Много чего в одном флаконе

Архетипы, населяющие наше когнитивное бессознательное и проявляющиеся в образах литературы и искусства, определяют детство эпохой невинности. Демографическая ситуация античности и средневековья была безжалостной: высокая рождаемость сочеталась с высокой же смертностью; и это фактически обесценивало жизнь отдельного ребенка, да и время от рождения до возраста самостоятельности – тоже. Христианская философия, рассуждая о природе греха, пришла к выводу, что сознательно впустить в свою душу Зло, и, соответственно, сознательно грешить, может лишь взрослый человек. Соответственно – дитя, неразумное в силу малых лет, изначально принадлежит Добру, оно невинно и исполнено исключительно благих помыслов. Следуя означенной логике рассуждений, не может быть дитя-злодея, ребенка-убийцы – это означает, что Зло специально вселилось в детскую душу; и собственно дитя в этом не виновато, виноваты либо родители-злыдни, и надо бы проверить их на общение с демонами и темные жертвоприношения, либо… Зачем пересказывать, можно посмотреть какой-нибудь фильм ужасов, там всё подробно рассказано, показано и придумано с большим количеством подробностей. Гораздо интересна вторая линия рассуждений. О том, что если «не подсказывать» ребенку, если оградить его от проявлений Зла в обычных, житейских ситуациях, то его душа воспарит, обратится к Абсолюту и достигнет каких-то небывалых высот. Возможно, именно так родится совершенный человек! [Собственно, однажды такой фокус удался: одного мальчика, родившегося в знатной индийской семье, до 29 лет ограждали от всяческих бед, трудностей и проблем, удовлетворяли все его желания, ни в чем не чинили препятствий. На пороге тридцатилетия, однажды покинув родительский дворец, этот молодой человек за одну поездку увидел четыре несчастья: нищего старика, больного человека, разлагающийся труп и отшельника. После чего проникся состраданием ко всей Вселенной и посвятил дальнейшую жизнь поиску пути спасения и избавления человечества от страданий. Жаль, что хороший пример – только один. ] Изучая архетип ребенка, становится понятно происхождение его «невинности» – даже если оставить за скобками христианскую трактовку души, побуждений и греха. Отсутствие вины – в данном случае выражение не-деяния; ребенок мал, слаб, зависим от окружающих и в силу этого пассивен, он не может быть субъектом действия – то есть самостоятельно ставить цели и прикладывать сознательные усилия в их достижении. Что есть причина не-деяния, «пассивности» ребенка? Психоанализ объясняет это недостаточной силой влечений, инстинктов – состояния, базово разграничивающего детство, как отдельную социально-обособленную и физиологическую эпоху, и взрослость. Подростковый возраст – с точки зрения классического психоанализа прежде всего физиологическое созревание, усиливающее все инстинкты индивида; сильные инстинкты заставляют (правильнее сказать «мотивируют», но так ярче виден тот самый биологический детерминизм, в котором психоаналитиков не обвинял только ленивый) индивида ставить новые цели взаимодействия с окружающими. Появляется активность; человек становится полноценным субъектом действия; и рано или поздно совершает деяние, подпадающее под определение греха. А если учесть, что первое и главное проявление инстинктивной сферы человека, следуя опять же классическому психоанализу, это половое возбуждение, то все еще проще. Половой инстинкт приводит к половому поведению, в итоге – минус невинность во втором смысле слова. Социальная психология имеет несколько другие объяснения, почему ребенок не может быть преступником и его «злые» поступки должны оцениваться по иной, по сравнению с поступками взрослых, шкале. А именно: принимается за аксиому, что взрослый человек обладает полной информацией о мотивах своего поступка и, что иногда еще важнее, его последствиях. Ребенок же, в силу ограниченной возрастом и социальным положением информированности, – нет. Ребенок не способен к самоконтролю и рефлексии собственных побуждений; не всегда правильно и адекватно дает моральную оценку своих поступков, в результате – наказывать его за некоторые действия, последствия которых он не продумал, просто нечестно. Две столь различные теории сходятся в одном: детская преступность скорее нонсенс, чем закономерность. Разве что у ребенка с самого раннего возраста обнаружатся признаки психопатизированной личности (см. выше про расстройство привязанностей, инстинктов и влечений), и он попадет в явно нездоровую социальную среду (см. выше, изоляция, сегрегация и иже с ними). У Флавии де Люс мы видим и то, и другое. Да еще ее родители – родственники, что лишь усиливает риск биологических дефектов психики. Да еще воспитанием, как таковым, никто не занимается последовательно и постоянно. Плюс наличие в ближайшем окружении человека с психическими проблемами (Доггера!). А уж информированность Флавии в вопросе взаимоотношения полов! (см. «Сорняк, обвивший сумку палача», с. 322) Невинная деточка? Ха! Собственно, реально детских – наивных, опрометчивых, не слишком обдуманных- поступков Флавия совершает до обидного мало. Обидно – нам, читателям, которые вот-вот рискуют забыть истинный возраст главной героини, ведь и окружающие относятся к ней скорее как к относительно взрослой девушке (скорее как к сверстнице Офелии, которой 17 лет), чем к ребенку. И по шкале «детскости» лидирует даже не охота за Санта-Клаусом, а план Флавии, который она едва не реализовала в романе «Здесь мертвецы под сводом спят». Оживить мертвого – это может придумать только ребенок. Ребенок, в совершенстве владеющий знаниями о химии смерти и послесмертия, что делает задачу вдвое невыполнимой. Дисгармония развития Флавии – явное несоответствие ее интеллекта ее биологическому возрасту, да и социальный статус отнюдь не однозначен, – есть одно из возможных проявлений психопатизации личности. Тренированный, гибкий ум – какие задачи он ставит? Какие потребности и мотивы поведения направляют Флавию? Тоже загадка. К огромному сожалению, сверстники Флавии де Люс крайне редко становятся полноценными героями произведений – речь не идет о случаях, когда уже сформировавшиеся злодеи с тоской и/или ностальгией вспоминают о своих детских годах. Гораздо чаще детей-героев авторы, в полном соответствии с концептом детской невинности, пытаются оградить от деяний, способных вывести их за грань Добра. В качестве примера – Эндрю (Эндер) Виггин, герой романа «Игра Эндера» и одноименного фильма. В будущем, когда Земля сталкивается с могущественным инопланетным противником, для обеспечения безопасности планеты вводится особая система отбора и тренировки гениальных детей. Фактически, рождение Эндера – уже не случайность и уж тем более не выражение взаимной любви его родителей, а часть этой военной программы. Младший из троих детей (чем-то похоже на Флавию, верно?), он с самого начала демонстрирует качества будущего военного лидера. Есть одна тонкость: старший брат Эндрю, Питер, так же отлично проходил сито «профотбора», также участвовал в военной программе. Но был отчислен, поскольку оказался жестоким психопатом. (то, что детей обучают боевым единоборствам, военным тактическим играм, и вообще объясняют, как лучше убивать противника, это как бы за скобками. Ведь все остальные детки вырастают «правильными» солдатами, а Питер, нехороший мальчик, взял да и осоциопатился…) Средняя сестра Эндрю, Валентина, также не прошла проверку – она оказалась слишком мягкая. Эндрю же – то, что надо, и жесток, и мягок, другими словами, сочетает некоторую беспринципность с некоторой же условной управляемостью. За период обучения Эндер минимум дважды участвует в драках, которые заканчиваются для его противников смертью. Важно, что Эндер не знает о смерти его врагов – которые такие же подростки, как и он сам; и – еще раз подчеркнем, - совершает эти деяния, не осознавая тяжких последствий своих действий. Можно использовать этот пример как философскую метафору о воздействии Человека на Природу, но можно истолковать в контексте обсуждаемого архетипа «детской невинности»: автор, показывая Эндера совершенным, но не желающим зла убийцей, показывает возможность, не желающую стать намерением и сознательной целью. В итоге – до поры до времени Эндер, невинный убийца, не испытывает моральных терзаний. Когда же наступает необходимость сознательно причинить Зло, сознательно совершить то, что в других обстоятельствах смело можно назвать убийством (причем не одной особи, а целой расы), он выбирает путь ненасилия, находит способ решить стоящую перед землянами проблему космической безопасности другим, более гуманным способом. Нам удалось вспомнить лишь два примера героинь раннеподросткового возраста с явными успехами в области убийств: Арья Старк и Жозефина Леонидис. Давайте сравним варианты литературной детской преступности. Арья Старк («Песнь Льда и Огня» и ее экранизация «Игра Престолов») начинает свое путешествие как дочь высокопоставленного лорда. Непослушное, но вместе с тем по-своему честное, открытое, искреннее дитя девяти лет; до поры до времени ее наибольшими преступлениями является нежелание сидеть за рукоделием и слушать скучные рассказы септы-наставницы. Потом, в возрасте тех же девяти лет, девочка становится мишенью – за ней охотится челядь и воины враждебного Дома; и свершается первое убийство – от испуга, просто мальчишка-конюшонок не желает отпускать Арью. Не сильно переживая его смерть и гораздо больше волнуясь, как бы не попасть в руки королевы, Арья убегает с места преступления. После чего некоторое время голодает и бродяжничает; видит, как ее отцу отрубают голову по обвинению в государственном преступлении; еще больше бродяжничает. Попадает в местность, совершенно разоренную войной, и видит ее последствия, включая пухнущих от голода младенцев, изнасилованных женщин, колодцы, забитые трупами и т.д. Скрываясь и прячась, Арья попадает то в замок, управляемый лордом с явно социопатическими склонностями (например, он пытает пленников ради удовольствия), то к разбойникам. Нигде она не чувствует себя в безопасности. Никто, на протяжении долгих месяцев (лет?) не заботится об Арье ради нее самой, никто не любит ее. Способ выжить – убежать, спрятаться, или убить. С какого-то момента Арья перестает убегать и прятаться. К 13 годам, оказавшись в чужой стране, переменив множество чужих имен, это вполне сложившийся моральный урод: морали, как таковой, у Арьи нет. Есть воспоминания о доме и смутные подозрения, что если бы она каким-то чудом оказалась дома, рядом с сестрой и матерью, и рассказала им о себе все – ее бы не приняли. Значит, нет нужды возвращаться. Особенным эмоциональным настроем Арьи пользуются странные люди, называющие себя «Безликими». Их цели в отношении Арьи в «Танце Драконов», крайней опубликованной книге, еще не ясны, но что они тренируют ее навыки отравительницы, шпиона и фехтовальщика – несомненно. Таким образом, в биографии Арьи Старк налицо все социальные признаки психопатизации. Плюс намеки на неоднократные черепно-мозговые травмы у героини, которые, возможно, могут привести к органическим изменениями ЦНС. А там и до органической психопатии недалеко. Жозефина Леонидис – героиня романа Агаты Кристи «Скрюченный домишко». Ей 10-11 лет, она живет в пригороде Лондона в огромном доме, выстроенном ее дедом – Аристидом Леонидисом (страна и возраст добавляют Жозефине пикантное сходство с Флавией де Люс). Аристид Лионидис – грек из Смирны, покинувший родину после того, как совершил случайное убийство. В Англии он преуспел на торговых операциях, женился на дочери английского сквайра, которая родила ему восьмерых детей, из которых в настоящее время двое – старший сын Роджер, с женой Клеменси, и Филипп, его жена Магда и трое детей, – живут с ним под одной крышей. (Действие происходит в 1946 году, и причина вполне прозаическая – дом Филиппа разрушен во время бомбежек). Жозефина младшая; ее старшая сестра София – умница-красавица-золотое сердце; средний брат Юстас – перенес полиомиелит, из-за чего стал инвалидом, и обучается на дому. (И опять же – трое детей: старшая – надежда семьи, средний – интеллектуал, младший ребенок предоставлен сам себе… что-то знакомое…) Примечательны рассуждения о жестокости, которая свойственна всем членам семейства: Аристид, с точки зрения Эдит де Хэвиленд, сестры его покойной жены, вообще аморален и беспринципен, что он и доказал многочисленными сделками на грани закона. Однако по натуре он добр и обаятелен, поэтому ему многое прощается. Семья де Хэвиленд, типичный пример английского мелкого дворянства, гордилась своей узколобостью, жестокостью ради самой жестокости, – типичные охотники на лис (здесь не метафора, а спорт с погонями и кровушкой). Однако же они следовали высоким принципам и не позволяли низменным побуждениям вырваться на волю. Магда Леонидис – пример жестокости по-детски эгоистической, неразрывно сплетенной с ее артистичностью и склонностью к аффектам; Филипп – человек, скрывшийся от реальности в книгах, которому нет дела до мира живых людей. Клеменси Леонидис, пусть и не кровная родственница Жозефины – пример ученого-фанатика, избравшего весьма специфический объект поклонения. Даже София, на первый взгляд – самая положительная героиня, – признается, что могла бы убить человека «только ради чего-то стоящего». Плюс мелочи: Жозефина крайне некрасива, отчего родная мать зовет ее «найденышем», она не общается со сверстниками, кроме брата, который ее откровенно презирает (она же девчонка! Да еще надоедливая); из-за того, что соседи считали брак Хэвиленд с каким-то греком мезальянсом, у Леонидисов мало друзей в округе; плюс недавняя война с ее тревогами, бомбежками, едой по талонам… Итог? Вполне закономерный. Чуть больший, по сравнению с героиней Дж. Мартина, акцент на «предрасположенность к греху», у героини А. Кристи скорее всего объясняется личной позицией автора. Миссис Кристи считала, что преступление – это личный выбор преступника (в силу чего ее любимая героиня, мисс Марпл, отстаивает необходимость смертной казни). Поэтому Жозефина, по причине возраста и несколько специфического воспитания просто не способная бороться с дремлющей в ее крови предрасположенностью к жестокости, все же совершает выбор сама. И несет за этот выбор вполне соответствующее – может быть, не официальному законодательству, но принципам автора, – наказание.