***
За последние годы Аделаида стала для Гавриила главным советником и судьёй. Её слово — закон, её совет — единственно верное решение. Он правда верил, что если Аделаида считает Гавриила именно тем, кто одолеет непосильную задачу, то так оно и было. Только Аделаида не сказала одного: ради кого или даже чего Гавриил делал то, что делал? Ради неё или её маленькой внучки? Ради Люцифера или братьев? А может, ради себя? Гавриил всё чаще чувствовал себя красивым изображением на фреске в соборе, отпечатком образа в Евангелиях. Только и всего. Гавриилу, наверное, хотелось, как и раньше, выполнять Отцовские поручения или помогать братьям. А может, и нет. Он сам не мог ответить себе на вопрос, чего хотел, а потому не смогла и Аделаида. И всё-таки слова Аделаиды достаточно вдохновили, чтобы Гавриил возвращался в Каркассон, переполненный решимостью. Но стоило ему увидеть ту, для кого он решил стать верным хранителем и другом, как в душе что-то оборвалось. Бледная, недвижимая и задумчивая, Аделаида стояла под деревом и крутила в руках завядший цветок. Опоздал. Просто опоздал. Стоило отвернуться на мгновение, как с его маленькой и милой Аделаидой произошло что-то… что-то ужасное. Гавриил опустился на колени, испуганно сжал холодные детские ручки, заглянул в задумчиво-безразличные голубые глаза. В них он увидел угасающий Рай Аделаиды Тулузской. — Аделаида, что случилось? Это был Люцифер? Он обидел тебя? Транкавель покачала головой, неуверенно сжала руки Гавриила в ответ. — Твоя мать… — догадался он. — Что она сделала с тобой? — Научила видеть… всякое, — задумчиво отвечала Аделаида. Она вздрогнула, опустила взгляд и как будто вся съёжилась, сделалась ещё меньше, чем была. — Люцифер разозлится, если узнает, что я вновь общалась с тобой, а я не хочу, чтобы он злился. Злиться — нехорошо. Тогда он меня пугает. Удивительно, что только тогда. Гнев Люцифера — одна из самых страшных вещей, которые когда-либо видел Гавриил, потому что она порождает войны, убийства, чудовищ… Гнев Люцифера — проклятие и для людей, и для ангелов. Сам же Гавриил в лучшие дни, до того, как брат был низвергнут, побаивался его и его ветреного настроения. Или, вернее, попыток казаться хорошим, особенным. Гавриил это понимал. Но по-настоящему понял, только когда стало слишком больно. Будет ли теперь доволен брат? Будет ли счастлив, чувствуя, что победил? Он уже победил, потому что Аделаида Транкавель, совсем ещё маленькая девочка, смотрела на архангела Гавриила и видела… Видела нечто иное. Гавриила это пугало. Она милый ребёнок, разве нет? Собственные слова ранили острее меча, больнее самых страшных угроз Люцифера. Осталось ли что-то милого в ней? Осталось ли что-то от ребёнка? Как странно. Иногда Гавриилу казалось, что в нём живёт совсем маленький, пугливый мальчишка, хотя за его спиной не одно тысячелетие. А в шестилетней Аделаиде… Люцифер чужими руками убил в ней ребёнка. Раньше Гавриил бы сказал, что за это убьёт брата, что поднимет весь Эдем против него. Сказал бы, но не сделал. Остался в стороне, уступая другим братьям возможность разобраться самим. Только теперь Гавриил не смог снести той жестокости, что сотворил Люцифер. И впервые за последнее время Гавриил вспомнил, что он архангел. Бог — его сила, а Бог есть свет и надежда. — Не волнуйся, он тебя не обидит, — ободряюще улыбнулся Гавриил. — Я сам поговорю с ним. Аделаида испуганно дёрнулась, выронила завядший цветок и с ужасом посмотрела на него, и этот неожиданный, почти животный страх передался и Гавриилу. Он не знал, почему так испугался, но в глубоко душе зародилась и начала крепнуть уверенность: эта Аделаида тоже будет права. Всегда. Что бы она не сказала, что бы не сотворила — правда останется на её стороне. Её правда на её стороне. — Ты ведь уже говорил с Люцифером. А меня он никогда и не обижал, — с недоумением протянула Аделаида. Это пока не обижал. Хоть брат никогда и не славился терпением даже ради своих безумных, жестоких и любимый идей, Гавриил оказался поражён. — Он обидит тебя, — потупив взгляд, пробормотала Транкавель. — Я видела это, и это было страшно. И больно. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Гавриил вздрогнул и внимательно посмотрел на Аделаиду. Да, она видит «всякое» — какие-то образы и видения, в которые облачились детские страхи. Возможно, видит будущее, уродливое и искажённое тенью Люцифера. Но может ли такое будущее оказаться правдой? Нет, Гавриил этого не допустит. — Тебе не стоит бояться, — уверенно проговорил он. — То, что ты видишь, может и не произойти. — Значит, Каркассона в огне не будет? — Не будет, — чуть помедлив, ответил Гавриил, и Аделаида благодарно улыбнулась, на мгновение прикрыла глаза. — А я ведь до сих пор не знаю твоего имени, — нарушила установившуюся тишину Транкавель. — Как мы будем общаться, если я тебя не знаю? — Гавриил. Меня зовут Гавриил. — Как архангела? — Милая Аделаида, — с теплой улыбкой отозвался Гавриил, — это я и есть. — Значит, и крылья у тебя есть? — с недоверием спросила Транкавель. — Есть. — И ты покажешь мне их? — Может быть, в один прекрасный день, — рассмеялся Гавриил, мягко проведя по светлым, пушистым волосам. — Это нечестно! Тогда я не буду с тобой разговаривать! — насупилась Аделаида и, по-детски обиженно вздёрнув нос, отвернулась. — Не будешь, значит? Тогда мне не остаётся иного выбора, — вздохнул Гавриил и, схватив Аделаиду на руки, начал кружить её, такую лёгкую и маленькую, под звонкий хохот.***
В первые мгновения Раймунд не мог поверить своим глазами. Когда Анна представила незваную, но такую желанную гостью, он повёл себя не как виконт Каркассона, Безье, Альби, Амбьяле и Разеса, а как мальчишка. Транкавель поприветствовал Эсклармонду, и голос его странно дрогнул. Это заметил он, заметила и дочь, Анна, которая тут же поспешила покинуть залу, и стоящая по правую руку Агнес. Но сама Эсклармонда не обратила на это ни малейшего внимания, лишь извинилась за внезапный визит и попросила возможности уединиться с виконтом, чтобы поговорить с глазу на глаз. Только она и Раймунд. Агнес ничего не это не сказала, не возмутилась, хотя имела право, лишь беспокойно взглянула на него и бесшумно проследовала за падчерицей. Вновь вспомнились её таинственные слова о войне. Да, они взволновали Раймунда, но ненадолго. Жена иногда говорила странные вещи, от которых кровь стыла в жилах, но редко когда что-то из её жутких слов оказывалось правдой. Транкавель и рад был бы забыть, выкинуть предостережение Агнес из головы. Ему это даже почти удалось. «Послушай… — зазвучал в голове голос жены. — Когда я давала тебе плохие советы?» Никогда. Из всех советников, соратников и союзников — самым ценным и на удивление верным оставалась Агнес. Её надуманные предсказания не сбывались никогда, но советы… Де Монпелье была умнее и дальновиднее многих. Может ли быть, что Эсклармонда покинула свою обитель из-за надвигающейся угрозы? Тогда зачем ей идти в Каркассон? Несмотря на всю власть, Транкавель оставался вассалом своего дяди, графа Тулузского, и к нему, более опытному и могущественному, стоило ехать Эсклармонде. — Чем мы обязаны такому неожиданному визиту? Раймунд пригласил Эсклармонду присесть на массивную скамью и устроился рядом с ней. — Похоже, вести до Каркассона теперь доходят совсем плохо, раз его могущественный господин не замечает, что творится у него — да и не только у него — под носом. Смутные опасения зашевелились в душе Раймунда. «Готовься к войне», — тихим эхом воспоминаний донеслись до него слова Агнес. Но какая война? Разве решатся католики… Нет, слухов много, а обещаний покарать мечом и огнём достаточно в своё время получили и родители Раймунда. То же он услышал и на совете. С этим же согласились многие. Но не все. Для собственного успокоения Транкавель решил обратиться и к магистрату, и к свободному совету одновременно. Власть на Юге редко принадлежала кому-то одному, ведь равенство заключалось не только в вере, взглядах или речах, но и в правлении. Граф или виконт — он должен слышать глас и мнение народа, должен считаться с ним. И для Раймунда, росшего в тени матери и верившего, что её правление будет вечно, это стало настоящим спасением. — Благодарю, что пришли, — приветственно улыбнулся Транкавель, поднимаясь навстречу прибывшим мужам. — На горизонте показываются мрачные тучи. — И на груди у этих «туч» кресты, — отозвался Анри, первый среди равных в магистрате. — Вести до Каркассона нынче идут долго, но в нём распространяются пожаром. Тяжело вздохнув, Раймунд встал у небольшого узкого окна, взглядом окинул широкий двор. — Тогда вы знаете, о чём я хочу вас спросить, — наконец проговорил он. — Хотите спросить: будет война или нет? — отвечали ему. — Мы не провидцы и не можем предсказать будущее. А Агнес? Могла ли она именно предсказать? И может ли теперь поручиться за свои слова? Транкавель не знал и не хотел знать ответов на эти вопросы. Под палящим солнцем на Святой Земле, жена виделась бы прекрасной и нежной дамой сердца, всё было бы куда проще. Если там кто-то и мог убить Раймунда, то только сарацин или Бог. Но родной Каркассон не был Святой Землёй. Это был его дом. Дом, который хотят разорить его братья по оружию, назвать его своим. Его братья по оружию готовы грабить, убивать, насиловать. Его братья по оружию готовы уничтожать неверных. Неверные… Транкавель ненавидел это слово. Вера у каждого своя. И для каждого она по-своему верна. Здесь, на Юге — в Окситании — люди жили в мире с соседями, и неважно, кто они: евреи, сарацины, «еретики». Главное — соблюдать законы и уважать обычаи. И весь Юг жил так: в мире, спокойствии и процветании. Никому не нужны были вражда и войны. Тогда что же получалось? Те, кто убеждал в правильности только своей веры, отрицал всё, что не походило на неё, готовы были нарушить законы Божьи? Готовы были пойти крестовым походом на людей, живущих в мире и согласии? Нет, Раймунд не мог понять этого. Ни понять, ни уж тем более принять. — Да… — задумчиво вздохнул Транкавель, — Со стороны Рима не было ни требований, ни угроз. Но не лучше ли быть готовым к войне, чтобы она не стала громом среди ясного неба? — А разве мы не готовы? — коротко улыбнулся Анри. Раймунд вздохнул, вспомнив эту улыбку. Каркассон, может, и готов. А остальные города и деревни? Даже Безье вряд ли выдержит натиск крестоносцев. Но Транкавель знал законы Юга и подчинялся им, ведь понимал, что бывает, когда один человек присваивает всю власть себе. — Смею напомнить, что в Каркассоне, как и во всех землях Юга, правит не только виконт, но и магистрат с советом, — с расстановкой проговорил он. Эсклармонда лишь мягко улыбнулась. — В Каркассоне он есть. Только и всего. Влияние вашей матери было слишком сильно, виконт Раймунд. — Увы, оно сыграло с нами злую шутку, — задумчиво отозвался Транкавель. — Мою мать настолько любили, уважали и… боялись, что ей отдали власть по доброй воле. Она была мудрым и сильным правителем, даже отец это признавал. Это же признавал и признаёт до сих пор весь Юг. Боюсь, по силе влияния она уступает только вам, госпожа Эсклармонда. Однако есть и другой пример, куда более мрачный, — Раймунд поднялся, задумчиво прошёлся в тишине взад-вперёд. Когда он заговорил вновь, голос его зазвучал голосом трубадура: — Раймунд Первый, мой дед, показал всем правителям Окситании, как делать не нужно. Вы знаете эту историю, госпожа Эсклармонда? — Возможно, — уклончиво ответила она. — Не сомневаюсь, что знаете. Но всё-таки я расскажу, — Транкавель вновь сел рядом с Эсклармондой, внимательно посмотрел на неё. — Мой дед проявлял излишнюю независимость там, где этого не требовалось. В вопросах войны, если быть точным. Знаете, как он закончил свою жизнь? Его убили, растерзали в Безье, прямо в церкви Святой Марии Магдалины и Святого Иуды. А вместе с ним погибли мой дядя, епископ и бароны. Покой Юга был нарушен, потому что город пришлось усмирять силой. Вот что происходит, когда виконт начинает считать себя единоличным правителем. — Ваш дед, если позволите, чужими руками пытался развязать братоубийственную войну, чем был недоволен весь Юг. Безье, Каркассон или Разес… Какая разница, где именно люди не смогли сдержать своего гнева? Я хорошо помню эти события, хоть и была совсем молодой, почти девочкой. И если не ошибаюсь, ваш отец пусть и с чужой помощью, но смог покорить Безье и помиловал всех виновных. — Только кто помилует невиновных от дедова проклятья? — печально усмехнулся Раймунд и, поймав вопросительный взгляд Эсклармонды, поспешил объяснить: — Транкавели верят, что перед смертью мой дед проклял свой род и весь Юг. Я не думаю, что Бог слышит только те молитвы, которые были произнесены в соборе, но те, что были произнесены в храме… Как вам кажется, госпожа Эсклармонда, насколько сильно будет такое проклятие? Эсклармонда поднялась и встала у окна. Там же, где как-то стоял Раймунд во время совета. Она долго молчала, перебирая какие-то свои мысли, и Транкавель жалел, что не умел их читать. — Да, вы не ваш предок и уже тем более не ваша мать. Вы — это вы. Но расплачиваться за проклятье деда, за силу матери и за их — и нашу — веру придётся вам, — проговорила Эсклармонда, взглянув Раймунду прямо в глаза. Он вздрогнул, но всё-таки смог сохранить лицо. — Я спросил. И получил ответ. «Так или иначе, последнее слово за вами, Ваша Милость…» Будь Эсклармонда ему матерью, то она обязательно бы ударила. Транкавель прочитал это в её отчаянно-раздражённом взгляде. Раймунд продолжал верить, что виконт должен делить свою власть с магистратом и советом. Только почему-то все прочие считали иначе. Все, кроме Агнес, которая предпочитала видеть и знать всё. Возможно, ей, как и Аделаиде Тулузской, стоило бы забрать всю власть себе. — Крестоносцы стекаются в Лион, Раймунд, — тихо сказала Эсклармонда, отводя взгляд. — Ты ведь знаешь, чем это чревато. — Крестоносцы? Да, я знаю, только… — Транкавель осёкся: за что ему оправдываться, да и зачем? В словах Эсклармонды была истина, и он хорошо знал это. Но не он ведь пригласил их на Юг! — Они пришли не вестями обменяться, — продолжала Эсклармонда, и ничто в её голосе не выдавало тревоги, волнения или страха. — Они пришли не выпить или погулять, не помериться силой. Они пришли усмирить юг Франции, так долго остававшийся бельмом в глазу Рима и Святого Престола. Ты был знаком с многими из них и потому знаешь, чего от них можно ожидать. А знают ли об этом твои… соправители? Раймунд не нашёлся что ответить. — Крестоносцы стекаются в Лион, — повторила Эсклармонда. — Они тебя уничтожат, — почти что прошептала она и поспешила покинуть залу, но у массивных дверей остановилась, коротко улыбнулась: — Благодарю за то, что позвали на турнир, виконт Раймунд. — Турнир? — не понял Транкавель. — Конечно. Я была очень удивлена таким спешным приглашением. Будем надеяться, что рыцари и простые жители Юга успеют так спешно собраться. — Но турнир? В такие времена? — Раймунд с недоумением разглядывал Эсклармонду. Он сразу понял, чего она от него хотела, но не понял, для чего. — Именно в такие времена он нам и нужен. Сейчас начало марта, возьмёмся за работу и успеем точно в срок. Людям нужна вера в лучшее и успокоение духа — жаль, что иная, высшая вера не всегда в этом может помочь, — Эсклармонда устало вздохнула, — а нам нужно собрать виконтов, баронов и графов, не привлекая лишнего внимания, — терпеливо, как совсем маленькому ребёнку, объяснила она. — Вы спрашиваете мнение совета, а я хочу спросить всех знатных людей Юга. — И хотите это сделать незаметно. Сейчас, когда всё внимание Франции приковано к Окситании. — Так было всегда, — усмехнулась Эсклармонда. — Только внимание со временем изменилось. А сейчас не стойте, вам нужно спросить, что думает ваш совет, и разослать гонцов. Среди пёстрых шатров и песен трубадуров будет сложнее разглядеть правду.