but first, ramen

– Да сколько можно? – Уён взрывается неожиданно, когда, проходя мимо к фритюру, его в очередной раз за день с размаху задевают ладонью, – хватит лапать меня за жопу! – Что, прости? – Сан строит из себя невинность – он в общем-то и не виноват, что его привычка размахивать конечностями на работе может кого-то раздражать (а куда эти конечности прилетают – другой вопрос уже, он же их не контролирует). – Чего орать-то? Можешь сам меня потрогать, не обижусь. – Я бы пошутил, но не буду, – на лице Уёна сложным образом борются злость и желание заржать, пока он особенно яростно встряхивает лапшу для рамэна.       Обладатель вездесущих лапок подкрадывается сбоку и ехидно приподнимает брови. Со стороны можно подумать, что на кухне просто собирают рамэн, а повара заняты обсуждением насущных проблем с заготовками для блюд. Главное – не подходить слишком близко и не прислушиваться. – Нечего там трогать, – полушёпотом говорит Уён, когда Хонджун уносит готовое блюдо в зал, и отворачивается к разделочной доске, на которой громоздится гора лука.       Сан глубоко вдыхает. Краснеет кончиками ушей и выдыхает, представляя себя вскипевшим чайником. Когда-нибудь он дождётся. Эти уёновы шуточки без шуток заебали просто всех, с кем он успел поработать. Сана хотя бы не задевает (а должно?) утверждение, об отсутствии у него жопы, как будто это что-то важное. Ну, нету и не было никогда, кому она сдалась? Сам зато даже в коридоре мимо протиснуться, не обтеревшись обо всех подряд, не может, а его стебёт.       От сердитого прожигания дыры в чужом затылке отвлекает нечленораздельный набор звуков, переходящий из одной тональности в другую. Уён то ли стонет, то ли пищит, отложив нож, потом мчится к раковине, которая мгновенно покрывается алыми пятнами. Включенная вода становится бледно-розовой, а повар стоит в ступоре, посеревший под цвет волос. «Серьёзно?» – думает Сан, отрываясь от заказов. – Что, умник, палец в лук нарезал? – спрашивает он, потому что тишина после продолжительного воя начинает напрягать. – Она не останавливается, – слабо выдыхает Уён, настоящий король драмы. – Ладно, – Сану надоедает этот спектакль или что бы там ни было. Покончив со всеми заказами, он идёт за аптечкой. – Уён-а, показывай, что там такое.       Уён заламывает брови, делает большие жалобные глаза. Кровь. Много крови. Самое привычное дело для человека, который не раз проверял на прочность кухонный инвентарь и своё тело. Сан, тот ещё рукожоп, и не такое видел. А Уёна от одного вида тошнит и сознание улетает, он крепко зажмуривается, пока его палец обрабатывают и перевязывают. – Херово, – бинт очень быстро окрашивается в красный, и Сан протягивает коллеге резиновую перчатку, – с этим уж сам справься, пожалуйста.       Пока заказов нет, он идёт самостоятельно дорезать злополучный лук, спасать суп, который давно успел перекипеть и вообще – работать. Уён приходит в себя прямо на полу за стойкой. В кои-то веки он молчит и не лезет под руку. Странно, но вместо облегчения Сан чувствует себя непривычно. Обескураженно даже. – Уён-а, что с тобой? – Хонджун заходит на кухню урвать хоть пару глоточков воды, пока есть время, чтобы в итоге хлопотать над Уёном, как курица-наседка, – когда успел? – Добавил частичку себя в наш лук, – Сан устало прикрывает глаза ладонью. – Я даже нашёл эту, ну, часть. Показать?       Уён думает, что сейчас блеванёт. А ведь он даже поблагодарить за помощь хотел. – А я же предупреждал, – с Хонджуном никогда не понятно, искренне он беспокоится или издевается, – довыёбываешься – и тебя выебут. – Главное, чтобы не кухонным ножом, – подхватывает Сан, очевидно, намеренный довести Уёна если не до приступа ярости, то до нервного срыва.       Врезать бы этому хитромордому лису с его ехидной ухмылкой, предложить Хонджуну самому сходить нахуй и уйти в закат красиво. Уён, конечно, добрый и терпеливый, но не когда его за инициативу считают выскочкой и лапают за жопу каждую смену разные Чхве Саны. Сан бесит одним уже существованием, потому что не подпускает к себе Уёна, не желает включать его в круг доверенных, как Хонджун и Минки, например, лиц. С ним сложно разговаривать нормально, а потому оба они обходятся колкостями и видят подвох в каждой фразе. И нихуя Сан не решает эту проблему, когда под конец рабочего дня вжимает своей истощённой тушкой Уёна в стеллаж, куда тот как раз убирал муку. Проглаживает ладонью по бедру вверх и сжимает упругую ягодицу сковозь висящую мешком форму. – А это, чтоб ты знал, как я действительно лапаю, – Уёну не обязательно поворачиваться лицом, чтобы представить эту дьявольскую, пусть и совершенно очаровательную для постороннего наблюдателя, улыбку.