***
Следующий день приносит Акселю умиротворение-тире-депрессию. Вроде, всё спокойно, но как-то слишком. Как и прошлой ночью, в нём нет ни одной эмоции, а в груди снова дыра. Даже разговор с Манон не сильно помогает, хотя она и пытается взбодрить парня, даже не зная причины: — Эй, ну всё будет хорошо, я уверена, что бы у тебя там ни происходило, — голос девушки бодрый и заботливый. — Так что соберись. Сегодня последний день съёмок, а потом выходные и твой концерт, который я очень жду! Так что верю в тебя. Слова Живье крутятся в голове Орьяна всю дорогу, пока он едет на съёмки. Сегодня ему снова приходится рано встать, и он удивлён, почему Манон уже не спит, и в какой-то мере рад, ведь это его, если и не сильно, но успокаивает, точнее сам разговор с подругой. Все уже в сборе, в квартире, когда он подъезжает. Гримёр снова недовольна его видом, но Аксель просто слушает её, не решаясь как-то объясниться. Нет ни желания, ни сил этого делать. Видимо, все замечают его настроение, поэтому стараются избегать с ним контакта. Все, кроме Максанса. — Спасибо за телефон. Асса сказала, что это ты ей передал. Только почему-то убежал сразу. Аксель замечает, что мужчина тоже выглядит не очень. Его голову посещает мысль, что, когда он приходит с мешками под глазами после бессонной ночи, так же выглядит и Фовель. Словно они оба не могут уснуть после событий, связанных с их отношениями. Но он быстро прогоняет эту мысль, отказываясь верить в то, что Максанса как-то волнуют эти их самые отношения. — Пожалуйста, — равнодушный голос и взгляд в никуда. — Я тут подумал, может— — Извини, сейчас съёмки начнутся, — прерывает его Аксель и, бросив непроницаемый взгляд, уходит, поступает точно так же, как Максанс вчера. А тот не может понять, что произошло. Его только что отшили? Он сжимает кулаки и смотрит в спину Орьяна. У него не возникает мысли узнать причину такого настроения партнёра, вдруг серьёзно что случилось. «Думал, может, во мне что-то не так, в моих чувствах и в моей голове. А оказывается, это просто ты. Хотел уже перестать быть мудаком и принять свои чувства. Но, похоже, на них тебе плевать. Что ж, посмотрим, что из этого выйдет» — с каждой секундой Максанс чувствует нарастающее неприятное напряжение в груди, переходящее в злость. Он явно не понимает, на что идёт. Аксель в это время сидит в комнате, где будут происходить съёмки и смотрит в окно, на прохожих. Он подмечает одежду, в которую они одеты, скорость шага, питомцев, лица, выражения. Большинство людей улыбаются, смеются, что-то рассказывают друг другу. Кто-то идёт вместе со своей парой, целуется, нежно обнимает; кто-то идёт один, хмурый, недовольный или же равнодушный. Всё это как-то успокаивает Орьяна. Он понимает, что его проблемы не так значимы, у других может быть и похуже. Он садится на диван и ожидает съёмочную группу. Давид прибывает через пять минут и что-то объясняет ему, но он не особо вслушивается, лишь кивает. Камера включается. Теперь он — Лука. Лука, который лежит на диване и смотрит в телефон. Но тут приходит Мика. Они разговаривают насчёт ориентации и геев, точнее Лалльман пытается об этом говорить, но у него получается не очень, и Мика уходит, обидевшись. Но зато ему удаётся рассказать об Элиотте. И он пишет ему, сообщая о том, что мог рассказать хотя бы соседу, и спрашивает, не хочет ли он встретиться завтра. Элиотт отвечает, что это круто, но следом пишет, что, возможно, они поторопились. В этот момент Аксель перестаёт играть, он становится одним целым с его персонажем. Он вспоминает про сообщение Камиль и бьёт несколько раз телефоном о диван, хотя так и было задумано. Внутри клокочут злость и обида.***
После Орьян снимается в сцене с Робеном, Полем и Лео. Друзья Луки веселятся в его квартире, играют в приставку и смеются, а тот безэмоционально пялится в переписку с Элиоттом. После его зовут на вечеринку, на которую он не хочет идти. Аксель — тоже. Ведь эта сцена с Максансом. Ему не хочется его даже видеть, не то что сниматься. Но приходится. Давид хвалит его за то, что он смог передать все чувства персонажа — а на самом деле — свои: боль, страдание и обиду. Аксель улыбается, но получается ухмылка, что не скрывается от режиссёра. Он интересуется о состоянии парня, но тот отвечает, что просто не выспался. Все собирают вещи, чтобы переместиться на другую локацию — дом Хлои. Некоторые уже уехали, остались лишь съёмочная группа и, если Аксель не ошибается, несколько человек из каста. Он надеется, что Максанса здесь нет, и уходит в туалет. По пути пару раз Орьян врезается в стены, так как смотрит под ноги. Ему кажется, что, если его собьёт машина, он не заметит — просто встанет и пойдёт дальше. На него словно давят все проблемы этого мира, сил нет ни на что. Да ещё и в груди неприятное чувство: будто его сердце кто-то больно сдавливает рукой. И он знает, кто это — Максанс. Даже когда его нет рядом, он всё равно здесь, внутри, под кожей и в голове. Аксель смотрит в своё отражение в зеркале и вздыхает, упираясь руками в края раковины. «Утром было лучше. Наверное, я ведь не смотрел в зеркало. Наверное, боялся своего отражения. Это и правильно. Очередная ночь с рыданиями не могла пройти бесследно. А всё этот… А что он сделал? У него просто есть девушка. Что в этом такого? Ты же общаешься с Манон, так что… А может… может, с Манон что-то получится? Забуду этого Фовеля, и сразу станет лучше» — Аксель усмехается и ополаскивает лицо. — «Когда в последний раз подобные обещания сбывались, напомни?» Дверь открывается, и он видит в отражении, как заходит Максанс. Внутри у парня всё замирает, затем пульсирует, а потом и вовсе сжимает. Голова начинает кружиться, дыхание перехватывает, а сердце заходится в бешеном ритме. Он не готов встретиться с ним лицом к лицу. Хотя бы не сейчас, не когда он готов расплакаться в любую секунду. Орьян уже чувствует, как сдавливает горло и щипет в глазах, и пытается как-то сдерживаться. Следит, как мужчина аккуратно закрывает дверь и поворачивается к нему. Внутри всё кричит, что нужно бежать, пока не поздно. Добром это не кончится. Ведь Максанс мог поговорить с ним и при всех, а теперь они наедине, в узком помещении. Все уже давно разъехались, а о них вообще могли забыть, или же они думают, что весь каст уже на месте. Рука Акселя непроизвольно выставляется вперед, и он пятится, вжимается спиной в стену и смотрит со страхом. Что-то в виде Максанса заставляет его бояться: то ли глаза, в которых мелькают непонятные огоньки, то ли руки, запирающие дверь на замок, то ли недобрая улыбка. — Нам… нам надо уже идти. Все на месте. Ты же не хочешь, чтобы Давид нам потом нотации о пунктуальности читал? — голос дрожит и срывается. Сам Аксель дрожит, бегает глазами по комнате, старается найти пути отхода, но Максанс большой и сильный и вряд ли даст ему сбежать. В том, что он сильный, он в очередной раз убеждается, пока крепкие руки хватают его за плечи и вдавливают в стену. Но не сильно, лишь слегка сдавливая. Тепло кожи ощущается даже через ткань толстовки. — Я знаю, — а вот голос Максанса уверенный металлический, с нотками удовольствия. От этого голоса Акселю хочется и растаять и провалиться сквозь пол. Да поглубже. Он тонет в изумрудных глазах и одновременно проклинает их. Данэ-Фовель вызывает в нём множество противоречий: его хочется то любить, то ненавидеть, то избить. Последнее хочется больше всего. Рука уже заносится, но её останавливают, прижимают над головой, как и вторую. Максанс молчит, и Акселю становится вдвойне страшно. Внутри уже не просто копошение, а целый бунт чувств. Ему кажется, что мужчина слышит лихорадочное биение его сердца. Орьян перестаёт дышать, когда партнёр наклоняется к нему, но всё равно улавливает аромат его одеколона. Того, который до сих пор не выветрился с одежды парня. Фовель чуть улыбается, кивает и утыкается носом чужую шею. Водит по ней носом, касается губами, слегка закусывает. Будто ему мало тех засосов, что сошли совсем недавно, и он оставляет новые, вперемешку со следами от зубов. Акселю хочется умереть. Вот так взять и умереть, наплевав на всё: на съёмки, на Убу, на концерты, ведь ему противно от самого себя, от своих противоречивых чувств, от желания ощущать чужие губы всё больше. Он пытается не думать об этом, но не может: все его мысли в данный момент занимает лишь Максанс, что уже стянул с него толстовку, а Орьян этого не заметил. Его зубы проходятся по выступающим ключицам, плечам, шее, подбородку. Возможно, в другой ситуации он бы счёл это на пьяное состояние Максанса, но сейчас тот трезв. Совершенно. Поэтому парень не знает, на что можно списать такое поведение. Да он даже думать не может, отвлекаясь на боль от укусов и засосов. — Пусти! Пусти, блять! — он пытается вырваться, оттолкнуть, но кто он по сравнению с Фовелем? Да и как-то вяло он это делает, словно и не хочет. Так, для галочки, чтобы сделать вид, что это ему неприятно. Слышится звук смешка — так как Аксель не может ничего видеть из-за белых пятен перед глазами. Он чувствует, как острые зубы оставляют следы от ямки у ключицы до уха, прикусывают мочку, сжимают её, а затем горячий подключается язык, зализывая, проводит дорожку в обратном направлении. В какой-то момент Акселю становится приятно. Он пытается сдерживать себя, но всё равно издает стон. Не боли, а удовольствия. Плавится под чужими руками, под натиском настойчивых губ, что уже везде: на подбородке, носе, щеках, лбу, шее. В груди уже не противный ком, а сгусток приятных ощущений. Орьян чувствует, как возбуждается, и пытается отстраниться, потому что знает, к чему это может привести. Но его руки уже гуляют под чужой футболкой, оглаживают тело, исследуют. Он прижимает Максанса ближе к себе, позволяет ему зацеловывать и прикусывать нежную кожу, оставлять засосы на шее и синяки на запястьях от крепкой хватки. — Нет, стой… Не надо, — он всё еще пытается продолжать сопротивляться, но вяло и не ощутимо. Максанс с силой впивается в его губы, проникает языком, проходится по ряду зубов. Аксель уже не чувствует спину — так сильно она прижата к стене. В принципе, он не чувствует остальные части тела. Зато ощущает пожар внутри, снаружи, в воздухе, везде. Становится невыносимо жарко, душно, что голова снова начинает кружиться. Фовель прикусывает чужую губу, и Орьян чувствует привкус крови во рту. От этого ему сносит крышу еще больше. Он готов прямо сейчас воплотить в жизнь слова Максанса, произнесённые в туалете кафе. Тогда он тоже прижимался к нему, гладил, оставлял засосы, но на этом всё и кончилось. А сейчас точка невозврата уже пройдена. Так думает Аксель. Максанс в это время ликует, празднует победу. Он ведь этого и добивался. Он знает, что Орьян такой человек, что забудет любую обиду, любую вражду, но не догадывается, что в этот же вечер всё изменится. Когда Фовель отстраняется, Аксель издаёт разочарованный вздох, пытается вновь прижаться к мужчине, но вовремя приходит в себя. Он выглядит запыхавшимся, смущённым и довольным. Как и Максанс, который молча разворачивается и уходит. Орьян съезжает по стене, утыкается лицом в колени и пытается восстановить дыхание и понять, что же сейчас произошло. Перед глазами мелькает лицо мужчины, а на коже всё ещё ощущаются его прикосновения. — Блять, — единственное, что выдаёт он перед тем, как выйти из туалета. В квартире уже никого не было.***
До следующей локации Аксель добирается быстро и в приподнятом настроении. Все уже в сборе, ждут только его. Он быстро объясняется, что не успел пойти вместе со всеми, поэтому вызвал такси, а то задержалось. Никто не возражает, и парень рад. Он ищет взглядом Максанса, но поиски не оканчиваются успехом. Давид объявляет, что у них есть десять минут на подготовку, и уходит к съёмочной группе. Орьян решает использовать это время с пользой и продолжает искать Фовеля, но тот так и не находится. Выделенное время пролетает быстро, остаётся пять минут, и объявляется Максанс. Вместе с девушкой. Камиль, думает Аксель и пялится на парочку, переставая дышать и ощущать окружающий мир. Звуки становятся приглушёнными, на улице словно темнеет, хотя и так уже вечер — съёмки заняли довольно долгое время, ещё и перекусы, отдых, неудачные дубли и обсуждение серий. Максанс знакомит Вершуе с ребятами, улыбается, смеётся, что-то рассказывает, внимательно оглядывает всех. Парень, будто в замедленной съёмке, следит за тем, как они обнимаются, как Фовель гладит девушку по щеке и целует. Почти так же, как делал это с ним. Все хлопают, поздравляют, говорят, что они прекрасная пара. А Аксель молчит. Стоит в стороне и пялится. И вдруг замечает направленный на него пронзительный взгляд, даже несмотря на сумерки. Ощущает насмешку в чужих глазах. Сердце Орьяна снова сжимается, или же кто-то его сжимает. Да так сильно, что гудит голова. Парень на несколько минут теряет ориентир и чуть не валится на землю из-за дрожащих ног, но всё-таки удерживается. Словно сквозь вакуум слышится голос Давида, объявляющего, что съёмки начинаются. Аксель, точнее его тело движется по направлению к дому, в котором громко играет музыка. Сам он погружён в свои мысли. «Я думал… я ведь думал, что он всерьёз целовал меня. Что это его чувства. Как же… какой же я дурак! Объяснить причину его недавнего поведения тем, что он просто пытался собраться с мыслями и силами для поцелуя… Блять, да это же просто смешно! Ты такой придурок, Аксель. Наивный идиот. Как ты мог поверить во всю эту хрень? Даже слепой бы разглядел, какой он мудак. Надо было сразу слать его куда подальше. Да и свои чувства в придачу, может, и не чувствовал бы сейчас настолько хуёво». Аксель приходит в себя, когда Поль со всей дури стучит по двери и кричит что-то про отжигание на вечеринку. Дальше парень снова уходит в себя, на автомате следуя сценарию. Он приходит в себя только после того, как Робен говорит про его семью, то есть Луки. И он полностью отдаётся чувствам. Налетает на ребят, бьёт куда-то, но всё-таки пытается как-то контролировать свою силу. Его выталкивают на крыльцо и, он замечает Максанса, и снова целующегося, как и следует сценарию. В нём окончательно что-то обрывается. Он убегает. Но его тут же останавливает Давид, говорит, что у него всё хорошо получилось. Он отводит к гримёру под одобряющие слова каста. Все довольны его работой, говорят, что словно стали его персонажем. А ему всё равно, ему плевать. Пле-вать. На всех: на друзей, съёмочную группу и в первую очередь на Максанса. Его даже не успевают до конца загримировать, как он вскакивает и направляется к перекрёстку, где должна сниматься сцена с воротами. Аксель чувствует, что готов разрыдаться, поэтому старается ни с кем не пересекаться. Режиссёр на это ничего не говорит, лишь отмахивается, мол, хочется побыстрее закончить съёмки. Он говорит, что камера включена, но Орьян даже как-то не слушает. Мысли снова поглотили его. Он идёт, чувствует, что ещё чуть-чуть — и сорвется. Так и происходит. Ворота дрожат от его удара, затем проходятся краями по земле от второго. Аксель бьёт со всей силы, от души. Не жалея себя. А зачем? Ему плевать. Он бьёт последний раз и чувствует адскую боль в руке. Подносит её к груди, сдавливает, прижимается спиной к воротам и скатывается. Ему невыносимо больно, он готов разрыдаться прямо сейчас. Но позволяет себе лишь всхлипнуть и искривить рот от боли: моральной и физической. Орьян замечает кровь на костяшках. Не искусственную, а настоящую. Ему больно разжать пальцы, даже просто слегка пошевелить рукой. Он поднимает взгляд и видит ошарашенные взгляды Давида и съёмочной группы, оставшихся ребят и даже просто похожих, привлекших шум. Парень осматривает всех и натыкается взглядом на Максанса, но тот стоит дальше всех, поэтому ему трудно разобрать его выражение. К нему подбегает режиссёр и ещё несколько человек. Они осматривают его руку, и кто-то вызывает скорую. — Аксель, всё в порядке? То есть… насколько больно? — рядом суетится Ксавье, пытается осмотреть его руку, но он не даёт. — Ладно, хорошо. Надо успокоиться: и мне, и тебе. Сейчас приедет скорая, потом повезут тебя в травмпункт на осмотр. Так что не волнуйся. А Аксель и не волнуется. Просто думает, что физическая боль всё-таки сильнее моральной. И как-то рад этому. Да даже она не так чётко ощущается. Всё расплывается, особенно перед глазами. Орьян цепляется взглядом за мигалку скорой помощи. И это последнее, что он видит: его покидает сознание. Сегдняшний день высасывает из него всё, что только можно. Так что это и не удивительно. Единственное, что он не успевает увидеть — ошарашенный Максанс, который ещё долго смотрит вслед уезжающей «скорой». Рядом стоит Камиль и понимает, что да, она смогла на это повлиять. Только в худшую сторону. И она сожалеет, что всё-таки не надавила на Максанса и не узнала, что он замышляет. Теперь всё будет по-другому. И это знают все. И даже Мэрилин, что читает сообщения в групповом чате от ребят о состоянии Акселя. И у неё есть целая ночь, чтобы придумать, что сказать Максансу. А заодно и самому Орьяну.