***
Весна в этом году выдалась на удивление тёплой: в начале апреля сады уже зацвели. Уриил не врал, когда говорил, что об их красоте ходят легенды. Древние и таинственные… Там бы встречаться с дамой сердца. Но не до дел сердечных нынче было в Окситании, поэтому изумрудно-зелёные поляны стали местом для игр, а старые, мощные деревья стражами прятали за собой детей. Гавриил редко когда бывал серьёзным: переполненный чувствами любитель веселья и забав никак не походил на грозного архангела, который когда-то должен был возглавить небесное воинство вместе с Михаилом. Видел бы кто его сейчас: растрёпанный и запыхавшийся, в одной рубахе, он гонялся за счастливо визжащей девочкой, которая неуклюже перебирала ножками. Но именно за это Уриил и любил брата, который никогда не стеснялся быть собой и прятался в Раю, делая вид, что Земли просто не существует. Гавриил в чём-то и сам был ребёнком, таким же беззаботным. Поделился он своею беззаботностью и с немало удивлённой Анной. Она встала на пути у Люцифера и разделила взгляды Рафаила, но даже не подозревала, что сестра сдружилась с кем-то без её ведома. И доверилась. — Приятно видеть тебя таким счастливым, Гавриил. Брат вздрогнул и остановился, немного растерянно разглядывая непрошеных гостей. Аделаида тоже замерла, увидев сестру в обществе незнакомца, и тут уже прибежала обратно к Гавриилу, немного пугливо залезла к нему на руки. Гавриил редко когда бывал серьёзным, и это была одна из самых больших его ошибок. Как он мог позаботиться о ком-либо, если не мог позаботиться о себе? Ему всё казалось, что люди такие же крепкие, как ангелы, что они сами, без усилий смогут справится с любыми напастями, будь то голод или болезнь. Это ведь не Гавриил несколько лет назад привёл Аделаиду Тулузскую в Рай. Это она привела его. Или так показалось только Уриилу, который давно разглядел в брате некоторую небрежность к людским телам. А ведь они такие хрупкие: сожмёшь чуть сильнее, и затрещат, а то и вовсе сломаются. Только вот маленькую Аделаиду Гавриил прижал к себе бережно, как самую хрупкую и драгоценную в мире вещь, а она обнимала его за шею, стеснительно отворачивалась. — Не ожидал тебя увидеть в Каркассоне, Уриил, — отвечал брат, недоверчиво щурясь. — Пути Господни неисповедимы, — коротко улыбнулся Уриил. — И что же так неожиданно повернуло твои пути сюда? — Воля госпожи Эсклармонды. И разговор. Ты позволишь? — Конечно, — немного рассеянно отвечал Гавриил. Он поставил Аделаиду на землю, присел рядом и, сжав маленькие ручки, что-то тихо говорил. Уриил хотел знать, что именно сказал ей брат, но всё же не решился подслушать. Всё-таки дело Гавриила оставалось его делом. По крайней мере, пока. Аделаида прибежала к Анне и взяла её за руку. От Уриила не укрылось, как девочка с любопытством оглядела его, думая, что никто не заметил, и послушно последовала за сестрой, которая растерянно молчала. — Гавриил, хочешь совет касаемо Аделаиды? — прямо спросил Уриил, и мягкая улыбка исчезла с его лица. — Хочу. — Откажись от неё, отдай мне. Ты делаешь это не ради маленькой Аделаиды, а ради себя или… Скорее даже Люцифера. Это не принесёт девочке добра. Каждое слово — острее ножа. Каждое слово ранило глубоко, потому что сказал Уриил правду. Он, как и Михаил, никогда ничего не говорил, если не чувствовал уверенности в своих речах, если не нашёл доказательств в правоте. А сейчас… Только глупец не замечал, как Гавриил любил Люцифера и какую боль причинило его падение. Наверное, он даже горевал больше Отца. Гавриил восхищался Люцифером, и не было ни дня, когда он не грезил о возвращении брата к свету. Уриил сам иногда думал о том же, да только способы Гавриил выбирал… не самые лучшие. Так Люцифер только черствел и ожесточался. — Знаешь, что я скажу тебе на такой совет, Уриил? — Брат сощурился, и по лицу его скользнула змеиная усмешка. Страх и смутное беспокойство поселилось в душе Уриила: Люцифер улыбался также. — Не знаю, но буду рад, если ты расскажешь мне, — миролюбиво улыбнулся он. — Лети обратно к Михаилу, — с обидой выплюнул Гавриил. — Что плохого в моём желании воссоединить семью? Что плохого в моём желании помочь брату? Люцифер ещё наш брат, Уриил. Ты помнишь? — Удивительно, каким ребёнком ты становишься, когда поднимается вопрос о семье, — вздохнул он, отводя взгляд. — И я, и Михаил, и весь Эдем помнят об этом и не забывают. Но не все кричат о том на каждом шагу. — Хватит. Твои советы тут же превращаются в учения. — Прости, Гавриил. Я не хотел тебя обидеть, — сказал Уриил, видя, насколько сильно задели его слова. Брат не сделался раздражительным и не принялся убеждать в своей правоте, он лишь молчал, судорожно вздыхая и отводя взгляд. Это не было похоже на Гавриила, и сомнение начало одолевать Уриила. А действительно ли в этот раз правда встала на его сторону? Брат неопределённо повёл плечом, показывая, что не желает что-либо говорить. Уриил вздохнул, осторожно обнял Гавриила. — Не расстраивайся понапрасну, — проговорил он. — Понимаю, это тяжело и больно, но жизнь — особенно наша — на этом не заканчивается. — Я ненавижу Люцифера, — прошептал Гавриил, уткнувшись в братское плечо. — Сначала он разрушил нашу семью, теперь рушит семью Аделаиды. Зачем? Ему ведь… ему ведь тоже было больно. А сейчас он делает больно другим. Брат взглянул на Уриила, как будто тот мог дать ответы на все вопросы, но тот лишь вздрогнул, увидев красные от слёз глаза. Гавриил всегда был добрым и заботливым, и не ему так страдать из-за далёкого прошлого. — Ты не видел Аделаиду, — продолжал Гавриил, и слёзы катились по его щекам. — Она казалась мне такой потерянной, такой напуганной. Они сломали её, понимаешь? Она же совсем малышка, а во снах видит лишь пепел и мертвецов. Мне было больно от предательства Люцифера, но это… Это больнее, Уриил. И этого я простить не смогу. — Дорогой брат, из всех нас ты самый сочувствующий и добрый, — улыбнулся Уриил, сжимая плечо. — Если всё так, как ты говоришь, то тебе суждено спасти маленькую Аделаиду. С тобой она кажется беззаботным ребёнком, и, видит Отец, всем будет лучше, если она такой останется. Я был не прав, когда сказал, что ты это делаешь не ради Аделаиды. Мне стыдно, и я прошу у тебя прощения. Позаботься о ней, как о самом ценном, что есть на свете. Но Уриил так и не решился сказать, что были среди братьев те, кто всё-таки мог и хотел позаботится о той, от кого отказался Михаил. Возможно, и сам Михаил бы решился, если бы смог поверить в себя и перестать прятаться в тени чужого Рая. Но Михаил всё ещё находился в Эдеме, а Гавриил получил желаемое. И оставалось лишь надеяться, что младший брат справится.***
Госпожа Эсклармонда не была похожа на других Добрых женщин, которых Пьер встречал до этого. В ней виделись сила и твёрдость духа, а не благочестие и такое же смирение. Анна, вот чей нрав поражал своей смиренной кротостью. Пусть она желала смерти Её Милости, пусть почти никому не доверяла. Пусть. Для Пьера она уже стала святой, идеальной. Он восхищался сестрой, а её грехи он превращал в достоинства, потому что сестра знала про них и сожалела о том всей душой. Поэтому Транкавель относился к другим с подозрением, если даже не ревностью. И отцовское восхищение, восхищение взявшего его к себе ещё ребёнком, не помогло ему перебороть те странные чувства, что вызывала эта Добрая женщина. Все счастливо улыбались, целовали руки, падали на колени перед госпожой Эсклармондой. Пьер же хотел всего того же для Анны, хотя ей бы такое вряд ли пришлось по душе. Транкавель не испытывал к госпоже Эсклармонде никакого интереса, зато она к Пьеру — очень даже. — Ты очень похож на отца. Не кровью, но духом, — улыбнулась она. — Я знаю. Все об этом только и говорят, — спокойно отозвался Транкавель, даже не поднимая взгляда. — Кажется, ты тоже не рад мне. — Госпожа Эсклармонда сказала это с таким видом, будто считала подобное совершенно нормальным, обыденным явлением, и Пьеру стало очень стыдно. Отец был бы разочарован. Воспитанник виконта Раймунда Роже Транкавеля, его сын, а ведёт себя, как ревнивый ребёнок. — Тоже? — переспросил Пьер, не решившись ответить госпоже Эсклармонде. Он ведь и правда был не очень ей рад. — Твоя сестра, Анна, смотрела на меня точно таким же волчьим взглядом, словно бы я пришла грабить ваши земли. — Анна просто не привыкла доверять незнакомцам. — А ты не привык доверять тем, кому не доверяет твоя сестра? Госпожа Эсклармонда говорила легко и даже непринуждённо. Своими словами она не пыталась обидеть или оскорбить, она просто говорила правду, относясь к ней с уважением. И Пьера подобное жутко смущало. — Что поделать? — виновато улыбнулся он. — Времена сейчас неспокойные, и лучше заранее узнать, кто и с какими намерениями приезжает в родной дом. — Понимаю, — кивнула госпожа Эсклармонда. — Сейчас тяжело доверять каждому, кто говорит, что пришёл с благими намерениями. Но за свои я могу поручиться. Мною движет то же желание, что и вами: я хочу защитить то, что мне дорого, пусть вопрос цены слишком высок. — И какова же цена? — Пьер впервые с интересом посмотрел на собеседницу. — Моя вера. Он вздрогнул. — Вы готовы отказаться от неё? Есть что-то важнее неё? — А твоя сестра готова отказаться от своей веры ради того, что она любит? Транкавель не знал и не хотел знать ответа. Госпожа Эсклармонда же потрепала его по волосам, по-доброму улыбнулась. И тут Пьер понял. — Я разделяю веру сестры, — серьёзно сказал он. — Вот как? — Госпожа Эсклармонда медленно кивнула. — Так ты тоже католик? Пьер нахмурился, помотал головой. — Как и сестра разделяет мою, — добавил он, чтобы было понятно. Пьер вообще этих разговоров не любил, потому что знал: тяжело выйти сухим из воды, когда речь заходит о такой непростой и спорной вещи, как религия. Да и рассуждать о Боге, о сути веры, добре и зле Транкавель не любил и попросту не умел. Он говорил, что думал, но как только мысль облекалась в слова, то сразу теряла свою правильность, а то и вовсе смысл. Вот и сейчас он пытался сказать госпоже Эсклармонде, что думает, но не обидеть её. Интересно, как справлялся отец? Как ему удавалось никого не задевать и жить со всеми в мире? — Мы все разделяем взгляды друг друга и поддерживаем их. Мы дали обещание. Они часто собирались и проводили время вместе. Почти всегда каждый занимался своим делом, при этом помогая остальным. Так, например, все с удовольствием выбирали Анне цвет ниток, читали с Аделаидой сложные для неё слова, выстраивали рядами камушки, называя их рыцарями и смотрели, как Пьер отрабатывает разные варианты ведения боя, рассказывали Жану истории и легенды. Все четверо обожали слушать истории. Неважно какие, неважно о чём: о любви и смерти, о войне и доблести, о семье и дружбе, о прошлом и будущем. И всё-таки их интерес неизменно приковывало к себе будущее. Что их ждёт? Какая участь уготована дому? Как изменится мир через века? Пока ответы давала лишь фантазия, которая придумывала всё-всё-всё. О таинственной Мелюзине, о существах, похожих на людей, но пьющих их кровь, о чудовищах и сражающихся с ними героях. Юные Транкавели много времени проводили в компании друг друга, но редко когда Его Милость собирал их всех вместе. Анна взволнованно посмотрела на Пьера, прижала к себе Аделаиду. Жан в последнее время стал совсем молчаливым и стеснительным и сейчас прятался за спинами старших, цеплялся за тоненькие ручки Аделаиды. — Вы хотели видеть нас, Ваша Милость? — спросил Пьер. Хоть он и был не намного младше Анны, но чувствовал себя ответственным за жизни и благополучие всех остальных. Он их щит и меч. Он их опора и надежда. Виконт Раймунд поднял взгляд, как будто только сейчас увидел детей. Жан вздрогнул, теснее прижался к Пьеру, и тот ласково растрепал светлые кудри. — Да… — Его Милость потёр шею. — Очень рад видеть, что вы так дружны. Все четверо переглянулись. — И вы заботитесь друг о друге? — Виконт улыбнулся. — Конечно, — кивнула Анна, и Жан прижался и к ней. Пьер всё чаще замечал, что младший брат смотрит на неё не как на сестру, а как на… мать? Хотя откуда Пьеру узнать, как дети смотрят на родителей? Но Жан так ластился к ней, жался и ходил за Анной по пятам. Она, конечно, ничего не говорила и никогда не отказывалась от общества младшего брата. Аделаида тоже тянулась к Анне, и она… Кажется, она стала для них матерью, сама ещё оставаясь девочкой. — Тогда я могу быть уверен, что ничто не разделит вас? — Да. — Пообещайте. Все четверо, пусть и плохо понимая зачем, дали слово заботиться друг о друге и не покидать никогда. Отныне и впредь взгляд одного становился взглядом и всех остальных. Отныне и впредь сначала стояла семья, а потом всё остальное. Пьер не совсем понимал, зачем это понадобилось Его Милости именно сейчас, ведь и Жан, и Аделаида недостаточно выросли, чтобы понимать смысл произнесённых слов. — Вам не повезло с родителями, — устало улыбнулся Его Милость, и во взгляде его промелькнуло такое разочарование, что Пьер невольно уставился в пол. — Но повезло друг с другом. Цените это. — И мы ценим, — отозвался Пьер. — Спасибо, — вздохнул виконт Раймунд. — И если вам не тяжело, то… зовите меня отцом. — Мы дали обещание, — вновь повторил Транкавель. — Взгляд одного — взгляд и всех остальных. И не стоит вам беспокоиться понапрасну, госпожа Эсклармонда. А теперь прошу простить, меня ждёт младший брат. Пьер поспешил удалиться, чтобы не вызвать ещё больше вопросов со стороны Эсклармонды. Ему всё казалось, что его мысль не раз исказилась до неузнаваемости, хотя впервые он сказал ровно так, как думал.***
— Странно всё это, — вздохнула Эсклармонда, крутя в руках перо. Солнце уже давно село, и на Каркассон опустилась глухая, непроглядная ночь, пусть и не очень тёмная. Эсклармонда немало времени провела в глубокой задумчивости, держа в руках всё то же перо: она хотела написать письмо (Уриил не решился даже спросить, кому оно предназначалось), но так и просидела до глубокой темноты без движения. Свечей не зажигали. Эсклармонда оставалась наедине со своими мыслями, и Уриил почувствовал себя как никогда лишним. Он стоял, облокотившись на стену, разглядывая её хмурые, но всё такие же благородные черты лица. Уриилу стоило бы уйти, чтобы не мешать Эсклармонде, но он всё не решался. Хотел узнать, из-за чего она так взволнована, но боялся даже произнести лишнего слова. Уриил уважал Эсклармонду и потому не стал мешать её рассуждениям. — Скажи, тебе не кажется это неправильным? — наконец подала голос Эсклармонда, с разочарованием отложив перо. Глаза уже привыкли к темноте, поэтому Уриил, с лёгкостью приблизившись к столу, занял свободный стул. Если Эсклармонда хотела обсудить тревожащие её вещи, то Уриил радовался как ребёнок. Ему нравилось говорить с ней, нравилось помогать, но Уриил бы никогда не стал навязывать Эсклармонде своё мнение. Это ведь она разрешила одному из сыновей Господа остаться подле неё. — Что же именно, милая Эсклармонда? — слабо улыбнулся Уриил. — Я бы мог с лёгкостью прочитать твои мысли, но не уверен, что это именно то, что тебе нужно. — Да, я хочу услышать твоё мнение. Разве не странно, что дети растут сиротами при живых родителях? — Полагаю, ты о семье виконта Транкавеля, — понимающе кивнул Уриил. — Но я всё-таки не совсем понимаю, о чём ты говоришь. — Я говорю о том, что дети сами о себе заботятся, — терпеливо пояснила Эсклармонда, но в голосе её сквозило раздражение. — Они и живут сами по себе. — Так ты переживаешь, что дети лишены внимания? Позволь, я познакомился со старшей, Анной, и младшей, Аделаидой, и обе девочки не выглядят так, как будто им не хватает пары обращённых в их сторону глаз. — То же впечатление у меня сложилось и о Пьере, но… — Но всё-таки у них есть отец. Раймунд Транкавель и сам не познал родительской любви, а всё внимание он получил лишь как наследник, а потом и виконт. Не стоит его винить в том, что он не знает, как подступиться к детям и как найти с ними общий язык, — проговорил Уриил, пытаясь в темноте разглядеть глаза Эсклармонды: слишком хотелось знать, что они выражали. — Да, Раймунд пытается во всём быть идеальным. Увы, у него не всегда это получается, — со вздохом согласилась Эсклармонда. — Но ты ничего не сказал об их матери. Она тоже не познала родительской любви? Уриил нахмурился. Агнес де Монпелье… Всё она познала. И родительскую, и братскую, и супружескую любовь. Она познала и любовь Люцифера, если, конечно, брат ещё не забыл значения этого слова. Люцифер любил всех тех, кто мог бы помочь ему в достижении цели. Любил по-своему, извращённо. Любил до тех пор, пока нуждался в человеке. А потом ломал. И Агнес, впустившую в свой дом, позволившую приблизится и к своим, и к чужим детям, Люцифер тоже любил. И ненавидел, потому что предчувствовал: Агнес предаст, как только появится шанс. Но шанса не появится. Это Уриил знал наверняка — никто в Раю даже не желал слышать её имени. Она соткана из тьмы и греха. Но почему-то никто не хотел помнить, что Агнес де Монпелье не всегда была такой. Уриил бы и рад напомнить об этом самому себе, но никак не мог смириться с рушащимися из-за неё жизнями детей. — Потому что матери у них нет. Есть лишь Агнес де Монпелье, которая жаждет увидеть свои седые волосы, — холодно отозвался Уриил. — О чём ты? — Добрая, чистая Эсклармонда, разве ты не чувствуешь присутствие здесь чего-то древнего и тёмного? То мой брат, Люцифер. Он пришёл в этот дом по приглашению ведьмы, и ведьму эту зовут… — Агнес де Монпелье, — с ужасом прошептала Эсклармонда. — Ты хочешь сказать, что твой… брат… — Он мне больше не брат, — перебил Уриил, стараясь сохранить безразличный вид. В темноте с трудом удавалось разглядеть его нахмуренное лицо, растерянно бегающий по очертаниям комнаты взгляд. — Хорошо. То есть ты хочешь сказать, что Люцифер губит детей виконта? — А разве не видно? — с горечью отозвался Уриил. — Он губит и их, и нас. И больше в ту ночь он не проронил ни слова.