Искатели Марса

Аллура прекрасна. Иногда она собирает волосы, потому что одно дело платья в пол, корона, тяжеловесные кольца семейных регалий на пальцах, и совершенно другое — война, броня, баярд. Она как будто собирает себя по частям (на деле же рассыпается) — Лэнс привыкает видеть принцессу, и вот, каждый раз, как теперь, он удивляется, смотря на ее оголенную шею, пальцы (пустые пальцы), костюм по фигуре с розовыми и белыми вставками. Ему хочется сравнить ее с чем-то прекрасным и в то же время сильным (потому что прямо сейчас это не хрупкая принцесса, не наследница Алтеанской империи). Она — не она, она — что-то большее. Переосмысление. Чертово переосмысление. Валькирии спускались с небес во имя павших воинов, они сопровождали их до места, где душа находила покой. Они — участницы всех битв. Они ангелы, небесные ангелы. Аллура повела плечом, повернула голову, и одна прядь выпала из общего потока. Лэнс проследил ее путь — ниже и ниже, по руке, по спине. Ей хотелось остаться принцессой. Как и ему — на Земле. Но все свои желания они игнорировали. Она взяла прядку и заправила обратно. Лэнс кивнул, проходя мимо, но потом еще долгое время все никак не мог забыть это. Ему хотелось вернуться. Он хотел пальцами прикоснуться к ее волосам и распустить их. Он хотел сказать ей: отпусти себя, взять за руки и поцеловать, едва касаясь губами пальцев, потому что на них всегда либо тяжелые кольца, либо мозоли (она не привыкла держать оружие, но все же держит его). Ему хотелось сказать: все хорошо и ты справишься. Но он, конечно же, не говорил. Некоторые вещи, считал Лэнс, должны оставаться за закрытыми дверями (как бразильская драма Широ и Кита, со слов Холт), либо несказанными вещами, самыми важными (как его собственная). Лэнс так считал, смотрел на Аллуру и, наверное, был идиотом. Однажды они встретились глубокой ночью. Космос всегда одинаковый (до тошноты — Лэнс ненавидел эту черту), но в ту секунду звезды померкли, как будто земные сутки вдруг разрослись до вселенских масштабов — что-то без имени забирало весь свет. Она стояла у самого края, на капитанском мостике — там, где на «ничего» открывался лучший во всем замке вид, и держала руку в воздухе. Полусонному Лэнсу казалось, что она тянется к ним. К ним, которых уже не достать (и это не обязательно свет, туманности или другие планеты). Это самое «ним» выстреливало в голову неожиданно сильно, как открытие и неизбежность — он словно начинал видеть ее по-другому. Иначе. Дочь Тейи и Гипериона, Селена, олицетворяла у греков лунное сияние. Все природные явления представляют собой цикличность. Она приходила, когда дни заканчивались (когда была нужнее всего), когда света не оставалось совсем — она приходила, чтобы им стать. Аллура даже не заметила его присутствия. Пальцы повисли в миллиметрах от самого стекла, волосы были собраны, броня и баярд (прямо сейчас она готова была сражаться, даже без видимой угрозы — вот-вот и сорвется в бой) — ей было страшно. Что ты там видишь? Лэнс подходил к ней ближе. Расскажи мне, что ты там видишь? Если бы ему вдруг сказали: это солнце тебя убьет — он бы все равно сделал то, что сделал. Это же Лэнс. Он любил солнце. Но Аллура — Луна. В Древнем Риме ее так и звали. Уже позже появилось мирское имя — Диана, а в некоторых провинциях — Тривия. Их богиня изображалась в тунике, с прекрасными струящимися волосами, в руках копье или лук. Она покровительствовала бедным и немощным, людям, лишенным самых простых благ, лишенным воли (рабам). Владычица перекрестков. Дорог. Лэнс коснулся ее плеча и ровно спустя один тик его лицо встретилось с ними. Он был прижат к стеклу и наблюдал, как от его дыхания расползается облако и бежит обратно, к губам. Светящиеся точки звезд, словно мухи, закружили перед глазами. — Господи, Ланс! Его имя было другим. Но сейчас, вверяя ей самого себя, он был готов даже к этому. Лэнс, на самом-то деле, давно привык, что для них это было своего рода бездной: они прыгали вниз снова, и снова, и снова. Даже при первой встрече, еще не зная друг друга, когда слова срывались с его языка в такой привычной земной манере (с девушками его страны, да и любой другой, нужно быть открытым, даже немножко наглым — как и завещали старшие братья), она уже не понимала. Она поставила его на колени, заломив руку, без единого сожаления. Аллура хотела увидеть в Лэнсе преклонившего колено (будем честны, она хотела увидеть такое в каждом, и даже в Пидж — пусть хотя бы кивнет и сделает реверанс), но желание (более сильное) пробуждалось именно с ним, от тех самых слов. Может быть, дело в том, что принцессы (а особенно алтеанки) совсем нетерпимы к таким, как Лэнс? Болтливым, не знающим границ, диким (в каком-то из смыслов). Но либо судьба благоволила Макклейну, либо душа у него и в правду была такой — он принадлежал всем, но только не ей. Этот космос звал его, и он — отзывался. Аллура звала его, но не получала ничего взамен. Тоже в каком-то из смыслов, конечно. Ведь Лэнс не был влюблен в нее. Он считал, что Луна — спутник Земли, вечный спутник Земли; и развернулся, когда его отпустили. Он посмотрел ей в глаза, увидел много: увидел богиню, увидел принцессу, увидел девчонку, которой вручили в руки что-то тяжелее ножа (в разы) и сказали «давай, руби топором, руби, разрезай чужие тела; если вдруг испугаешься — ты не будешь собой, ты проиграешь, ты лишишься всех титулов, ты лишишься короны, своей страны, благ империи, этот космос тебя отвергнет, как неудачный вариант того, что должно было стать "правильным"». Образец для подражания или языческое божество — не важно. Лэнс смотрел в эти глаза и думал, что находилось в его собственных. От этого хотелось моргать, хотелось бежать (от ответного взгляда, который пронизывал холодом, а не жаром; эти глаза потрошили его прямо тут, обнаженного — она видела все до деталей), хотелось рыдать, вспоминать о Земле и заснуть (потому что ему часто снилось, что в руках было что-то маленькое, круглое, вроде стеклянной сферы, но живое — внутри, за тонкими стенками, на руках у Макклейна слышалось непонятное шевеление и голоса: спаси нас; спаси нас всех). Он подумал так много и вдруг спросил: — Кошмары? Аллура пыталась кивнуть. Она пыталась помотать головой. Хотела сделать хоть что-то, но не стоять вдруг бездушной статуей, монолитным камнем в пространстве, она хотела казаться живой, но на кончиках пальцев все еще горели остатки силы. Что тебя испугало настолько, что ты вышла в ночь из своей комнаты и шла, пока не уперлась в стену, не уперлась в небо, не уперлась и не встала лицом к лицу, познакомившись с теми, кого не должны видеть даже боги? Потому что я верю, что есть боги, а есть они. Я верю, что ни Селена, ни Диана (ни Тривия) не должны были замирать на клочках неба и вдруг спрашивать друг у друга: кто мы такие? зачем нам гореть? потому что любой поиск истин априори лишает многие вещи смысла. И я верю, что валькирии забирали павших и летели с ними туда, куда должны были (куда их звала судьба — или сама вселенная, если угодно). Лэнс не помнит, кто первый из них посмотрел вниз. Но он помнит голос. Чистая, голая правда. Она никогда не была с ним открыта до той секунды. — Мне приснилась Земля. Я никогда не была там. Но мне приснились все мы, большая война, Широ… он был другим, совершенно другим… Мы вроде бы хотели его спасти, либо что-то важное происходило. Я, если честно, уже не помню, это от меня ускользает, подобно туману… — Лэнс смотрел вниз и слушал, потому что поднять взгляд сейчас означало убить ее: буквально — оскорбить. Она была слабой, с баярдом в руках, с собранными волосами, со светом в ладонях: — моя корона упала вниз и разбилась, — и в этих словах. Тишина. Ее он тоже запомнил. И тихое-тихое: — Ланс… Аллура тут же сделала шаг назад, замолчала. Секундная слабость, сила момента. Ночь. Настоящая. Тогда Лэнс впервые возненавидел себя. Он смотрел на ее волосы и хотел вытащить шпильку, хотел рассыпать их по плечам, разжать пальцы с оружия и забрать себе (пойти достать Широ, усадить его в Черного и угнать Синюю, далеко-далеко). Пусть правит Замком. Это ее. Пусть будет одна, а Лэнс там, где его ждут — быть воином означает сражаться. Может быть, однажды мы сами решим: хватит. Отвернемся от Бездны… Я схвачу тебя за руку (не ты меня — это важно), и мы улетим. Чтобы не было стен. Лэнс стоял, сжимал края брюк и смотрел вниз. Она ушла первой. И звуки шагов отскакивали от стен, словно мячики — каждый врезался в него, чтобы бить. Ему хотелось крикнуть в ответ: подожди! Или: стой, я знаю, как забыть кошмары, меня мама учила, но… для этого ты должна довериться мне. Или же: ты! ты — мой спутник! Аллура… Мне кажется, что «люблю» — это слишком мало, чудовищно мало… Но он молчал.

***

Это напоминало шторм. Очень давно, в детстве, отец Лэнса брал его с собой на рыбалку. Они садились в лодку и уезжали далеко от берега — туда, где терялись координаты; туда, где можно было смотреть во все стороны и понимать, что бежать больше некуда — дальше пусто. Либо наверх, либо вниз. Небо с водой вдруг выглядели одинаково привлекательно. Ни людей, ни суши, абсолютное ничего, только ты и стихия. Все, что осталось, это ты и стихия. Ответ был написан у них на лицах. Данные нестираемыми значками всплывали прямо из воздуха (а если вдруг быть точнее, то из базы данных, которую они украли у галра). Проект «Курон» висел перед ними неоспоримым фактом — все карты, отчеты и фото были подвешены в воздухе; Широ оказался подвешенным в воздухе — несколько его копий, самых разных, собранных из света, были раскиданы по всему пространству вокруг них. И так уж вышло, что Лэнс был лицом к лицу с одной такой. Что-то не так было в чужом взгляде — он выбросил руку вперед. Рука прошла прямо насквозь. Свет рассеялся и снова собрался. Вроде бы и глаза были на месте. И нос, и губы… Лэнс опять замахнулся. И опять. И еще раз. Чужое тело рассыпалось на мельчайшие частицы энергии, затем — словно магнитом — собиралось снова. После каждого раза. Он несколько раз моргнул и отвернулся. И вот тогда. О, вот тогда он увидел их. Да, чертов шторм. Сначала это был шок. У Ханка вообще, кажется, челюсть упала. Он стоял и смотрел с открытым ртом. В Пидж боролись две ее стороны: чисто научная и что-то сентиментальное — где-то в одном из отражений их реальности она девочкой-подростком обязательно расплакалась и убежала в свою комнату, чтобы закрыться на ближайшие пару дней. В конце концов, это было… непросто. На некоторых видео беззвучно проигрывались сцены опытов. Но она (настоящая Пидж) зажмурилась, положила пальцы себе на виски, снова открыла глаза, подошла к отчетам и стала читать, оставаясь равнодушной ко всему прочему. Либо им всем так казалось (что она была равнодушной). Кажется, ее алтеанский стал лучше… Коран к ней присоединился. Аллура не двигалась, но вся ее поза была холодной. Она стояла к паладинам спиной. Лэнс хотел ее позвать, но не стал. И тогда он повернулся к Широ. Вид у того был абсолютно никакой, впрочем… Взгляд вдруг зацепился за что-то на лице. А точнее, на переносице. Макклейн снова посмотрел на копию. Ну, конечно. Это же было очевидно. У нее не было шрама. Если учесть еще и то, что она вся была белой (потому что чертово скопление энергии, база данных, коды не должны иметь цвета), то он мог положить свой баярд на бочку (поставить на кон!) — только дайте готовое фото (именно этой!), он уверен, что волосы были темными. Копия выглядела моложе и менее изувеченной. На ней не было практически никаких следов войны, даже боя и плена… Лэнс снова прикоснулся к ней. И она рассыпалась. Это был настоящий Широ. Это. Затем наступило неверие. — Эммм, мы ведь точно знаем, что это попросту невозможно? Да? Да-а-а? — протянул Ханк. — Технически, возможно, — Коран обрубил все его попытки хоть как-нибудь оправдать ситуацию. — И что это значит? Что, что-о-о, Широ? Какой?.. — Ханк не мог выдавить ни слова, а связать их между собой — тем более. Только стоял и тыкал пальцем то в одну копию, то в другую, то, вдруг, в отчеты. Рука проходила насквозь. На самом деле, Лэнс понимал его. Он вдруг почувствовал взгляд. Макклейн заглянул в каждое лицо по очереди, но все были заняты — Коран и Ханк продолжали спорить, Аллура и Пидж молчали, Широ не подавал признаков жизни… А затем его осенило. Лэнс посмотрел чуть левее последнего, увидел там две сцепленных руки, и… Кит смотрел в пол, не на него. Может быть, тиком раньше он это делал, но не теперь. Весь его вид выражал страдание. Словно огромный нож был вогнан по рукоять, в самую его грудь, между ребер, и теперь поворачивался. Этот нож был отравлен. Чем-то совсем гадким. Рука его то безвольно повисала в чужой, то снова с силой сжимала ее. Наверное, со стороны могло показаться, что ему противно. Или он думает. Размышляет, что дальше. Оставить все так? Или уйти? Это Широ? Лэнс знал, что он думал. Слышал это. Затем наступило осознание. На самом деле, никогда в своей жизни ему бы не хотелось слышать, как кто-то говорит это вслух. «Это не Широ», «это Широ», «слышали о корабле Тесея? Это парадокс о двух кораблях, или о множестве…» «Мы можем ему верить». «Нет, не можем». Лэнс зажмурил глаза. Это. Было. Похоже. На шторм. Чужие мысли напоминали буран. Он, кстати, никогда в своей жизни не видел снега (и вряд ли увидит), но вот штормы… Штормы он знал в лицо. Обычно в синхронизацию они входили в своих шлемах, в специальном оборудовании, либо в Вольтроне, когда собирали его, и никогда так, напрямую. Поэтому было плохо. Видимо, эмоции взяли свое. Затем ожила Аллура. Она повернулась к ним всем с чем-то совсем злым в глазах, сжала кулаки, а затем быстро-быстро скрутила волосы и собрала их. Ее руки тряслись — кажется, даже воздух вокруг был наполнен электричеством (либо чистой энергией), пальцы она освобождала от колец. Те падали вниз с оглушительным звоном. Мыши их подбирали и уносили. — Он… — она ткнула в Широ, — это не он. Лев чувствует это и не принимает его. Все это время… А если ведьма будет управлять им? Он приведет нас всех к смерти, предаст и даже не поймет этого, только представьте! Псу под хвост все наши битвы, эта война будет проиграна, и, квизнак, все напрасно… Земные слова, которые использовали паладины в своей речи, путались с алтеанским наречием, ее и Корана. Она распалялась, она говорила. И говорила, и говорила, и говорила… Кажется, именно этого и не хватало Киту, чтобы прийти в себя. Потому что Лэнс видел (видел! видел это!) буквально по его лицу, как тот преодолел точку кипения. А стоило словам «убраться из этого замка» наконец быть озвученными, как сжал до хруста чужую ладонь — его лицо искривилось при этом, а губы наконец разомкнулись. Но ответ, в противовес его реакции, был сказан спокойным, холодным тоном: — Широ. Останется. Здесь. Кит даже не двинулся с места, и на самом деле, это было чудовищно жутко, потому что, ну… это же Кит. Кит — не скала. Скорее, он тот, кто рушит скалы. А тут вдруг не стал. Глядя на это, Лэнс вспомнил о способности говорить. — Так! — голос сразу же сорвался на визг. Все резко повернулись в его сторону, и он продолжил: — давайте не будем ударяться в панику, мы ведь только спасли Широ, давайте просто во всем разберемся, медленно и сп- — Принцесса хотела сказать, что риск слишком велик. Ведь, например, клон не будет понимать происходящего, если вдруг, ну, ведьма прикажет ему… убить нас? Поэтому я согласен об изоляции. Я не согласен об изгнании, но… Прости, Первый номер, — Коран встал за спину Аллуры. — Я против, — Ханк отошел к Киту и Широ, выглядя при этом так, словно вот-вот разрыдается. — Эй! Я говорил успокоиться, а не принимать стороны и продолжать спорить, устраивая сраное голосование! Мы не президента выбира- — Простите, ребята, но я за принцессу. Точнее, за Корана, но это почти не меняет сути… — Пидж пожала плечами и сделала шаг назад. Ханк прошептал: «предатель», и получил в ответ «ты тоже». А затем вдруг настала тишина, такая звенящая, что гудение приборов стало невыносимо громким. Словно весь замок вздыхал (либо выл), а они молчали. Никаких мыслей, штиль: ты один на один с волной — все взгляды, посреди этого хаоса, вдруг прицепились к Макклейну. Лэнс чуть не заржал. В голос. Прямо посередине, между ними. Чертово напряжение, стресс. Он сначала посмотрел на Аллуру. Вся ее поза была напряжена, руки пустые, огонь в глазах и на пальцах — она вся была его воплощением. Только вот в глубине взгляда, за всеми стенами (самыми крепкими и высокими) пряталась такая беспомощность, что хотелось кричать. И она кричала. Ночами. Дело в том, что стены в замке достаточно толстые, но после того случая (той самой ночи, когда она признавалась ему в кошмарах) Лэнс стал ходить к ее комнате. Он приносил молоко, оставлял у двери и уходил. У него не было ни шанса попасть внутрь, потому что ну… Это же Лэнс. И это Аллура. В какой вообще жизни она бы его пустила? И в один из таких приходов, в одну из самых темных ночей, после битвы (очередной), когда ему самому не спалось, он услышал. Черт, лучше бы он не слышал. Лэнс дернул за ручку, но она лишь отъехала в сторону и тут же вернулась на место. Он бил кулаками в дверь, пытался ее вышибить, звал принцессу — все бесполезно. Целую вечность он провел вот так, стоя там, беспомощный, брошенный. И вот, когда сил уже не было, когда оставалось только разбудить Корана, разбудить всех, поднять целый замок, это… закончилось. Он услышал тихое-тихое «кто? кто там?», прямо рядом с собой, но по ту сторону. Свет загорелся, и в самом низу, в расстоянии от двери до пола, Лэнс видел, как тень приблизилась вплотную, встала и замерла. Он положил ладони в вертикальную плоскость, рядом с собой (прямо рядом с лицом) и сказал: «ланс». Он сказал: «знаешь, ты можешь ненавидеть меня или бояться… ты можешь считать, что я недостоин… а я и недостоин, наверное, черт, но… Ммм. В детстве, очень-очень давно, мама приносила мне стакан молока, когда я болел. Знаешь, земная горячка — та еще дрянь. Ты лежишь, у тебя температура за сто (это очень плохо, очень-очень плохо, поверь мне), и начинаешь видеть всякие вещи. Вроде глюков схватить, не знаю… Господи, что я несу? Да даже когда не болел… Мама приносила мне стакан молока, держала в руках, я выпивал его и засыпал прямо так, обнимая ее. Верный способ». Он говорил и говорил, и руки его словно плавились в миллиметрах от щек. Лэнс мог уйти сразу же после, мог оставить ее (ведь кошмар уже кончился). Но тогда, в пустоту ночи он позвал: — Аллура… Позвал и сказал: — Я принес тебе молоко. Надеюсь, твой сон будет крепким. На утро стакан стоял там же. Он был пустым, и Лэнс впервые за долгое время почувствовал что-то хорошее. Что-то по-настоящему светлое — оно поглотило его со всех сторон, словно облако. Поглотило и согрело. И… прожевало. И сожгло. Как же. Давно. Не было. Так. Легко. И, черт возьми, больно. А теперь она ждала чего-то похожего. Может быть, из-за момента связи, он правда должен был выбрать ее. Может быть, из-за того, что любил? Нет! Не любил… Лэнс Макклейн мог умереть за нее. Но… двинулся прочь. В самой середине, стоя на том перекрестке, под их взглядами, он почувствовал, как копия Широ его обожгла. Тысячи капель энергии обрушились вниз, прошли прямо насквозь. Весь зал погрузился во мрак — он не сказал ни слова, встретив эту волну. Только ушел, не подходя ни к Широ, который стоял с Китом, ни к Ханку, ни к Пидж, ни к Корану, ни, тем более, к ней. Он направился прямиком к своему синему льву. Который технически уже был не его, но кого это волновало вообще? В особенности теперь…

***

Некоторые вещи, считал Лэнс, должны оставаться за закрытыми дверями (как бразильская драма Широ и Кита, со слов Холт), либо несказанными вещами, самыми важными (как его собственная). Лэнс так считал, стоял за одной из стен ангара, стараясь не выдать себя, и, наверное, был идиотом в тот момент. Да и вообще… в каждый момент своей жизни. Широ появился вскоре после него. Он подошел к одному из штурмовиков, стоящих в ровный ряд позади львов и стал стягивать с него ткань, проверять системы и готовить к полету. У Лэнса ком в горле встал, он выбежал через дверь и понесся по коридорам. В одном из них он налетел на Кита. Господи! Как же Лэнс был ему рад! Кит выругался и потер руку, потому что Макклейн заехал ему прямо по ней (не специально, конечно же — с разбегу, потому что уже не мог замедлиться). А потом он опустил эту руку и как-то совсем виновато посмотрел вниз, себе под ноги. Затем наверх и… вот он. Тот самый взгляд. Глаза в глаза. — Кажется, ты потерял принцессу, Лэнс. Мне… очень жаль, — он говорил от сердца, — но… спасибо… спасибо, что принял мою сторону. — Я не принимаю сторон. Я… Кит, я знаю, какого это быть одному. В этой ситуации я хочу быть за Широ, я не хочу делить себя (и никого) на два, и на три, и вообще… на много частей, — Лэнс захлебнулся в потоке слов: — надеюсь, ты не потеряешь свою, Кит. Свою принцессу. Он в ангаре. Хочет лететь. Кажется, и секунды не прошло, как до него дошло. Кит снова стал холодным, сорвался с места и исчез за поворотом. Лэнс какое-то время стоял на месте. Одно из сегодняшних потрясений точно оглушило его (и это была либо волна, либо этот вихрь, либо шторм — весь, в целом). Он простоял, глядя себе под ноги, может быть, тиков сорок, а затем побежал назад. Лэнс врезался в стену ангара, как только услышал движение. Чтобы различить голоса, ему пришлось глубоко дышать, чтобы успокоить себя и при этом — не выдать. Несмотря на то, что воздуха было мало, что мышцы разогрелись, несмотря на все это — Лэнс чувствовал холод. Такой мертвый, могильный холод. Он пробирался под кожу, селился там, с каждым словом, все глубже и глубже… Может быть, это был страх. — Мы просто проверим, Кит! Я не говорю тебе, что я улечу и не вернусь, вы с Аллурой точно также сбежали, не обсудив это с остальными! Если риска не будет, если… — Заткнись! Кажется, он ударил его. — Я это заслужил. — Заслужил… — Кит… — Молчи! — Кит! Последовала пауза. Может быть, если бы сердце не стучало в ушах, если бы паника не била в мозг, медленно разрастаясь, Лэнс бы услышал больше. — Я больше не чувствую себя… собой. Понимаешь меня? Я… я… я просыпаюсь посреди ночи, я вскакиваю с кровати от кошмаров, которые не помню. Я вижу тени, которые движутся вокруг, я пытаюсь вспомнить свое детство, свою юность (элементарно, Гарнизон) и… не могу. Я… я… Это уже не я. Я боюсь, что причиню вам боль. Я боюсь, что причиню тебе боль… — Замолчи! — Я, боже... мне так страшно, что я причиню тебе боль, Кит! — Заткнись, я сказал! — Мне кажется, Широ мертв. Словно пуля. Ужасно тихо. Только это уже не шторм, а после. — Я хочу, чтобы ты остался. И я… Я обещаю, что мы разберемся во всем вместе, если ты останешься. Широ. Прошу. Только… прекрати. — Хорошо. — Хорошо? — Хорошо, Кит. Лэнс падал в туман. Глаза застилало от слез. Они текли по щекам, срывались вниз — он даже не пробовал их вытирать. Коридор, уходящий влево (единственный выход отсюда), вдруг оказался самым темным. А справа слышались чужие рыдания. Макклейн был один. И снова не мог пошевелиться (не мог сдвинуться с места). Казалось, сам замок сейчас его пережует и выплюнет, и он (именно он!) будет тем, кто покинет команду — а после сегодняшнего паладины, наверное, не особо расстроятся. Может быть, «в шторме люди и не живут долго» будет достаточно. Может быть, «он задохнулся, утонул в слезах, либо в резервуарах с водой, которая теперь соленая, которая — море» хватит другим, кому первое не понравится. Ох, как же он был не прав в тот момент. Чертова ошибка расчетов…

***

На следующий день пропал Кит.