всех братьев, но даже он больше не мог молча смотреть на то, что в своей безумной ненависти творит Люцифер. И Михаила это пугало.       Однако, несмотря на страх, он не мог. Просто не мог.       — Если начнётся война, то вновь прольётся кровь невинных братьев, Уриил.       — А так проливается кровь невинных людей.       — Все люди грешны, — безразлично хмыкнул Михаил.       — Но какое отношение они имеют к нашим распрям? — повысил голос брат, и Михаил вздрогнул. — Уж лучше мы, чем они. Их Отец любит больше. Их Он поручил нам.       — Пожалуйста, не ссорьтесь. Твоё негодование, Уриил, и твоё безразличие, Михаил, всех пугают.       Рафаил как всегда появился громом среди ясного, знойного неба — неожиданно, но желанно. Целитель душ человеческих, он всегда исцелял и души братьев, но одному только по взгляду Михаил понял, какого мнения брат, который устало опустился на скамью и долго в тишине смотрел на луну. Уриил с Михаилом тоже молчали: брат был пристыжен, а Михаил… Он просто молчал, потому что не знал, что говорить. Да и не особо хотел.       Когда Рафаил вновь заговорил, казалось, весь Эдем внимал ему.       — Прав Михаил, что не хочет войны, но не прав в причине, — брат коротко улыбнулся, — потому что Бог есть любовь, и все мы должны любить друг друга, а не пытаться наказанием и силой доказывать свою правоту. Ты всегда помнишь об этом, Уриил, и почему-то забываешь в самый важный момент.       Пристыженный старшим братом, Уриил ничего не ответил, тем временем Рафаил продолжал:       — Люди всё повторяют за нами, и то, что сейчас происходит во Франции — тому доказательство, разве вы не видите? Брат идёт на брата. Разве этого хотел Отец? Нет и ещё раз нет. Я знаю, что вы не любите говорить об этом, но я скажу. Отец ушёл из-за наших распрей… — Своей мысли любящий рассуждать Рафаил не закончил, потому что Михаил знаком попросил его замолчать.       Он тяжело вздохнул, собираясь мыслями. Михаил правда не любил думать о том, из-за чего именно их покинул Отец. Одна только мысль о том, что Он покинул своих детей, разочаровавшись в них, отравляла разум.       — Ваши речи мудры и, возможно, в них есть доля истины. Но не один век Люцифер творит то, что творит. Это извечная борьба света и тьмы. Так было заведено с начала времени. Так оно и останется.       И последнее слово было за Михаилом.