Барбисайз

Лёнечка тяжело повис на шее Мироняныча, что-то с трепетом объяснял мужчине, дёргал за ухо. Стяжкин он вообще такой был: любил повиснуть, а потом долго о чём-то важном рассказывать. Для четырёхлетки он был очень разговорчивым, речь его почти идеальная была — парень даже не шепелявил, но порой путал некоторые буквы, потому что торопился, потому что знал, что если его заметят на руках у другого воспитателя, то тут же заставят встать на ножки и идти в свою группу. В этот раз вот, например, повезло Фёдорову, причём реально нереально повезло: Мирон тащил парнишку в сторону его группы, активно кивал, а на лице — боль и ужас. Слава, увидев их, тихонько под нос сматерился, побежал. — Лёнечка, привет, — улыбнулся он, — как я по тебе соскучился. Стяжкин, увидев Славу, такую мордяху скорчил, крепче Мирона за шею ухватил. Слава сперва потянул к нему свои руки, чтобы забрать, но Лёня уже был готов задушить Мироняныча, лишь бы к Славе не идти. Не любил он его. Лёня вот всех любил, кроме Машнова. Мирона любил особенно и воспитательницу свою, Александру Александровну. Слава ему с первых дней не нравился, поэтому, естественно, что с рук Мирона он не сползал, ещё и хуже делал. Фёдоров тихо застонал, кусая губу. — Большие мальчики ножками ходят, Лёнь, — решил попробовать иначе Слава. Стяжкин нахмурился. — Вы нам мешаете, — прямо и чётко сказал Стяжкин. Слава уже и не знал, как его заставить слезть. Так-то парнишка и заплакать мог. Слава видел выражение лица Мирона и его чуть дрожащую ногу, и совсем невыносимо становилось. В глазах у Фёдорова так и читалось громкое «ПОМОГИТЕ!!!». Стяжкин всё-таки не такой и мелкий уже был, чтобы на ручках висеть. Если бы не проходящая мимо Александра Александровна, Мирон бы кони двинул, верно. Женщина, увидев Лёню, тут же подбежала, заставила встать на ноги, извиниться, а потом повела мелкого собираться на рисование. Слава едва в ноги ей не упал, благодаря. У них работа такая была: для детей они неуязвимые роботы, супергерои почти. Особенно воспитатели-мужчины. Женщин как вторых матерей признавали, а к мужчинам другой спрос был, и Слава был не против, но в такие моменты, как сейчас, терялся. Рядом стоял тяжело дышащий Фёдоров, часто моргал, на стену упершись. Слава сразу вспомнил, как тяжело им позавчера было, а вчера Мирон вообще едва не ползал, но после работы уехал почти сразу, написал, что в больницу. И сейчас, видя боль на его лице, Машнов не знал, куда себя деть и как облегчить её. — Ты как? — сразу спросил Машнов, хватая за руки, пояс, готовый самолично на руках тащить. — Да нормально, — кивнул Мирон. — Спасибо. Слава хотел помочь, но не знал как. Стоял, смотрел, как Фёдоров корчится, как мнёт коленку и странно глубоко дышит. У него и у самого руки затряслись, в груди так больно заныло, из-за чего Машнов, наверное, с глупым выражением лица стоял. Потому что Мирон, подняв голову, рассмеялся. — Да хорошо всё, Слав, — улыбался Фёдоров, погладил его по плечу ласково. Машнов судорожно сглотнул, потому что в горле ком стоял, но давил, казалось, и на желудок. Мирон, хоть и мужик был, но порой выглядел так, что его на руках носить хотелось как принцессу. Однако Фёдоров часто напоминал, что нихуя он не принцесса. — Если что… — начал было Слава, но тут же заткнулся, когда Мирон закатил глаза, ещё раз положил ладонь ему на плечо. — Если что, дам знать, — кивнул Мирон и кое-как уковылял к себе. И вот Слава весь день думал о том, что Мирон — мужик. Нет, он и раньше об этом думал, но сейчас в его больную голову залетела мысль о том, что Мирон мужик и что Слава этого самого мужика хочет. Сперва он подумал, что дело, быть может, в чём-то навязанном, может, он так уважение своё показывал. Но стоило представить Мирона под собой, вспомнить пробитые соски и ещё возможные сюрпризы, как разум прочистился. Нет, Мирон его легко заводил — даже воображаемый. Смотря на настоящего Мирона во время прогулки в обед, Слава подумал, что ему воображаемый и не нужен, ведь Фёдоров в реале смотрел на него с лёгкой улыбочкой. А раньше хуями же крыл.

***

Солнышко в последнее время радовало, но мелкие печальные были. У них забрали кота. Тимарцев заявил, что ему жалобы от родителей не нужны, поэтому, дескать, товарищи-воспитатели, разбирайтесь, как хотите. По итогу жалоб от родителей не было, а от детей — тонна. «Верните Тошеньку!!!» под дверями заставляло сердце разрываться. — У меня дети, — сразу сказал заведующий, — я не могу. Ещё и Ксюша котов не любит — собаки они такие. — У меня у мужа аллергия. — А я… Слава держал на коленях кота, чесал за ухом. Этим лишь бы ответственность перекинуть. Он ясно помнил, каких пиздюлей он получил от маман Андрея, а потом — от Ванечки. Мол, вы же взрослый, так что это самое, ага. Тоша ебанутым был, но для кота — оно самое. Он не обижал мелких, но на руки шёл охотно, особенно к тем, кто его кормил. А кормили все! — Слав, у тебя же у самого кот был, вроде? — спросил Саша. — Вроде, — кивнул Машнов. — И твои его нашли? — Нашли. — Вот ты и вези в клинику. — Ага. Тоша уснул, пока Слава его тешкал. Он котов любил, потому что животные честные, в отличие от людей, но ему было интересно, до чего это обсуждение дойдёт. Так-то держать в саду кота нельзя было — аллергии, все дела, но попробовать было можно. После жалоб, конечно, придётся кошака куда-то деть, а пока — ветклиника, прививки, помывка — и в пухленькие детские ручки. Все заметно расслабились, стоило им узнать, что кошак теперь не на их совести, а Слава и так свою кандидатуру предложить хотел — привык к Антонычу. До вечера кота оставили у заведующего. Детям показывать такую радость — чревато. Мирон на обеде уехал куда-то, скрепя сердце, оставил своих на нянечку. Слава переживал, но молчал и даже не писал. Ждал. Одел мелких, собрал, напряжённо пялясь в окно, пока не увидел Фёдоровскую машину. Выдохнул. Так хотелось обрадовать мелких, но он элементарно не знал, когда Тоша вернётся. Пока его осмотрят, пока все процедуры сделают. Насчёт кастрации они ещё думали, потому что вроде жалко, а вроде страшно — вдруг метить начнёт. Филю Слава лично не трогал, оставил, как есть, до первой вони. Но и Тоша казался таким свободолюбивым, хитрым, однако и убегать не спешил. Кормили его тут всё-таки и удивительно не рвали пополам. Умные у них ребята. Мирон приехал удивительно налегке. Прежняя походка почти вернулась, а Слава боялся, что тот сейчас с палочкой придёт. Подойти возможности не было, потому что Машнов обещал девчонкам с ними в парикмахерскую поиграть. Опять. Так и сидел он, взрослый мужчина, на маленьком стульчике, следил за мальчишками, строящими трассу для гонок из книг и конструктора, пока девочки его красили и бантики лепили. — Дядя-Слава, вы такая красивая, — поржал Светло. — Спасибо, Ванечка, — ответил Слава. — Хочешь так же? Ваня тут же отпрыгнул, мол, спасибо, но нет, а девчонки его уже на заметку взяли, насильно рядом посадили, потом и Дениске повезло, и Давиду. Сидели вчетвером, смотрели на гонки и становились красивыми. Слава спокоен был, пока девчонки откуда-то ножницы не достали. Пришлось вставать, прятать, а потом обратно садиться. Света из дома по такому случаю лак для ногтей принесла, и Слава, чтобы спасти своих пацанов, согласился на маникюр. Мальчишки его, кажется, сильнее зауважали. — Не снимайте только! Дяде-Саше и Миронянычу покажем! — предложили девчонки, когда сеанс преображения закончился. Слава тяжело вздохнул, но кивнул. Дети же. Ему не западло было так и гулять выйти! А вот перед клиникой придётся обзавестись ацетоном и как минимум снять бантики. Эмилия принесла шикарные розовые очки для Славы, а Карина отдала свои бантики Ване. Им двоим больше всех и досталось. И если Славе пофиг было, то Ваня прямо-таки напрягся. — Это мне за мои грехи, — внезапно сказал Светло. Мрачно так. Слава прыснул. — Легко откупился. Слава уговорил девочек распутать мальчишек, чтобы тех хотя бы не засмеяли. Посмеялись своими и будет. Ванечка даже деловито перед зеркалом повертелся, кукол пообнимал, но потом сам снял все атрибуты девичьего счастья, стёр блёстки. Слава обещал за освобождение ребят ходить так до конца, а потом и чай сел пить с куклами вместе с его новыми стилистами. Это даже весело было, и он пару фото сделал на память. Когда-нибудь его мелкие уйдут от него, встанут на ступень выше, а у него хотя бы фото останутся. Такие моменты он особенно любил. Удивительно, но он никогда не думал, что сможет полюбить чужих детей — полюбить так сильно. Того же Андрюшу он совсем немного нянчил, а уже умильно улыбался, когда он весь в каше измазюкался или свою кепочку красную надевал. Шла ему эта кепочка. И Ванечку любил, даже когда тот баловаться начинал. Мише и Давиду Слава неоднократно коленки зелёнкой мазал, переживал, что чересчур сильно поранятся. С девчонками с радостью в чаепитие играл или ещё во что: они такие деловые становились, заботливо спрашивали, не горячий ли чай у него, не подлить ли ему молока. Вот вроде почти большие были, а такие мелкие — даже смешно. И кота Слава им притащить хотел безумно. Лишь бы улыбались чаще и смеялись громче — дети же. Детям положено радоваться и играть, смеяться, а он был обязан сделать для этого всё. На полднике Слава был звездой дня. Сиял ярче новогодней ёлки. Мирон пришёл со своими чуть позже, но Машнов поймал его охуевший взгляд, махнул бантиками и деловито встал в позу. — У нас новая воспитательница? — поинтересовался Фёдоров. — Здрасьте! Я Соня! — Слава руку протянул, голос завышая. — Мармеладова? Дети отсылку не выкупили, но рассмеялись. Слава подумал, что Саня охуеет и заставит его фоткаться, такого красивого. А Слава и согласится! А потом начнёт по-шлюшачьи приставать к Миронянычу! Потому что! Где-то в разгаре тихого, но такого одновременно горячего и абсурдного флирта их и прервали. Слава придумал прекрасную отвратительную шутку про мармеладки, когда услышал знакомый крик и громкий смех. — Щёки в блёстках, как у девчонки! — напирал Ромочка Худяков, тыкая в щеку Ванечки Светло. Рома ржал, обзывался, но Ване будто удивительно по боку было: Светло жевал запеканку, однако смотрел на него так, будто сейчас тарелкой огреет. Этого Слава и боялся. — У тебя и воспитатель как девчонка! Группа девчонок! На всю столовую гул подняли. Кто поддакивал, а кто — защищал. Но Рома неизменно смеялся над Ваней, тыкал ему в щёку пальцем, а сам Ваня будто выжидал. Один раз Худяков заигрался, тыкнул в очередной раз, на что Ванечка повернул голову, схватил Рому за руку и укусил за тот самый пальчик. Рома взвыл, на что Светло победно улыбнулся. — Я тебя заразил! Теперь ты тоже в девчонку превратишься! — рассмеялся Светло. — Что? Не… Я не хочу! — Превратишься! Это болезнь такая. Мне мама сказала. Надо таблетки пить, а какие я тебе не скажу! Станешь девчонкой и будешь с ними в куклы играть, а я выздоровею и буду над тобой смеяться! И все будут! Рома, естественно, разрыдался. Ещё и пальчик болел, наверное — Светло крепко ухватился. Пока Ромочка горлопанил, за его спиной внезапно вырос Ваня Евстигнеев, что-то прошептал Худякову, на что тот начал постепенно успокаиваться. — Точно? — спросил Худяков у Вани. Евстигнеев кивнул. — Я сам видел, как он с куклами бегал, — сказал Ваня, — и футболки у него как у девочки всегда. Рома громко шмыгнул носом, посмотрел на Светло, который едва зубами не скрипел. Злился и не понимал, что происходит. Слава и сам не понимал. Светло такой злой стал, словно сейчас кулаками махать начнёт или разрыдается. Знал он этот взгляд. Ванечка так кулаки сжал и челюсть, смотрел в упор. — Нету такой болезни, — заявил Рома, проясняя сказанное Ванькой, — просто ты всегда девочкой был и притворяешься мальчиком. Ванька правильно сказал. Светло облизнулся, опустил голову, глядя на него исподлобья. Напрягся пиздец. Он дёрнул плечами, сделал шаг вперёд, но его опередил Андрей — плюнул в Рому. Евстигнеев на такое схватил Андрея за руку и начал крутить крапивку. Подбежали остальные, начался тотальный трындец. Слава очухался парней разнимать, как и девчонки драться начали. Рук физически не хватало. Только на днях вместе играли и смеялись, а тут опять срач. Только вчера вместе Антошу искали, как опять драка и крики. Разняли с трудом, развели по группам — благо все поесть успели. Одни рыдали, другие — ругались. Слава кое-как всех в нормальное состояние привёл. — Это война, — заявил Миша. — Всех уничтожим, — решил Владик. Слава стоял с потрёпанными бантиками и боялся. А вдруг кто пострадал? Сперва каждого и каждую осмотрел, усадил на скамейке возле шкафчиков. Смотрелся нелепо, но похуй было. Оказалось, что пострадали только нервы и честь — и на том спасибо. Руки, ноги были целы, и лишь у Маши цветочек с платья оторвался. Все сидели тихо, боялись. Слава от нервов злой стал. Смотрел на всех тяжело, думал, что сказать. Наорать он физически не мог, хотя очень хотелось, но и без наказания оставить — никак. Всё смотрел на них с высоты своего роста — на маленьких сидящих деток, опустивших головы совсем низко. Всё понимали. И ведь он сказать ничего не мог. Слава только рот открыл, как Светло решительно поднял глаза: — Мы виноваты, — сказал, — не ругайте всех. — Мы? — спросил Слава, не понимая, кто эти «мы». — Ну… я и, — Ваня кивнул на Андрея. Замай мгновенно выпрямился, заявив: — Да, мы! Слава ума не мог приложить, додуматься, что в соседней группе творилось. У него, вот, например, пожалуйста. По итогу галдёж подняли, решая, кто виноват. — Вообще эти виноваты, — сказал Фёдя. — Они ж первые начали! Слава устал. За сегодня на него столько взвалилось, что он и сам на ногах еле стоял, а ему ещё кота надо было везти в больницу. Он стоял, смотрел на ребят и сам расплакаться от беспомощности хотел. Так тяжело внезапно стало и голова загудела — пиздец. Но он обязан был разобраться. — Драка — не выход, — решил Слава, — завтра генуборка на тех, кто начал. Наказание ваше. Всё, собирайтесь на улицу. Никто даже не спорил, молча собрались в тишине. Иногда перешёптываясь. На улицу их вести страшно было, он напрягся, готовясь к чему угодно. В итоге Слава подошёл к Александре Александровне и попросил поменяться на сегодня площадками. Та, зная про инцидент в столовой, согласилась. Проще было разделить мелких, но спокойно закончить день, поэтому, когда все собрались, они пошли в противоположный конец садика, где на соседней площадке увидели до боли знакомые лица. — Надо было с Мироном согласовать, — тихо сказал Слава про себя, крепче сжал ручку Машеньки. Мирон, увидев их, помрачнел мгновенно. Тоже так подумал, поди. — Так, стойте тут, — уже вслух сказал Слава и подбежал к Мирону. Все уже на своих площадках обстроились, и свободная была одна — с другой стороны от группы Мирона. Что так — проблемы, что иначе. Фёдоров поскреб затылок, подбегая к Славе. Хмурый был. — Гении мыслят параллельно? — спросил он у Славы, попытался улыбнуться. — Нам свалить? — сразу начал Машнов. Мирон плечами пожал. — Некуда уж. Других дёргать не хочется. Решили, что справятся. На низком старте находились всё время. Как на иголках. Слава так выебся, что глаза закрывались заблаговременно, но мелкие вели себя даже слишком хорошо, хоть и контактировали со второй группой. Никто никого не убил, не обозвал даже! Не веря в такое счастье, расслабляться воспитатели всё же не стали, что, быть может, и к лучшему. К вечеру тяжелее стало. Родителей в известность Слава не поставил, подумал, что так спокойнее будет. Проводив последнего ребёнка, он, как недавно, осел, чтобы отдышаться. Ещё кошака везти, да. Через минут пятнадцать нарисовался хромающий Мирон, сел рядом. — Мы молодцы, — выдохнул Фёдоров. — Да пиздец. Они посидели так недолго, успокаиваясь. Слава под конец скатился ниже, подумал, что хочет сейчас целое ничего, а ещё вытянуть ножки на диване, включить какой-нибудь сериал, нарезать бутеров, достать пива и притянуть к себе одного лысого еврейского знакомого. Он повернул голову, чтобы посмотреть на Мирона. А Фёдоров, сука, уснул! — Мироняныч, может, домой? — предложил Слава, подёргал Фёдорова за плечо тихонечко. Тот очнулся резко, посмотрел вопросительно. — Домой поехали, говорю. Ну, ты домой, а я… — А ты? Что ты? — прохрипел Фёдоров. — А меня ждёт Тошенька и очередь в ветеринарке. Мирон удивлённо хмыкнул, потянулся, похрустел пальчиками. Слава лично захотел каждый пальчик поцеловать. — Может, нахуй? Ну, ветеринарку. Денёк дома поторчит. — Мирон достал телефон, глядя на экран. — Поздно, и ты устал. Слава бы рад, да вот Филя неизвестно как гостя такого встретит. Но потом он понял, что Филе в любом случае с Тошей знакомиться придётся, потому что одним днём они не отделаются. Машнов закивал часто, но медленно, посмотрел на Мирона. — Я соскучился, — признался он, поднял руку, погладил Фёдорова по щеке, на что Мирон и сам потёрся о руку, разве что не замурчал. Рука скользнула со щеки дальше, на шею, притягивая ближе. — Давай не тут, — улыбнулся Мирон. Он с секунду погладил Славу по коленке, встал, стряхивая приятное напряжение. — Заберём Тошу, и я вас отвезу. Слава растянулся, счастливо посмотрел снизу вверх. — А на чай зайдёшь? — спросил Машнов. Мирон задумался, но улыбаться не перестал. — Если только на чай. — А мне и этого хватит, — решил Слава и послушно последовал за Тошей. Много котов не бывает.

***

Филя забился в угол под столом. Смотрел угрюмо и сердито. Слава надеялся, что ребята не снесут ему квартиру, потому что завтра им вдвоём тут тусить. Месье Тоша сразу к жральне пошёл — уличный парень, ни в чём себе не отказывал. Мирон же пошёл в туалет, потому что пробки. Слава пока чайник включал и курицу в микроволновку ставил, таким счастливым себя почувствовал. Надеяться на что-то больше чая сил не было — всё понимал, но на пообжиматься он был готов. Может, чуть больше, чем просто пообжиматься. Мирон тоже расслабленный был, ел жадно, будто его голодом морили. — Ты так вкусно готовишь, — удовлетворённо застонал он, — я вот не умею. — Значит, готовить я буду, — решил Слава, — а ты рубашки гладить. — А вот гладить умею! — А я нет. Тоша яростно просил добавки, и Мирон подкармливал его картохой. Слава делал вид, что не замечает этого, но на третий раз не выдержал. — Ты его так разбалуешь! — Иногда можно. — Нельзя! Он же говнить начнёт, привыкнет! Ну-ка положи на место! А лучше в рот себе! Мирон застыл с открытым ртом, а потом в голос заржал. — Ты меня учишь воспитывать кота, — хихикал Фёдоров. И во всём этом правильность чувствовалась, как тогда, когда Слава больного Мирона обхаживал, а Фёдоров отчитывал Славу за то, что он без зонта ушёл. Слава навернул хорошую ложку рагу, достал Филю, посадил себе на колени, погладил. Мирон улыбался, сидя напротив, и было так хорошо видеть его такого. Ему шло улыбаться. Машнов на радостях слишком сильно кота сжал, что тот завыл даже. — Всё, устал я от воспитаний всяких мелких, — выдохнул Слава, встал, поставив посуду в раковину, а кота — посадив на подоконник, повернулся к Мирону: — Останешься? — спросил. Мирон плечами пожал. — Приставать не буду. — Тогда не останусь. Слава тихо цокнул, сел обратно, чай хлебал, пока Мирон доедал. Конечно, останется! Как миленький, блять! Кто его отпустит-то? Филя вылизывался, а Тоша свалил куда-то. Мирон молчал, ел и пялился. Слава решил пялиться в ответ, и переглядывались они до тех пор, пока не надоело. Фёдоров аналогично убрал тарелки, сказав, что позже домоет. Сам. Сил приставать реально не было, но внезапно захотелось весь оставшийся вечер именно приставать, хватать за бёдра и бока, целовать безумно, но лишь бы не отпускать. Слава, как и планировал, включил сериал, уложил рядом Мирона, обнял, по-хозяйски схватил за задницу одной рукой, совсем осмелев. Фёдоров охотно подставился, обвил рукой за талию, перекидывая ногу через его бедро. Так было ещё правильнее. Так теперь должно было быть всегда. Постепенно устало засыпать под тихий галдёж телевизора, прижимая к себе Мирона, было не менее классно. Было просто прекрасно. Фёдоров так мило посапывал в шею, пах картошкой и уютом. Слава тихонько чмокнул его в макушку, надеясь, что коты не будут шуметь.