Сюшка. 14:54 Не грусти, Тошенька. Скоро смена кончится и мы погуляем.
Я начинал улыбаться как безумец. Катя первую неделю спрашивала, что со мной такое произошло, но потом просто перестала, украдкой наблюдая, как я улыбаюсь. Я будто медленно сходил с ума, попутно утопая во льдах его глаз. А потом разом, резко и неожиданно, я начал задыхаться. Меня будто потянули за ногу на самое дно. Он был абсолютно везде: в голове, в душе, в сердце, под кожей. Сердце пускалось отбивать чечетку, когда я видел его. А по вечерам я выпивал по бутылке вина, грустно глядя на Печеньку. Почему-то я понимал, что из этого ничего не выйдет. Что у меня нет шанса добиться Попова, что я никогда не почувствую его тепло под боком. А так хотелось, чтобы все вещи, весь я, пропахли именно им! Но я всё так же наблюдал за тем, как он, прикрыв глаза, улыбается лучам солнца, что лезут ему в глаза. Смотрел лишь со стороны без возможности прикоснуться к прекрасному. И это сильно меня убивало, закручивал руки за спину, придавливало грудью к грязному и пыльному полу. Но спустя две недели я научился с этим жить. Только-только смирился, принял, привык, всё пошло по пизде. Встречи стали всё реже и реже, смс всё короче и короче. Образ мужчины медленно расплывается, терялся. Так прошёл еще один месяц. Я потихоньку начал возвращаться, вроде бы всплыл и вдохнул полной грудью воздуха, что так не хватало. Я потерял его, как думал я; я разлюбил его, как думал я. Но всё исконно идет по пизде. Мы с Сенькой-печенькой возвращались с прогулки, все потные, уставшие, но до одури счастливые. Я широко улыбался и бежал вслед за Сеней, что несся домой будто поезд. Он лавировал между прохожими, а я за ним. — С-е-е-ень! — тяну я ласково и поправляю чёлку, слегка мокрую. — Чего ты так несёшься домой, проголодался что ли? Я замолк, останавливаясь у лавки у парадной. Возле подъезда стоял Арсений. Поводок нещадно тянулся, а пёс жалобно тявкал и тянулся к мужчине. Попов повернулся к нам лицом и, широко улыбнувшись, подошёл ко мне. Близко. Сердце, как раньше, как месяц назад, начало танцевать чечётку. Попов улыбнулся и закат отразился в его голубых глазах. Тогда то я и понял, что мой личный ад, это Арсений собственной персоной. Арсений, к которому нельзя прикоснуться, к которому нельзя прижаться, поцеловать. Сенька бегал вокруг нас, тявкая. Я немного пошатнулся назад, но тут же был прижат к Арсению им же самим. Он обнимал крепко, прижимая к себе, будто не собирался меня никогда отпускать. Да я и не был бы против. Арс медленно провёл носом по изгибу шеи и глубоко вдохнул, а на выдохе сказал то, что мне только снилось: — Я люблю тебя, Ангелок, — как же я люблю, когда он меня так называет. Этому предшествует занимательная история о том, как промокнув под дождем, мы пришли ко мне сушить одежду. Скинув с себя мокрую худи и джинсовку, я стянул с себя футболку, которая была холодная и неприятно липла к телу. Тогда Попов сказал: "Такие лопатки только ангелам под крылья..." Потом он отвел взгляд и извинился. Это было так мило, я его никогда не видел смущенным. С того момента и начались все эти: Ангел, Ангелок и Ангелочек. Всё зависело от ситуации. Грустно всё это вспоминать именно сейчас, сидя на полу по среди пустой спальни и с наполовину пустой бутылкой красного вина. Говорил, что любит, клялся, что никогда не бросит и не придаст. Сколько же фальши было в его словах! Это же, я наивный дурачок, повёлся на жизнь как в сказке. А оно вышло вот как... Два месяца назад... Я стоял в парке у дома, кутаясь в парку. Печенька где-то бегал по снегу, хоть я его просто не убегать далеко. Я скурил уже наверное не одну сигарету пока ждал его. Руки мерзли даже в перчатках, поэтому я растерал ладони друг о друга и оглядывался по сторонам. — Привет, — послышалось справа и я обернулся, встречаясь с голубыми глазами, — такими родными и любимыми! — и тонкой линией губ. — я хотел... поговорить с тобой. — Привет, — ответил я опасливо, и жестом указал на лавку. Чувствую я, что упаду если мы будем стоять тут. Мы сели на лавку. Вокруг витало какое-то напряжение, хоть, не знаю, ножом его режь, что ли. Книжки я так и не начал читать, не до них стало. Арсений нервно что-то перебирал в кармане и смотрел вперед, так же нервно стуча ногой по каменной тропинке парка. Я на него смотрел внимательно, долго, пытался понять, что с моим парнем не так, но не мог ничего уловить. — Антон, — резко выпрямившись и повернувшись ко мне, выдохнул он. — нам нужно расстаться. Я сглотнув ком, точнее попытался, и посмотрел на его зажмуренные глаза. Он будто ожидал удара, криков... Но я почему-то был спокоен, или это иллюзия? Кажется, иллюзия. От осознания его слов, сердце стало биться чаще, дыхание спирать, а истерика подкатывать потихоньку большим комом к горлу. — Ладно, — ответил я и отвернулся от него, смотря на свою собаку. — хорошо. — Ангел, — он взял меня за руку, я как-то остранённо посмотрел на это и хмыкнул. — я люблю тебя. Только пойми, нам нужно расстаться. — Пошёл ты, — я выдернул свою руку и глубоко вдохнул. — любит он. — Антон, — брюнет смотрит на меня так, как делает это Печенька, — жалобно, — пообещай, что не потеряешь меня. Просто... пойми, это всё сложно, но не теряй меня никогда. Арс снова берет мою руку в свою и кладёт в неё маленькую вещицу. Поцеловав пальцы в перчатках, он медленно поднимается с лавки и, улыбнувшись так тепло, разворачивается и уходит. Я шмыгаю носом и рассматриваю брелок, в виде красного сердца, а по середине, красивым шрифтом и белым цветом, выведена фраза: Не теряй меня никогда. Окликнув своего пса, я поднимаюсь с лавочки. Я не могу врубится, что он меня бросил. Так часто он говорил, что он не бросит, не растопят всё то, что было между нами. А сейчас? Что он сделал сейчас?! Предал. Ушёл. Оставил. Тот кто обещал быть рядом ушёл, сказав, что любит. Присев перед Печенькой, — думаю, он забудет, что я его раньше звал Сенькой или Сюшей, — прикрепляю брелок к ошейнику. Пускай будет красиво болтаться на его ошейнике. Ему он очень идёт. Почему-то волнами накрывает от осознания, что... всё кончено? Восемь месяцев отношений, столько времени потрачено... Но я не жалею — чего жалеть, было же всё-таки так ахуенно, как у меня не было никогда. Столько нового я узнал, я никогда не пожалею об этом. Лишь, наверное, тогда, когда полностью осознаю, что нужно удалить контакт "Сенечка", что нужно убрать подальше фотографии с ним, что нужно забыть дорогу к его дому, что нужно забыть его... Печенька снова бежит вперед, натягивая повод. Он тянет меня за собой и я, медленно передвигая ногами, иду за ним. А пёсик мой к нему так привык, вот же скотина. Сюшка же скучать будет, скулить потом. Вот же скотина, обо мне хоть не подумал, а об животном хотя бы подумал? Закрываю квартиру на ключ и бросаю их на тумбу с обувью. Скину ботинки и оттолкнув их много, снимаю парку, ерошу волосы перед зеркалом. Смотрю на себя в зеркало: какой же я жалкий, брошенный! Растоптан. Чувствую, что подкатывает злость и провожу рукой с кольцами по шее, отворачиваясь. Печенька где-то в гостинной играет с пищащей курицей, за окном медленно опускается снег, а я сижу в спальне и убираю фотографии с Арсом в коробку. Одна за одной рамки бережно кладуться в коробку, им суждено остаться там навсегда. Я никогда не достану их из этого места, спрячу на балконе. Нет, на балконе сыро, спрячу в шкафу с одеждой. Закидаю сверху хламом. Забуду. Мои дни сменялись быстро, словно кадры. Прошёл первый месяц и я совсем расклеился. Проебываю пары, не хожу на смены в кафе, говоря, что немного заебался или просто заболел. Серёга пытался прикрыть, но меня всё равно уволили. Да мне и похуй, если честно. Выходя из подъезда с Сюшей, сразу же закуриваю и отцепляю поводок. Как-то похуй на этих старух с тростью и мамаш с колясками — пусть тявкают в свое удовольствие, мне похуй. Пёс быстро уносится вперед, даже не ждёт меня. Немного обидно, но я лишь шмыгаю носом и ругаюсь про себя, наступив в грязную лужу.***
Меня охватывает паника. Я мечусь от одного прохожего к другому, спрашиваю у каждого, оглядываюсь, но не нахожу. Сенька сбежал. Понимая это, я схватившись за голову, оттягивая волосы, сажусь на лавку. Как я мог упустить его? Он же всегда приходил, когда я его звал? Всегда возвращался! Шмыгаю носом и закрываю лицо руками. Сначала один, следом, через месяц другой, они будто сговорились! Решили сделать больно вдвойне, убить до конца, сломать. Никогда раньше не плакал, даже когда Попов ушёл, но сейчас ушла вся моя жизнь. В одном животном был весь мой мир, он будто крутился вокруг него. Последний месяц я жил то только ради Сени. Хоть и бухал, хоть и не играл с ним совсем, но яже был рядом, под бочком. Я даже разрешил ему спать с собой, а когда он немного погрыз ножку кровати я его даже не ругал! Но он всё равно потерялся. Нервно обновляю все группы с передержками, но всё глухо. Лишь каких-то котиков и псов бездомных выкладывают, не на одной не Сюши. Провожу по, влажным от дождя, волосам рукой и смотрю вперед. Не хочется чтобы он пропал навсегда. Я жизни без него даже представить не могу. Это мой мир, моя вселенная, моё солнце. Все крутится вокруг него. Он мне очень дорог. Дороже всего на свете, я даже иногда думал, что люблю его больше, чем Попова. Но потом понимал, что на самом деле одинаково. Вернувшись в квартиру, публикую в каждой группе анкету о Сеньке-печеньке: его фотографию, что было при нем, когда он убежал и свой номер телефона. Надеюсь, что есть ещё добрые люди в нашей стране и они вернут мне моего пса. Надеюсь, его не съедят. Боже, почему всё так через жопу, что за, ёбаная, карма?! Нервно постукивая пальцами по столу и смотрю перед собой. В голове просто ком из мыслей, ни за одну не ухватиться. Понимаю, что я сейчас заплачу. Поднимаюсь из-за стола и достаю с самой верхней полки бутылку красного вина, открываю её и выпиваю прямо из горла. Как же всё через жопу... Так прошёл второй месяц с того момента, как мы расстались. Сегодня ровно два, завтра уже третий пойдёт. Я так и не нашёл за месяц Сеню, очень грустил и до сих пор плаваю на дне чаши уныния, но для души взял щенка колли из передержки. Назвал Бордер. Чтобы хоть немного было ближе к породе Сеньки. Снова выпиваю из бутылки и вытерев рот тыльной стороной, поднимаюсь на ноги, шатаясь подхожу к шкафу. Кое-как достав оттуда эту ебаную коробку с фотками, ставлю её с грохотом. Выгнав Бора из комнаты, закрываю дверь и снова сажусь на пол. Медленно, с мазохистким удовольствием, отрываю скотч. Липкая лента, — как ожидаемо! — липнет и я только сильнее психую. Не, ну, а чё она такая противна и липкая?! Зло пыхтя, я все-таки расправляюсь со скотчем и наконец открываю коробку. В комнате темно, но благодаря свету луны, я мог увидеть мутные очертания лиц, улыбок. Достаю одну за другой и раскладываю их вокруг себя. Наконец достав все, откидываю коробку в сторону, на кровать, и начинаю вынимать из рамки фото. Этих фотографий около десяти. Каждая разная, но на каждой мы улыбаемся. Но на одной из них Арсений один. Это одна из тех сотен фотографий, что я сделал за два месяца до того, как мы начали отношения. На ней он улыбается, когда ветер треплет его волосы. В тот день был лёгкий ветер, мы сидели в парке в тени деревьев на траве. Люблю эту фотографию, а за что, даже не знаю. Просто люблю и всё тут. Я тогда только-только начал понимать, что влюбляюсь; не знал, что начну задыхаться без Арса. Без них обоих. Пускай хотя бы один, да вернется. Главное — вернётся. Допиваю вино и смотрю на фотографии вокруг себя. Каждая несет за собой историю, что-то интимное и сокращенное, дорогое для сердца и памяти. Мгновенья запечетленные на каждой из них — бесценны. Собрав их кучей у кровати, падаю на постель и моментально засыпаю.