but first, ramen

      Ни одна рабочая смена не проходит так быстро, как смена с бесконечной запарой. "Ну вот, снова всю ночь креветки и лапша будут сниться," — с обречённым спокойствием констатирует Минхёк, впервые за много часов отпивая воды из персональной кружки с затертым цветочным узором. Кажется, ещё чуть-чуть, стоит только немного расслабиться, и упадешь замертво от усталости. Никто из них не расслабляется. Чангюн заходит на кухню, как появляется свободная минутка, рассказать, что у них в кассе по выручке. — Супер, давайте закроемся, — улыбается Хосок, медленно сползая на пол, и в его голосе ясно слышатся нотки истерики. — Я бы с радостью, — у Чангюна намертво приклеенная к лицу рабочая улыбка и тоже отчаяние в глазах нет-нет, а проскальзывает. Они очень устали.       Закрыться, конечно, нельзя, хоть на кухне и закончилось практически всё, включая самих поваров. Минхёк на автопилоте ставит вариться рис, больше риса, протирает запачканные в спешке поверхности и принимается пополнять опустевшие станции. — Интересно, во сколько мы пойдём домой, — Хосок смотрит сквозь повара пустым совершенно взглядом, — у нас теперь нихуя нет на завтра. — Чем быстрее ты соберёшь свою прокачанную тушку в кулак и заставишь встать, тем раньше мы свалим, — Минхёк слегонца так пинает друга носком сменного кроссовка. Ему тоже не улыбается оставаться в ресторане до полуночи, а то и дольше, но выбора у них нет, очевидно же.       К концу рабочего дня Чангюн пересчитывает немаленькую выручку и с сочувствием поглядывает на поваров, которые еще и не начинали закрывать кухню. Он предлагает свою помощь, но Хосок сердито размахивает на него руками. "Вали домой, выспись, мы тут в любом случае застряли надолго." И не поспоришь. После того, как других дел не остаётся, Минхёк накидывает в две миски риса и всякой всячины к нему. — Вау, еда, — Хосок не запаривается с палочками и сразу хватает большую ложку. — Мне кажется, я сейчас кончу, если просто лягу, — говорит Минхёк, отрываясь от еды, и опять принимается наворачивать рис за обе щеки.       Конечно же, он говорит об усталости. Конечно. Но перегруженный мозг Хосока навязчиво предлагает представить, какой он — Минхёк на грани оргазма. С широко распахнутыми глазами, слипшейся от пота челкой и дрожью по всему телу. Минхёк, содрогающийся от удовольствия под ним. Слишком хорошо Хосок запомнил каждое случайное и намеренное прикосновение этих шаловливых рук и тёплые губы, мягко прижимавшиеся к его раскаленной коже. — Чего пялишь? — спрашивает Минхёк с набитым ртом, смешной и взъерошенный. Белые волосы переливаются перламутром в слабом освещении, а торчащие из длинных рукавов футболки руки выглядят обманчиво тонкими. Он весь обманчиво изящный и хрупкий, но лишь на первый взгляд. — Я пока только пялюсь, но не откажусь, пожалуй, — губы Хосока растягиваются в задумчивой улыбке. — Бесишь, — Минхёк в шутку лупит его по коленке, а потом вдруг цепко кладет ладонь на мускулистое бедро и шепчет, подобравшись поближе, — стоит ли мне воспользоваться моментом и закончить твоё мучительное воздержание?       Хосоку не по себе, но его тело реагирует на действия друга весьма конкретным образом. Он забывает о боли в пояснице и чугунных от усталости ногах, чтобы раствориться в гораздо более болезненном напряжении. Минхёк, пусть и тот еще провокатор, скорее всего, не ожидал такого поворота, потому что замученно стонет и называет Хосока сумасшедшим, когда тот прижимает его плечи к полу и задирает широкую форменную футболку, вооружившись металлическими палочками для еды. Металл очерчивает выпирающие сквозь тонкую кожу ребра, и это безумно красиво. Белое и черное. Хосок добавил бы немного красного, но Минхёк останавливает его тянущуюся к ножу руку. Ловит длинные пальцы ртом и обсасывает, после чего покорно и кротко улыбается, а в глазах пляшут черти из самых глубоких и страшных адов. — Вроде лёг, а ещё не кончил, — пытается пошутить Хосок, хотя какие блядь могут быть шутки, когда тут такой Минхёк. Кусает губы и тыкает изящным пальцем в выпуклость в чужих штанах. — А ты уже почти, — смеётся Минхёк тихо и чуть хрипловато.       На круглом циферблате все стрелки провалились за часовую отметку. Никто больше не беспокоится о возвращении домой. Пока что, по крайней мере. Пока Хосок размазывает по рукам и члену фритюрное масло за неимением ничего лучше. Минхёк нетерпеливо елозит голым задом по жёсткой плитке и притягивает Хосока к себе за шею. — Вставляй скорее, мне в любом случае будет хуево, — требует он тоном, не допускающим возражений.       Хосок скользит ладонью вверх по его голому бедру и проталкивает пальцы в анальное отверстие. Он смутно помнит, как у Хёну получалось его растягивать, в самом деле, шеф особо не заботился о состоянии чьей-либо жопы. С Минхёком так нельзя, Хосок почему-то уверен. Он выбивает из Минхёка всю палитру недовольных стонов, прежде чем решается вытащить из него неприятно скользкие пальцы и вставить по-нормальному. Несмотря на все шуточки про коллекцию игрушек, член входит тугими толчками — внутри Минхёка очень тесно, но Хосок не останавливается. Не смог бы остановиться, даже если бы Минхёк умолял. Но тот, очевидно, испытывает весьма мазохистское удовольствие и разве что изгибается под более удобным углом, чтобы получить наибольшее наслаждение. Короткие ногти царапают Хосока по спине, и Минхёк глухо вскрикивает, зажимая рот ладонью. Хосок едва сдерживает громкий стон от того, как крепко сжимаются мышцы вокруг его члена. Он целует губы Минхёка так же беспорядочно, как и толкается внуть него.       Доведенный до оргазма Минхёк выглядит безбожно красиво, гораздо красивее, чем Хосок себе напредставлял. Он запрокидывает подбородок, открывая идеально острую линию челюсти и длинную шею, в которую Хосок вгрызается зубами, чтобы не взвыть в голос. Что-то внутри него громко трещит по швам, но Хосок пока не знает, что это. Не мог же он взять и сломаться о своего самого близкого друга?