but first, ramen

      Минхёк, без сомнений, возненавидит его, если узнает – думает Хосок, запираясь в туалете, чтобы (до смешного же) переодеться. Форма не спасает, а для водолазки слишком жарко. Летом не прокатит. Он бессильно ощупывает шею, смазывая несколько слоёв бб-крема, который ни разу не смягчает ситуацию. Или её последствия? Следы преступно красивых рук и обжигающих поцелуев на беззащитном к ласке теле до сих пор помнят каждое прикосновение. Хосок пока не решил, стыдно ли ему за прошедшую ночь. Поговорить об этом с кем-нибудь духу не хватит, пришлось бы объяснять, с какой радости он позволил бывшему любовнику подбросить себя до дома и пустил за порог под предлогом остаться на кофе. С учётом, что Хёну кофе не пьёт совсем. Картины с крайне высоким рейтингом проносятся в голове, оставляя соблазнительное послевкусие чего-то запретного, а потому желанного до боли.       Отражение в зеркале отвечает ему ироничной улыбкой – чего хотел, то и получил, расхлебывать сам будешь. Хосок затягивает на голове повязку, пряча под неё непослушную чёлку. Открытый лоб, вроде как, делает лицо чуть строже, а синяки с недосыпа преследуют его не первый год, не страшно.       На общем собрании он, как обычно, держится поближе к Минхёку, старательно избегая его внимательного взгляда и поворачиваясь исключительно той стороной, с которой ничего криминального не заметишь. Работается нервно, но времени на панику по пустякам не остаётся – заказы сыпятся один за другим, не позволяя расслабиться ни на секунду. Стойка с рамэном сегодня достаётся Хосоку, и отойти от неё получается только для того, чтобы метнуться в камеру за закончившимися яйцами, поминая их разными грязными словами. – Ну ты и пидорас, – на возглас Минхёка синхронно оборачиваются все работники заведения, а вместе с ними ещё и половина гостей в зале. – Я? – Хосок внутренне съеживается на манер сушеной водоросли. – А кто, я, что ли? – отвечают ему с искренним негодованием, – кто бумажку с моим заказом выкинул? – Ой, – за своими переживаниями повар действительно не заметил, как отправил в мусор что-то лишнее. – Не "ой", а гоните мне салат, иначе эти суки меня самого сожрут, – требует Чангюн тоном, не терпящим возражений, – срочно. – Тебя с соусом подавать, или так сойдет? – Минхёк от души ржёт, накидывая на тарелку салатные листья, и даже Хосоку становится весело.       Смех Минхёка, он такой – заразительный и красивый, просто музыка для ушей. Лечит рак и депрессию, Хосок бы рекомендовал, если бы было кому. От напряжения не остаётся и следа, зато находится сто и один повод для шуток до тех пор, пока не оживает домофон на чёрном входе. Кто бы мог подумать, что шеф заявится на их смену вот так запросто после вчерашнего?       Хёну не утруждается ношением общей формы, её заменяет накинутое поверх майки кимоно – тоже рабочее, но указывающее на определённые привилегии. Он без особого интереса спрашивает, как проходит день, и задерживается возле Хосока. Тянется зачем-то через него взять со стойки большую рамэнную тарелку, прислоняясь гораздо ближе, чем следовало бы. Хосок чувствует пробегающую по телу дрожь и надеется, что из зала не видно тех эмоций, что должны быть буквально написаны на его лице. – Что-то совсем жарко стало, – жалуется Кихён, украдкой стирая пот со лба. – Это просто шеф на кухню зашёл, – заботливо поясняет Чангюн.       Он подозрительно скашивает глаза в сторону Хёну и прислушивается к голосам по ту сторону стойки, чтобы вовремя определить, когда разразится буря. Буря, тем временем, беззвучно ломает деревья и крыши, разносит вдребезги всё, за что пытается ухватиться Хосок. Он каждым спинным позвонком ощущает раздражение Минхёка, которому общество шеф-повара явно не доставляет удовольствие. Когда Хёну, наконец, завершает свои загадочные и необъяснимые дела на кухне и отчаливает, невзначай "напомнив" Хосоку зайти к нему в офис в ближайшее время, Минхёк подозрительно щурится. Очень нехорошо и многообещающе. – И что это было? – спрашивает он подозрительно спокойно, тыкая пальцем в собственную шею. – А что, завидуешь? – Хосок игриво вздёргивает брови (и мысленно вздёргивается на лампе под потолком). – А должен? – Минхёк невыносимо громко кладёт на стол крышку с кипящей кастрюли, – знаешь, Хосок-и, на твоём месте я бы давно на повышение насосал.       И вроде они ничего друг другу не обязаны, а презрение в чужом голосе всё равно разъедает глаза похлеще резки лука. Хосок с острой ясностью осознаёт его, уходя в офис – пара десятков шагов от двери до двери, ещё острее, когда целует Хёну и боковым зрением замечает рюкзак Минхёка в углу рядом с его же толстовкой (ходить по ночам бывает довольно холодно). Его буквально трясёт от нетерпения, пока Хёну поворачивает ключ в замке, чтобы уж наверняка, а в памяти всё тот же сладковатый запах минхёковых волос и чёткие контуры рёбер под пальцами. Хосоку было так страшно сломать его в их первый и единственный раз, но есть ли кто-то, кому жаль ломать его самого?       Хёну не заморачивается с одеждой и просто запускает руку в трусы своего подчинённого, дразня прикосновениями колом стоящий член. Хосок в курсе, что он привык получать удовольствие, не прилагая особых усилий, поэтому сам стаскивает с себя одежду, и тянется к застёжке на чужих брюках. – Поверить не могу, что делаю это посреди смены, – он смущённо кусает губы. – Хочешь уйти обратно? – Хёну мягко улыбается, прекрасно зная ответ.