Где-то между невозможным и желанным

Вера сидела на полу, скрестив ноги. Морг. Здесь было очень холодно, и ей бы, возможно, хотелось, чтобы этот холод заставил немного забыть о душевной боли и заморозить боль сердечную. Но именно здесь были те, кто погиб в диверсии. И вскоре сюда дроиды принесут ещё других, кто уже умер и ещё умрёт, и среди них будет её мёртвый отец, такой изуродованный и непохожий на себя. За те полчаса, что Вера провела рядом с ним, отец пришёл в себя на несколько минут. Он просто смотрел на свою дочь эти короткие мгновения, и его взгляд убил Веру, выжег её изнутри, как раньше пламя пожара сожгло отца снаружи – он просил прощения своим взглядом, и тогда ещё Вера не знала, за что. Отец снова потерял сознание, а Вера убежала прочь, не помня себя. Примчавшись домой, она рылась в документах и нашла то, что больше всего на свете не хотела найти, а потом ей на комлинк пришло сообщение о смерти отца. Теперь же девушка очутилась здесь, в морге. Она отключила комлинк и сидела здесь в немом оцепенении уже неизвестное количество времени. Почти никто не решался потревожить её. А Ким Янг, который попытался было вразумить Веру, был вынужден выслушать самые отборные ругательства, которые никто и никогда не ожидал услышать от приличной девушки. А потом в морг ворвались люди в белых доспехах и куда-то потащили Веру. Её швырнули в какое-то полутёмное помещение без окон, с жёсткой кроватью. Вера же забилась в угол и сидела там тихо, беззвучно, уставившись в одну точку. Она не слышала, как открылась дверь, как кто-то вошёл. Из оцепенения её вырвал знакомый механический бас: - Вы заставили меня ждать. Вера промолчала. Она сидела с опущенной головой, даже не поднимая взгляда. - Вы будете отвечать, когда я говорю с вами. Шею девушки сдавило, она начала задыхаться. Потом захват исчез. Откашлявшись, Вера подняла на Вейдера сухие глаза без слёз. - Будет лучше, Милорд, если вы убьёте меня быстро, - глухо сообщила она. - Всё, что вам нужно, вы можете найти в моём датападе и датападе моего отца. Там есть планы катакомб и планы по модернизации заводов, и ещё несколько важных документов. Я вам больше не нужна. Теперь я - лишь расходный материал. И она всё смотрела на него с проявившейся во взгляде болью, обречённо и безжизненно. И её взгляд, её лицо, её эмоции, которые он слишком ясно ощущал, отбирали у него часть обычной холодной злобы и равнодушия, часть бродящей по закоулкам души ненависти, всегда такой необходимой, такой понятой им, нужной ему, чтобы чувствовать свою разрушительную силу. Вера ждала, что сейчас низкий механический бас произнесёт: «Как пожелаете, мисс». Её шейные позвонки с хрустом лопнут, и всё закончится. Это было бы логично, жизненно и реалистично. Но ничего такого не происходило, слышалось лишь равномерное механическое дыхание. Вейдер лишь спросил, продолжая сверлить её нечитаемым взглядом сквозь линзы маски: - Вы просидели в морге несколько часов. Почему? - Там холодно, тихо и… спокойно… - отстраненно сказала Вера. «И мёртвые не предают,» - мысленно добавила она. - Мертвые не предают… - эхом озвучил он её мысль. Какое-то время они оба молчали. Лишь звук механического дыхания беспокоил тишину пространства. С ледяным ознобом, облившим спину, не очень понимая, что делает, Вера заговорила полушёпотом, сама не зная зачем. - Он спасал Виктору жизнь ценой собственной, ценой жизней нескольких тысяч человек. Он спасал сына, но при этом сознательно всех убил. Всех тех людей. Если бы я не вмешалась, то погибло бы больше. Вы были бы заняты, спасая планету, а Виктор бы улетел. Если бы всё пошло по отцовскому плану, Виктор уже был бы в Неизведанных регионах, а я с кучей рекомендательных писем летела бы в Центр Империи, к влиятельным друзьям отца. Вейдер молчал, замерев безмолвной статуей. Вера сделала глубокий вдох, более похожий на стон и продолжила. - И при этом, Милорд, он ждал, что я приму эту его грандиозную жертву. Он всё просчитал до мелочей. Зная, что все его коллеги погибнут, все свои разработки он оставил мне, вместе с уликами и письмом, что всю вину берёт на себя. Единственное, что он не учёл, что я вмешаюсь и разверну запасную спасательную операцию, которую он сам же и разработал. И ещё…Ещё он не подумал, как,… как я вообще смогу с этим жить. И…И вряд ли он мог предположить, что я, так же как он, больше дорожила его жизнью, чем своей. Что больше всего на свете, я боялась его потерять! Она замолчала, странно чувствуя, что от огромной фигуры перед ней, от которой всегда прежде веяло лишь мертвенно-тихой, холодной, смертельной пустотой или плещущей яростностью, появилось теперь какое-то кажущееся обманчиво- живым ощущение. Веру била крупная дрожь, у неё выстукивали дробь зубы, заледенело все тело, и не отпускало желание сжаться в комочек, зажмуриться, ни о чем не думать — только так, мнилось ей, могло прийти облегчение. Она так и сделала: села, по-детски туго собравшись калачиком; распущенные длинные волосы обрамляли её лицо, мраморно-белое, потерявшее милую девичью живость, с особенно четкими бровями, чуть сжатыми тихой тяжелой мУкой; и брови, и затвердевшие от непролитых слёз ресницы её, казалось, тихонько подрагивали, шевелились; а глаза смотрели с таким неподдельным отчаяньем. Вейдер отвернулся, закрыв глаза, так стиснул руки в кулаки, так сжал зубы, что свело болью кожу под непроницаемой маской. Он боялся, что не выдержит сейчас, сделает нечто яростно-сумасшедшее в странном состоянии, в которое его погрузили её слова, её боль. Он вдруг вспомнил, как ярко он сам ощущал когда-то то, что исходило от Веры сейчас: точно кончилась жизнь, и ничего не было теперь. Всё в это краткое мгновение было из чужой, виданной в больном жару, нереальной жизни. А теперешняя жизнь, с её обычной чернотой, обычными звуками, густой и покойной тьмой, одетой в неизмеримый часами мрак, откатилась куда-то далеко вглубь покорёженной души. От этой девушки шёл угарный запах обычной человеческой беспомощности, но в нём почувствовалась жизнь и надежда на жизнь. В районе сердца Тёмного Лорда что-то потянуло, холодная резкая струя пробила спертую душевную духоту, и в полутьме где-то на задворках заворочались чувства, тихие, раздавленные долгой борьбой с болью. И стало так невыносимо тяжело дышать, как когда-то давно. Он стоял, закрыв глаза. Что это было? Искра сочувствия? Понимание боли чужого человека, потому что нечто подобное когда-то испытал и он сам? Потому что в действительности память его никогда не освобождалась, держала все внутри. Было правильным уйти прочь, прочь, чтобы не говорить, погасить в душе странную вспышку, не слышать, не видеть, не продолжать разговор. Вейдер уже развернулся к двери, как вдруг что-то остановило его. Это был её тихий голос: - Не уходите! Он сделал ещё один решительный шаг к двери, когда услышал её сдавленный от скользнувшего лезвием отчаянья крик. - Прошу вас, Милорд! Он обернулся. Неожиданно спотыкаясь, Вера поднялась на ноги, сделала несколько шагов к нему, рухнула на колени, в тупом отчаянии прижалась лбом к холодной шершавой перчатке его руки. Что-то жарко и горько сдвинулось в её горле; она сморщилась, стиснув зубы, и долго терлась губами и лбом об эту ледяную, шершавую и жесткую кожу перчатки, молча, с острым сладострастием глотая слезы. Она плакала так одиноко и отчаянно впервые в жизни. И кожа перчатки была горячей и влажной от её слез. Когда рыдания её стали затихать, он убрал руку и тихо вышел, не запирая за собой дверей, оставив Веру одну.