Искатели Марса

Кит забывает о всех приличиях. Он сам себе кажется выше, ни разу не останавливается, а потому тут же жалеет. Он не виноват. Даже на лице (сдвинутые брови, сжатые в тонкую линию губы, бегающий по чужому телу взгляд) видно это самое сожаление. Видно: прости меня. Видно: прости, но я знаю тебя. Он бывал тут практически каждую ночь, пытаясь найти ответ. Пытаясь найти хоть один малый намек (вдруг в этих стенах, в его стенах, вдруг станет ясно, где паладинам искать). Кит знает каждый угол, каждый предмет. Но Кит абсолютно не готов к самому себе — он решителен, он слишком долго искал, он! черт! скучал! И он заходит, не постучавшись. Дверь отъезжает в сторону с тихим шипением (словно она тоже против). Внутри темно, но чужая фигура безошибочно угадывается в Широ, который забился в угол, схватился руками за голову и смотрит. Смотрит в проем, а Кита не видит. И взгляд этот такой безумный-безумный, бегает из стороны в сторону. Извини, что видишь меня таким. Извини… не того ожидал? Кит? Черт. Кит себя ненавидит. Это он тут должен просить прощения. Это он должен выйти и зайти снова, правильно, не потревожив его покой, потому что уже хватило. Нам хватило. И им всем (паладинам) хватило. — Широ? У него нет прав на это имя, не сейчас, но приличия снова забыты. Позиция лидера ему идет, ох, черт, идет и еще как — думает Широ. Он собирает Кита из воздуха, собирает и смотрит (уже не в проем, а на чужую фигуру, которая подгоняемая светом из-за спины, из коридора, становится ближе и ближе). Позицию лидера он снял с самого себя, когда вышел в ту ночь в космос, на битву с Зарконом (словно заранее знал — это конец). Кит опускается рядом, на пол, и Широ не хочет, но его ведет в сторону. Он боится, что Кит прикоснется и вдруг почувствует, как его тело дрожит (и эта реакция, черт, ему не подвластна, потому что дело в физической памяти, в тенях, которые настигают во сне и говорят разные страшные вещи. Например, что ты — не ты. Уже не ты). Широ подбирает под себя ноги, руками обхватывает плечи. Наверное, это по-детски. Он, такой взрослый и независимый, хочет и вовсе исчезнуть (сейчас, когда вроде бы уже хорошо, все хорошо). Он жмурится, пытается дышать ровно и тихо, а не загнанно и устало, как еще две минуты назад, словно раненый зверь, словно убитая лань или замученная рысь (картина не из приятных). Большое, громоздкое тело почти что в свободном плавании, почти что на грани — сорваться ли? Держаться за край? Туда, вниз, в апатию, близкую к смерти. Либо остановиться, замереть, посмотреть вниз. Оглянуться. Ничего не происходит. Никто его не касается. Это продолжается долго, и Широ открывает глаза, когда думает, что готов. Что Кита рядом уже нет (он бросил тебя, оставил здесь, в этой каюте и ушел, потому что у лидера много дел, а ты? Зачем ему ты? Лежи здесь и восстанавливайся. Если вообще восстановишься). Но Кит прямо там, в объятиях света. Его плечи кажутся не такими худыми. Он выше и намного больше, чем Широ помнил. Он сам упал на пол, рядом с ним, и закрылся руками. Его ладони спрятали лицо и запутали волосы, а плечи дрожат, они уже не худые. Кит не мальчик. — Кит? Его Кит не мальчик. Это имя режет своим острием. Сквозь пальцы слова хотят, но не могут пробиться. А потому Широ слышит лишь бормотания, от чего Кит трясется сильнее, сильнее вжимает ладони в лицо, и черт, кажется, это больно. Широ хватает его за руки (приходится применить силу, он сжимает их и разводит в стороны), заключает пальцы в замок и роняет их вниз. Их тяжелый, железный замок. — Кит, что не так? Кит? У Кита закрыты глаза, и тут уже ничего не поделаешь. У него дрожат губы. У него дрожат плечи. Кит не мальчик, позиция лидера бьет, словно громкий марш, в воздухе, по ушам, по их новому отношению ко всему и друг к другу, и Широ перестает слышать себя (мысли в ужасе разбегаются, их не собрать обратно, в одну, единую сеть, как ни пытайся). Кит не мальчик. Он держит его руки в своих и чувствует себя плохо. Хуже, чем когда-либо. — Кит? Кит молчит. Словно дает ему шанс: подумай сам. Но Широ не понимает. Правда не видит. Он оглядывается и беззвучно зовет на помощь, словно стены вдруг оживут, словно чашка с водой (немного соленой, нечистой) вдруг полетит вниз, с края стола, и разобьется, дав им ответ. В грохоте, в осколках, в мусоре, в беспорядке. Широ смотрит и видит, как она падает. Он хочет сказать: Кит. Кажется, все выходит из-под контроля, даже предметы (да и я сам). Что происходит? — Прости меня, Широ. Голос Кита — вот острие. Холодное, гладкое, твое. Тело принимает его, как родное, в себя. Эта рана, которая образуется, единственно верная. Ее он пронесет до конца войны. Ту, что однажды превратится в шрам, и Широ не будет жалеть о нем. Никогда. И слова: — Извини меня… Широ… — За что, Кит? Посмотри на меня. Эй, Кит… Я боюсь за тебя. Я скучал по тебе. Он пытается звать его, но не может. Слова обрываются; самое важное повисает в воздухе, словно человеческая фигура с петлей на шее, качается взад и вперед, с веревочным скрипом, а новые тени скачут радостными черными зайцами вокруг них. Широ жалеет практически сразу же. Он ненавидит себя за собственный страх, но этот страх сильнее него. Он двигает пальцами, перебирая чужие, и просит прощения. Он гладит его ладони, его запястья, движется дальше, к локтю. Он старается не видеть чужие, жирные тушки, касающиеся руки и ног. Тех, кто пытается перехватить его внимание, тех, кто борется за место в его голове, прямо сейчас. Страх, он такой живой. Кит. Если бы ты только видел… Широ жмурится. Пальцы сжимаются. — Я люблю тебя. У Кита нет ни шанса узнать его реакцию, но здесь, в темноте ему легче сказать это (он сам решил поиграть в прятки). Здесь, в темноте, становится ясно: слова слишком громоздкие; он не может придумать ни одного, только целые потоки, лавины (все, что Широ должен узнать от него), а обрушить это на них в ту секунду равносильно убийству. Двойному, степени крайней тяжести (даже насильственной, можно сказать). Кит хочет сказать, что знает в этой комнате все. Даже чашку (она стоит тут много недель, он сам принес ее, и вода в ней соленая, да, потому что фильтры в замке работают хуже и хуже, а чинить некогда). Одеяло (он спал в нем и думал, что Широ рядом, что Широ не исчез, не умер, и боже, мысль такая страшная, холодная — он лишь сильнее зарывался в него сразу же после). Эти стены (они живые, но молчаливые — так и не сказали ни слова об их хозяине). Стол и баярд. Ему пришлось взять последний. Ему пришлось взять все, на самом-то деле, что ты оставил после себя, Широ. — Кит. И даже свое имя назад. Это кит, которое, если не проклятье, то и не спасение, будем честными. Чертова пропасть трех букв, как и трех слов. Моих трех слов. Скажи, ты тоже прячешь лавины за ним? Каждый раз, как зовешь меня? Широ? — Кит, открой глаза. Посмотри на меня. Киту страшно. Кит чертовски испуган, еще сильнее, чем собственным поведением тики назад. И если тогда нормы приличий стирались, то сейчас от них не осталось ни пыли, ни места. Ни малого намека, ни памяти. Их. Просто. Нет. Его руки уже не его, потому что они у Широ. Прямо сейчас он делает с ними все, что хочет — хватает, гладит, целует кончики пальцев, каждый из пальцев… Стоп, что? Кит открывает глаза. Тут же распахивает их. От того, что он видит, ему бы вырваться и убежать, либо снова закрыть лицо, но теперь уже спрятать его на чужой груди или у шеи. Лавины рушатся в нем, несутся вниз, и жар опаляет, убирает все лишнее. Рушится все. Во мне рушится все. Он даже дергает руками, в приступе истерии, пытается освободить себя, но не может — чужие держат их крепко. А затем Широ поднимает взгляд, и… Нет его. Нет Кита на том месте. Нет лидера. Есть мальчик, маленький Кит, который не знает, что ему делать. Он натворил дел, а теперь разбираться. Он чувствует себя виноватым, чувствует маленьким и… Черт возьми, лидер? Какой из него лидер?! Какой нахер лидер?! Он хватает губами воздух, а в глазах у Широ так много и ничего одновременно. Этот взгляд стар, как сам мир — так родители смотрят на своих детей. С грузом неподъемной любви. Кит задыхается от возмущения. Желание уйти становится просто невыносимым, истерия взрывается на кончиках пальцев, он дергает руки еще ровно три раза. А затем Широ говорит ему: — Тоже. Он говорит: — Знаешь, я тоже, Кит. Его слова — это нож. Либо его губы. Потому что в следующую секунду, когда они оказываются на полу — Широ сверху, а Кит сразу под ним, прижат, эти самые губы (этот нож) у него на лбу, на щеках. Затем (словно вопрос: мне можно? нам можно?) легкое невесомое касание у уха. Он опять говорит: «я тоже». У другого уха: «я тоже, Кит». Едва осознавая, что его руки все еще держат в захвате, Кит роняет этот замок себе за голову, когда Широ целует по-настоящему. Так родители не целуют детей. Так взрослые люди целуют взрослых людей. И в ту же секунду Кит растет. Новое чувство изнутри распирает, и его ребра трещат, потому что он несется вширь, он несется ввысь, его тело съедает пожар — он отвечает, как может, и… Этот нож вгоняют ему в грудь по самую рукоять.

***

Лэнс узнает самым первым. С самого утра, зайдя на кухню, он видит, что с Китом не так: на его лице нет выражения «нам конец», или же я-не-умею-в-человеческие-эмоции-и-улыбаться-потому-что-я-галра-и-спасибо-что-есть-оправдание-можно-продолжать-шарахаться-от-людей. Даже будучи лидером, он не умеет стереть все с лица. Лэнс помнит его таким, и это не изменить. Новый Кит, лидер, взрослее, сдержанней, он уже не курсант идиот; но еще и не ответственный за себя в полной мере. Его возможно вывести из себя, как в старые добрые. Лэнс заходит и открывает рот, чтобы сказать: черт, маллет, я то думал, что молоко скисло, потому что колтынэкер пересмотрел грустных сериалов с пидж, а это из-за твоего хмурого взгляда. Но натыкается на стену. В прямом смысле всех этих слов. Кит делает жест рукой (вроде «привет») — салютует в воздухе, уголки его губ едва разъезжаются в стороны (это! попытка! в улыбку!), и он говорит ему: доброе утро, Лэнс! Доброе! Утро! Лэнс! Раз шаг. Два шага. Три. Лэнс врезается в стену. Он не думает, что ему больно. Он думает, что оглох, когда слышит тихий, едва различимый смех. Плечи у Кита трясутся. И это странно, чтобы вы понимали, супер! странно! Лэнс еще долго не может встать. Сидит на полу и смотрит, как Кит орудует ложкой, съедает всю зеленую жижу (оставляет в тарелке лишь крошки), а затем выпивает стакан молока (потому что их запасы воды превратились в гребаное море, а молоко все же не скисло в большом холодильнике, либо он сам с утра успел сходить к колтынэкеру за свежим?). Лэнс удивляется сильнее. В какой из жизней Кит умел доить коров? Или хотя бы хотел? Потом это происходит на тренировке. — Как Широ? Лэнс готовит баярд, примеряет его к руке и краем глаза следит за Китом. Тот больше не ведет себя странно, словно он не Кит, а какая-то кукла, только стоит в отдалении, со своим мечом, и ждет. — Широ? — спрашивает он, сжимая пальцы на рукояти, — Широ в порядке. А затем он ухмыляется. И взгляд его становится таким… таким… потерянным, глаза расширяются (он уже не в тренировочном зале, с Лэнсом, а где-то еще). Лицо становится глупым, и губы то разъезжаются в стороны, в неловкую улыбку, то снова возвращаются вниз, в их обычное состояние. Лэнс ловит этот звук и чужой вид, как нечто важное, как нить — важную нить! Потому что. Кит. Так не делает. Так. Словно он в облаках летает? счастлив? Такое вообще возможно? Лэнс подключает симуляцию (он выкручивает уровень посложнее, чтобы Кит перестал вести себя так и стал прежним Китом, хоть на секунду), и тысячи копий роботов несутся на них. Что ж… он просчитался. Голограммы, конечно же, не опасны (по крайней мере, не смертельны). Как и пластик (или из чего они сделаны, эти куклы?). Но Лэнс выбит из сил уже на третьей минуте. Его задача почти непосильная: он сражается и краем глаза следит за Китом. С него пот льется ручьем в три ведра, он бегает глазами по залу, пытается найти фигуру, а когда видит, замирает на месте. И ближайший робот тут же валит его на землю. Кит смеется над ним. Нет, он танцует! Танцует среди этого сраного моря сраных опасных роботов для сраной-супер-опасной-симуляции-приближенной-к-реальным-сраным-сражениям и отсекает им руки. Одному. Второму. Третьему. Восьмидесятому. Отсекает ноги, целится в грудь. И попадает ведь, попадает! Он прекрасен и, черт возьми, легок. У Лэнса нет ни шанса восхититься и задохнуться от удивления. Второй робот бросается к ним (к нему и к первому роботу), хватает его, Лэнса, за плечи и с силой кидает вниз. Он отключается. А приходит в себя, когда Кит (кит! кит! кит!) держит его под головой и вливает в открытый рот соленую воду. Лэнс плюется на Кита (кита! кита! кита! кита!), срывает от злости броню и рукавом вытирает губы. Он смотрит, как дикий зверь, как обиженный друг, как непонимающий ни черта парень, который вроде бы должен шарить. Во всех этих чертовых отношениях. И просто — в людях. Но что случилось, Кит? А? Что случилось с тобой? Они расстаются прямо у двери, расходятся в разные стороны, даже прощаются, но… Лэнс это Лэнс. Он бегом преодолевает втрое больше расстояние, чтобы оказаться аккурат перед Китом, но так, чтобы тот не заметил. Потому что, ну, что? Что с ним такое? Он бежит, пот заливает глаза в пять, в восемь ручьев, а затем прячется за стеной и ждет. Он ждет, и ждет, и ждет. А Кит не идет. Его комната прямо вон там, за углом, он знает. Потому что его — соседняя. Лэнс выглядывает из-за стены и щурится. Сначала он радуется. Он хочет выйти и помахать рукой, крикнуть: эй, Широ! Как ты? Я рад, что в порядке, потому что вроде бы ты был в своей комнате, совершенно убитый, но вот, вдруг решился выйти- Его мысли обрываются прямо на середине. Лэнс снова прижат к стене, а ладонь на губах — так чертовски невовремя он чувствует соль, и горло сухое, сухое горло не дает ему отдышаться (а может быть, долгий бег). Затем он улыбается. Опускает руку и отпускает себя. Он смеется, неожиданно громко, снова хлопает ладонью себе по губам и выглядывает из-за стены, чтобы удостовериться. Там Широ прижимает Кита к стене и целует. Его руки определенно лежат на чужой заднице, а Кит чертовски развязно стонет. И после каждого такого стона Широ воровато смотрит в один конец коридора и в другой, словно их может кто-то увидеть. Лэнс выдыхает: — Да ладно.

***

С Пидж у них развязывается война, потому что она говорит, что была первее. — Я вышла ночью, потому что хотела пить. Эти фильтры пора бы уже починить, а не плеваться солью и запивать молоком. Так вот, я проходила мимо комнаты Широ и услышала стон. Конечно же, я подумала, что ему плохо! Черт, чувак, он через столько прошел, а теперь вернулся и… в общем, это тяжело. Я подошла к двери, приоткрыла ее немного, чтобы не беспокоить — все-таки, ночь была, если что я бы просто ушла, если бы Широ не нужна была помощь. Ну… что сказать. Помощь ему и в правду не была нужна. Кит помогал ему. И… буэ. Хорошо помогал. С этими словами она высунула язык. — Я хочу продолжать смотреть Офис с коровой и летать на Зеленой, а не быть свидетелем бразильской драмы, окда? Лэнс сложил руки на груди и долгим и нечитаемым взглядом посмотрел в ответ. Ему нечем было крыть. Оставался Ханк. Уходя, он добавил: — Приставка моя до конца недели. Губы Пидж разъехались в стороны. — Вы гляньте-ка, кто расстроился, что главная тема обошла его стороной, — она кричала в спину Лэнса, пока тот демонстративно затыкал уши, — или это личное, Лэнси-Лэнс? — Что значит «личное»? — Лэнс повернулся на сто восемьдесят градусов. Пидж только пожала плечами. Ее улыбка от этого стала еще шире.

***

— Чувак, конечно же, я знал. Ты видел, как они всегда друг на друга смотрели? Широ, ладно, еще куда ни шло. Боже, да у него организация и самодисциплина сильнее, чем квинтэссенция Хаггар, но Кит… Кит сдал себя сам. Ради кого ты бы сам бросился на край Вселенной? Вот скажи мне. Они давно влюблены, это эндгейм. Скучно… Но я, естественно, рад за них. Кто, если не они, заслужили наконец… Чувак, что с твоим лицом? Лэнс смотрел в потолок. В ответ на это он лишь пожал плечами, потому что, черт, он не знал, что с его лицом (все знали! все, кроме него самого! и… это задевало). А потом он сплюнул, потому что понял — сделав это, он в точности скопировал Пидж. Развернулся, разозлился не пойми на кого еще больше и, бросив Ханку злое «пока», ушел.

***

Через три дня они с Китом опять встречаются на арене. Лэнс не знает, что его злит, не знает, почему не было ни одного нападения за это время, и даже Блу его игнорирует. Он не ходит на тренировки и не знает, почему пьет молоко литрами в любом его виде — Ханк готовит молочные коктейли, кофе с пенкой (или что-то типа, потому что настоящего кофе у них, конечно же, нет); потом он готовит омлет каким-то восьмым чудом света без яиц, и Лэнс ест его, и ест его, и ест. А потом спустя три дня приходит в зал, и… Конечно же. Конечно же, Кит здесь. Они снова с ним сталкиваются. Он выглядит еще лучше, чем прежде. Лэнс со злостью открывает бутылку, делает большой глоток и давится (за это время Пидж пыталась починить фильтры, но все окончательно вышло из-под контроля, и вот теперь… теперь! теперь он точно пил настоящее море, вода была соленой до ужаса). Кит подходит и кладет руку ему на плечо, хочет похлопать по спине, но Лэнс отмахивается от него, как от назойливой мухи, а затем прыгает в сторону. — Лэнс, ты чего? Лэнс не знает, чего он. — Давай сражаться. Меньше слов, больше дела, маллет. Все происходит в точности, как и в прошлый раз. Только теперь у Лэнса словно второе дыхание срабатывает. Он попадает точно по целям, следит за общим количеством баллов и за Китом (тот, кажется, даже и не вспотел от всего этого). — Эй, Кит! Знаешь, Пидж ведь не только сериалы с собой привезла. У нее на носителе целая библиотека фильмов взрослого содержания (кто бы мог подумать). Прямо рядом с приключениями и фэнтези, такая небольшая папка «эротика», э-ро-ти-ка. Я часто смотрю ее, — Лэнс с легкостью отбивает удар. А вот Кит пропускает. Его глаза расширяются, и он ловит чужими пластиковыми пальцами кулак аккурат между ребер. Несколько секунд, и он в норме, но Лэнс видит (чертов взгляд не даст соврать!): Кит с подозрением косится в его сторону. — Зачем мне это знать? — Ну, как, — Лэнс пробегает трех роботов, и пули попадают каждому точно в середину груди, — я подумал, что поделюсь с тобой, если захочешь. Только сегодня, ярмарка щедрости Лэнси-Лэнса, не упуст- Смотри в оба! — он тратит еще одну, чтобы выстрелить в другого, прямо за спиной Кита, потому что последний перестает смотреть вокруг. Он тут же поворачивается и подсекает его. А затем упирается в пол, глубоко дышит и говорит: — Мне не нужно. Едва слышно, но Лэнсу достаточно. Рыбка уже на крючке. — Как это не нужно? — теперь он ведет. Танцует по полю, подбираясь все ближе и ближе к Киту, высекая все больше и больше роботов. Кажется, в этой симуляции он победит, — ты же не железный, Кит. Я все понимаю. В силу возраста, нерастраченной энергии, да и война… — он отстреливает еще двоих, — всем нужны отношения, — а затем и еще троих, — а если не отношения, то разрядка, — и еще одного, близко-близко к чужому плечу, — ни за что не поверю, что тебе не нужны. Кит продолжает бой, но становится медлительнее. Он пропускает удары, убивает все меньше противников; его все чаще и чаще берут в захват. Лэнс ликует. Вот он, тот самый Кит! старый Кит, которого его слова ставят в тупик. И все по-прежнему. Наверное, на эмоциях он выдает: — Широ хорошо целуется? Совершенно не думает и добавляет: — А то по Гарнизону разные слухи ходили. Надеюсь, он не разочаровался в тебе, потому что с чужих слов он просто ОМГ великол- Закончить ему не дают. Лэнс не слышит, в какой момент Кит делает знак и выключает симуляцию. Он не слышит, потому что занят прицелом (тот неожиданно сбит, и последняя цель никак не хочет попадаться в него). Он не слышит, как Кит подлетает сзади, и разворачивается, слишком поздно, потому что Кит уже схватил его за грудки и прижал к стенке. Голова с силой ударяется о нее, перед глазами плывут звезды (а их, черт, и так слишком много), и он, наконец, злится. Как нужно, по-настоящему. Без шуток. Лэнс даже не успевает порадоваться старому Киту, как все эмоции за последние дни несутся вниз и разбивают его. В чужом взгляде одновременно и испуг, и злость (и этот чертов коктейль пьянит, ох черт, еще как пьянит). Лэнс сам не отдает отчет своим действиям. — Откуда ты знаешь? — Кит говорит так тихо, как только может, как будто роботы вдруг соберутся обиженной кучей, поднимут свои оторванные конечности и пойдут рассказывать все Аллуре, либо Корану. Только вот им совершенно нет дела, а Лэнсу есть. Очень даже. — Да только слепой не увидит, Кит. Так, возвращаясь к моему вопросу… Широ правда так хорошо целуется? Потому что, черт, не думал, что ты умеешь так стонать и… — у него нет ни шанса договорить. Кулаком ему заезжают прямо в лицо. Звезд перед глазами становится больше; он сплевывает и продолжает: — я все же не уверен в твоих способностях, потому что от него ничего такого не было. Ты умеешь целоваться, Кит? А что насчет других вещей? Вы уже настолько далеко зашли? Пидж говорит… — второй удар не заставил себя долго ждать. Обе щеки горят, губа кровит. А руки, до этого болтающиеся по сторонам, вдруг хватают в ответ. Он зеркалит чужую позу, пытается держать точно также, но только впивается в плечи (Кит выставляет локти специальным образом, чтобы Лэнс не перехватил инициативу). — Какое тебе вообще дело до нас? — он ревет неожиданно громко, почти кричит, и контраст между его прошлыми словами и нынешними просто дикий, — или гордость страдает от того, что у самого ничего нет? Аллура опять отказала, да? Координаты неудачника между «приключением» и «фантазией» *[игра слов, не фэнтэзи, как жанр, о котором говорил Лэнс, упоминая эротику, а фэнтэзи, как фантазия, его собственная] точно твои! Ох черт, это удар под дых. Лэнсу бы уже хорошо замолчать, но… Лэнс это Лэнс. Он чувствует, как глаза закатываются от подступающей боли, но добивает: — Черт, Широ досталась истеричка. Да еще и без опыта, видимо. Не везет парню. Знаешь, Кит, я бы мог дать тебе пару уроков, если хочешь. Все-таки, поцелуи — это важная часть любых отн- Мир заполняется до краев. Губы у Кита сухие и требовательные. Лэнс хочет вырваться, но не может (его держат крепко). От неожиданности он выдыхает в чужой рот, и Кит этим пользуется (кит! этим! пользуется!), просовывая язык вперед и сталкивая с его собственным, а затем углубляет. Еще, и еще, и еще. От этого Лэнса немного ведет, все-таки здесь, в космосе, ему не так повезло с Широ, и явный недотрах причина тому, что все его тело тут же реагирует на это. Позади стена, впереди Кит, в груди чертов пожар. Он чувствует, как вся злость выходит из него, как все эмоции, кроме этой — господи, какой же пиздец — выходят из него, и он пытается говорить: кит, кит, кит, кит. Отстранись, что ты делаешь? Кит. Я же пошутил. Кит. Широ, широ, широ. Широ, Кит! Перестань! Кит! Но не может. Пальцами он сжимает его плечи, со всей силы, чтобы оставить пятна. Чтобы отплатить точно тем же, тем же самым. А Кит все понимает — он уже не тот идиот с гарнизона, даже сейчас, в этот момент — господи, особенно в этот момент, он не такой, как раньше — губу Лэнса кусают, а потом втягивают в чужой рот. И при этом Кит стонет. Вибрация идет по горлу, отдается ниже. Лэнс думает: к черту! Тянется ближе и… Вдруг оказывается на полу. Дело в том, что захват исчезает. Кит делает шаг назад, испаряется, а он съезжает вниз, потому что не может стоять. Сфокусироваться не получается. Весь мир плывет, и я за ним. — Я люблю Широ, — говорит Кит спокойно, а Лэнс только ловит каждое его слово, кивает и пальцами тянется к своему лицу. Касается губ. Кит стоит, повернувшись к нему спиной, — и понимаю, что твоя гордость уязвлена, а еще тебе хочется взбодриться хоть чем-нибудь, пусть это даже и наше противостояние, но Лэнс… — голос становится слишком тихим, слова колются, и Лэнсу хочется схватить себя за плечи, либо его схватить и сжать сильнее (опять), — больше мы эту тему не поднимаем. Кит уходит. Лэнс сидит на месте еще очень долго. Настолько, что в зале появляются Пидж и Ханк, с ужасом смотрят на него, но не решаются подойти. Лэнс подозревает, что выглядит просто отвратительно, а на остальных сейчас, наверное, вообще смотрит голодным волком — безумно, как зверь или как сумасшедший. Он только делает знак им — «все ок, ребят», встает, цепляясь за стену и идет в свою комнату. Коридоры пустые и длинные. Кто-то воет в них (и, может быть, это сам Лэнс) протяжно и долго.

***

Через день они узнают о проекте «Курон».