(Первый раз)
Ведам знал его ещё до того, как впервые встретил: знал как хана Нижнего города, что правил не слишком-то ханскими методами, и как талантливого мастера-зачарователя, чьи амулеты всегда отличались редким изяществом, и как загадку, как мера, лет восемь назад возникшего словно из воздуха и всколыхнувшего весь Бодрум. Стоит ли удивляться, что Ведам был заинтригован? Что мечтал увидеться, поговорить, докопаться до сути? А потом они встретились, и манящая тайна впервые наложилась на мера из плоти и крови. Ведам услышал голос: чуть хрипловатый, глубокий, богатый оттенками, как выдержанное вино; увидел улыбку, полную ярости, страсти, кипучей внутренней силы... Он был обречён с самого начала.(Способ выразить чувства)
Ведаму было не привыкать обходиться без слов, и в своих чувствах он впервые признался так: губами приник к запястью, к узкой изящной ладони, к нервным и одуряюще длинным пальцам, чьи подушечки украшали едва заметные шрамы, так похожие на его собственные. Следы от работы с камнями душ... Ведам боялся надеяться, что его поймут правильно, и всё равно надеялся. Но когда эти с ума сводящие пальцы ему ответили, когда коснулись лица, когда, чуть дрожащие, обвели ему бровь и несмело скользнули к скуле, он тоже всё понял без лишних слов. Им с Таем непросто было открыться друг другу, но Ведам не переставал пробовать.(На расстоянии)
Он был так близко и так далеко! Протяни руку, и сможешь коснуться щеки, и проследить один из рубцов, перечертивших бровь, и расплести тугую аспидную косу... Протяни руку, и в лучшем случае схлопочешь по пальцам. Дураком Ведам не был: с первого взгляда различил следы пыток и хорошо представлял, что может скрываться у Тая под одеждой. Такие раны никогда до конца не заживают и меняют не только внешне. Нужны невероятные смелость и сила, чтобы снова рискнуть кого-то к себе подпустить, но и смелости, и силы у этого мера имелось в избытке. Доверие Тая было непросто завоёвывать, но Ведам знал: оно того стоило.(Ссора на пустом месте)
Ведам не считал себя обидчивым, но были вещи, задевавшие его за живое: хлёсткое “ненормальный!”, намёки, что звания он получает “за красивые глазки”, или неуважение к стражницкой службе. Тай успешно обходил эти подводные камни — кроме того раза, когда попросил снять шлем и умудрился мельком, но зацепить все три. Тай отослал тогда стража-куратора прочь, как надоевшую собачонку — и Ведам залаял в ответ, не думая даже, что тот и сам растерялся. Казалось, его пристальный взгляд вытягивал на свет все Ведамовы странности и нелепости, сдирал с него выдержку вместе с кожей... Они с Таем редко ссорились на пустом месте: нужда научила их обезоруживающей честности.(Нежность)
Хан бодрумских нищих не разрешает детям побираться: сгоняет их в храмовую школу, выучиваться читать и писать. Тай знает цену образованию и сам очень любит книги; жаль, что глаз устаёт слишком быстро, и подолгу пялиться в буквы он больше не может... Иногда Ведам читает ему вслух, морщась от звуков собственного голоса: пухлые приключенческие романы, бретонские новеллы в легкомысленных обложках… У Тая длинные, чёрные как эбонит ресницы; с каждой улыбкой они чуть подрагивают, и Ведам чувствует, как они щекочут ему кожу — даже когда сидит на другом конце комнаты. Рядом лежать, конечно, всегда приятнее — особенно когда Тай засыпает, положив ему голову на плечо.(Секс)
Фантазии, которыми Ведам перебивался первое время, были не особо изобретательными: обычно он просто касался себя так, как привык, но вместо собственных рук представлял руки Тая. Дело было не только в Ведамовой неопытности: поначалу он и видел-то только руки да лицо, и домысливать что-то казалось почти кощунством. Зато какие то были руки! Изящные, и смертоносные, и с магией, дремлющей на кончиках длинных и ловких пальцев — руки, которые хочется боготворить и которым так сладостно отдаваться! Первый их опыт выглядел примерно так же, как грезилось одинокими ночами: в одежде, одними пальцами… Впрочем, общение с Тависом быстро расширило Ведаму горизонты — и разнообразило арсенал фантазий.(Строительство мостов)
Когда Тавис впервые для него разделся, Ведама закоротило, как угодивший под пресс анимункуль. Одно дело — догадываться и воссоздавать из деталей пережитое, и совсем другое — видеть всю карту перенесённых возлюбленным пыток и слышать за каждым шрамом эхо отчаянной боли, вплавленное в его естество. Чёрная ярость, какой Ведам очень давно не испытывал, захлестнула его с головой: уже тогда он понял, что больше не сможет терпеть и держаться на расстоянии. Не сразу вышло отринуть эгоистичные мысли, но Тавису приходилось куда тяжелее, и Ведам всё-таки справился: опустился на колени, заранее вымаливая прощение и выражая любовь — неумело, но искренне. Перед грядущей разлукой непросто было насытиться.(Долго и счастливо)
Ничто так не укрепляет отношения, как совместные думы об утилизации отрубленных голов. Тавис предлагал избавиться от останков “проверенным способом”, предусмотрительно не вдаваясь в подробности: не хотел ставить любовника-стража в ещё более двусмысленное положение. Ведам же противился: понимал, что Тавис боится за него, боится оставлять при себе улики, и только поэтому не рассматривает иных вариантов. В итоге решили так: головы не убегут, и ещё будет время, чтобы придумать выход… и обнаружили, что укоризненный взгляд мёртвых глаз обоих до полубезумия возбуждает. В некоторых вопросах Ведам и Тавис были на удивление единодушны, и потому их ожидало нескучное и почти сказочное “долго и счастливо”.