Чиароскуро (На контрастах)

I. Когда Саске встречается с Итачи впервые за несколько лет, он одет в чёрное. II. Коридор тянется в длину, сужается. Другие присутствующие кажутся лишь декорациями на заднем плане, расплывчатыми силуэтами с парой отличительных черт: цветом волос, шириной плеч, формой длинных плащей. Это и всё остальное — та же бесцветность стен — всё лишь способствует тому, насколько отчётливо он видит своего старшего брата. Его чистые заострённые скулы, его глаза, его лоб над стоячим воротником — всё настолько чётко, словно на фотографии, одной из тех, которые пришлось выбросить в помойку, давясь слезами. И профиль Итачи кажется таким бесстрастным, как у статуи, когда он смеряет Саске скучающим взглядом и не удостаивает ни словом. Саске знает, нельзя давать волю гневу, и всё же так легко допускает посягательство на свои чувства, что искры чидори зажигаются в руке почти с опозданием. Кокон голубого тепла охватывает ладонь, запястье и предплечье. Стена изрыгает куски бетона, когда молния пробивает в ней продолговатую зияющую дыру. (Отрывистый хруст в запястье, остановивший его на полпути, сделал его глухим ко всему, кроме набата сердцебиения в ушах.) Сейчас ты мне не интересен. — Как будто Саске это волнует, как будто хоть одну ниточку его натянутого струной терпения волнует, чего ради Итачи заявился. Он здесь, и это единственное, что имеет значение. Саске выбил бы себе зубы за любое оправдание острому уколу в животе, вызванному таким пренебрежением. Его пинком отбрасывают к стене, и от боли начинает тошнить. В лёгких не остаётся воздуха, когда старший брат подходит и надвигается на него, точно тень от дерева падает на землю. Дыхание застревает меж приоткрытых губ, когда он поднимает глаза на лицо старшего брата. Видит полоски по бокам от его носа, доходящие до сухопарых щёк; тёмную черту пересекающую символ их деревни, лёгкие тени от чёлки на лбу; его лицо. Затем внезапным движением кулак врезается ему в живот — с потресканных губ выплёскивается кровь, и чувство ориентации теряется, заволакивваясь туманом. И... Саске ломается, потому что он всё ещё маленький мальчик. III. Как быть, если кошмары для тебя предпочтительнее снов о прошлом? Когда каждое счастливое воспоминание о нём ты теперь обдумываешь задним числом, просыпаясь рано утром в своей квартире. Когда ты мысленно возвращаешься в детство и вспоминаешь его улыбки, кольцо его рук на твоей талии, подушечки его пальцев, крепко прижатые к твоему лбу. Что если это всё — и даже больше — было не по-настоящему, неискренне. Что если всё, о чём он тебе говорил, было пустыми словами или хуже того — ложью. Что если ты не знаешь, какой из вариантов бы предпочел. Что тогда? Он готовит завтрак. На плите громко и пронзительно свистит чайник, разгоняя тишину. Сегодня его определят в какую-нибудь команду и закрепят за наставником. Он готовит омлет с перцем и солью. Солнечный свет падает на кухонный стол, светлую тарелку и керамическую чашку, сильно нагревшуюся в утренних лучах. Саске уже три часа как ногах, поскольку так и не сумел повторно уснуть. Взгляд падает на пустой дверной проём, ведущий в спальню. Чайник продолжает свистеть, дымя паром из носика и из-под металлической крышки. Он снимает с плиты сковороду и ставит на подставку, потом хватает чайник и наливает кипятка себе в чашку. Снова устанавливается тишина, нарушаемая лишь мягким шарканьем его шагов. Минувшей ночью ему приснился тот раз, когда он пробрался в спальню к брату после его возвращения с миссии в пустыне Суна. — Можно мне сегодня поспать с тобой, старший братик? Без тебя было ужасно скучно... Он дёргает за нитку чайного пакетика до тех пор, пока вода не становится тёмно-коричневой, потом вынимает пакетик из чашки и бросает на пустое блюдце, где тот остаётся влажным размякшим мешочком, истекающим коричневатой водицей. Отшкрябывает лопаткой омлет со сковороды и перекладывает на тарелку. Рядом на столе ждёт своей очереди стеклянная бутылка с кетчупом, но Саске пока что к ней не притрагивается. Воспоминания о той ночи немного расплывчаты, однако он часто размышляет о том, почему брат был тогда так погружён в себя. Неужели уже тогда помышлял о резне? — Я бы лучше поскучал здесь вместе с тобой, — вполголоса произносит Итачи, помогая братишке устроиться на постели рядом с собой. Сам он лежит на спине, пялясь в потолок. В голосе его чувствуется лёгкая насмешка. Саске переворачивается на бок, затем на живот, оказываясь наполовину лежащим на брате и сложив руки у него на груди. — Но ведь ты же ходил на миссию! — мальчик не в силах сдержать своего благоговения и взволнованного восторга, которыми словно бы сочатся все поры его маленького тела. Он добавляет гораздо тише: — До самой Суны. Саске заливает кетчупом весь омлет, прекрасно понимая, что больше половины всего этого окажется в мусорке. Стеклянная бутылка отзывается глухим стуком, когда он ставит её обратно на стол. В открытом дверном проёме по-прежнему пусто, в спальне по-прежнему темно — раздвинуть жалюзи он даже не потрудился. Саске делает глоток горького чая — такой всегда пил отец. Вкус оседает на нёбе и не сглатывается. — Мне не особо понравилась эта миссия, — шёпотом признаётся Итачи, рефлекторно обвивая Саске руками за талию и без слов уговаривая его снова лечь рядом. Теперь они обнимаются, младший брат благополучно устроен макушкой под его подбородком. Саске надувает щёки и бурчит: — Это одна из тех вещей, для которых я ещё слишком маленький, чтобы понимать? — его голова приземляется на подушку брата, а сам он жмётся к нему всё ближе и ближе. — Нет... может быть, отчасти, — отвечает ему Итачи с весельем, но не совсем. Саске догадывается, что аники, должно быть, очень устал, но к его удивлению, тот продолжает: — От меня потребовалось сделать то, чего я не хотел. — Тогда почему это не поручили кому-нибудь ещё? Перед уходом в академию он убирает со стола. Тарелка, чашка и палочки для еды отправляются в раковину, наполняясь чуть теплой водой. Больше половины омлета оказывается в мусорной корзине, бутылка с кетчупом возвращается в холодильник, а солонка и перечница аккуратно ставятся к прочим специям в шкафчик над плитой. Он щёлкает по рубильнику мокрыми пальцами, гася свет, и запирает дверь. В пустом коридоре раздаётся лишь звяканье его ключей. — Потому что я самый младший. Так что выбор для этой миссии был очевиден, — мягко объясняет Итачи, осторожно приобнимая братишку за плечо. Для Саске в постели аники всегда было куда теплее и уютнее. Быть может оттого, что он нечасто грел свою собственную. Мальчик утыкается кончиком носа в ямку между ключиц брата. Его закрытые глаза виднеются над краем покрывала. Саске в одиночку доходит до академии. Ещё по-утреннему прохладно, из-за чего по его голым голеням бегут мурашки, поднимаясь до колен и выше. Вокруг кипит и бурлит жизнь в Конохе, тут и там тянутся запахи домашней пищи — не то что его жалкая пародия на завтрак. IV. Итачи вспоминает, как грубая рука сграбастала его волосы в кулак, запрокидывая голову до боли в выгнутой шее, открытой чужому взгляду. Его юное тело, открытое жару другого тела и сухому пустынному воздуху, просачивающемуся сквозь узкий клапан палатки; коленные чашечки, упирающиеся в смятый шёлк и песок под ним. «Не давай ему к себе прикасаться», — предупреждающе бормочет Ибики вполголоса, передавая ему запечатанный свиток. «Пусть эти больные ублюдки не вздумают тебя даже пальцем тронуть». Он сидел на мужчине верхом, глядя на него из-под ресниц и издавая неестественные стоны, в которых не было жизни. Изогнутые ресницы покрыли чувствительную кожу на его нижних веках, когда он моргнул, целенаправленно и соблазняюще. Чужая рука прочно лежала на его пояснице, тяжёлая ладонь до последней чёрточки впечатывалась в оголённую плоть, а затем спустилась ниже, на округлую линию ягодиц. Итачи зашипел, его рот пригрозил мужчине нетвёрдой улыбкой с отблеском белой кромки зубов, выглянувшей из-под тонких губ. И его руки с недобрым намерением побрели вверх. Их шаги приглушены, их подошвы едва отпечатываются на гравии грунтовой дороги. Тень Кисаме перекрывает его собственную тень, неотчётливым силуэтом плывя впереди. С секунду он держит профиль Кисаме в поле периферийного зрения, а затем пониже надвигает соломенную касу, белые ленточки на которой колыхаются от движения. Далеко впереди вырисовывается Коноха с её высокими мелово-белыми зданиями, сверкающими на солнце. Мысли его обращаются к младшему брату, вытесняющему память о миссии. Пустынный песок прокладывает путь до твёрдого деревянного пола спальни в его старом доме, до звука раздвигаемой двери и робкого детского топотка на длинном пути от порога до края его футона. «Можно мне сегодня поспать с тобой, старший братик?» Идущий рядом Кисаме поправляет увесистый меч у себя за спиной, однако не нарушает молчания. Видно чувствует, что напарник не в настроении разговаривать. «Без тебя было ужасно скучно». Прогнувшийся матрас, смявшаяся простыня, тёплое маленькое тельце у него под боком — куда более приятное, чем тяжесть того мужчины с его большими ручищами у него на бёдрах и с вырывавшимися из его рта задушенныеми хрипами, когда Итачи с силой сдавил ему горло. Они уже почти у главных ворот; листья деревьев нежно шелестят на ветру. Итачи вспоминает, как обнял младшего братика за плечо, чтобы затем крепче прижать его к своей груди. Взгляд падает на тени впереди них. («Сас-ке» — два слога, буднично произнесённых. Он не отрывает взгляда от одной точки, но чувствует, как подёргиваются пальцы, реагируя на это имя. И нечто вне его, внутри него — его душа, его сердце, вероятно — желает схватиться за руку, которой здесь нет. И которая сама никогда уже не возьмётся за его руку.) V. Куноичи критически рассматривает его с его одиннадцатилетней внешностью. Её губы в розовой помаде приподнимаются в деланно-застенчивой, отчего-то тревожной улыбке, словно где-то в ней ещё осталось место сочувствию. — Красивый ты мальчик. Им всегда такие нравились. Он не улыбается в ответ. Комплимент пропадает втуне, исчезая в разделявшем их расстоянии при свете решетчатой лампы в раздевалке АНБУ. Она смущённо откашливается, машинально касаясь сгиба своего локтя. — Судя по всему, вас уже проинформировали по поводу моей следующей миссии, — вежливо отмечает Итачи. — Буду перед вами в долгу, если дадите мне какой-нибудь совет, — с такой же невозмутимостью он мог бы говорить на какую угодно другую тему. Итачи видит, с каким пламенем в чёрных глазах мальчик прожигает его взглядом, как отрывисто ходит туда-сюда его грудь, как от ярости его тело исходит мелкой дрожью. Зажигается бледно-голубая молния, своим светом подчёркивая линию его тонкого носа, острый подбородок, белизну горла над чёрным воротом рубашки. Нет больше ни пухлых детских щёк, ни хапких ручек, тянущихся к брату, к своему старшему брату, и тонкого голоска тоже больше нет. Неужели он правда научил этого прекрасного мальчика спать в зоне боевых действий? Итачи без особых усилий в считанные секунды останавливает его на полпути, с коротким хрустом ломая протянутое к нему запястье, уязвимое и открытое. Стена возле них проламывается, впуская сквозь дыру прохладный воздух с улицы. Только что, когда они какое-то время не мигая мерили друг друга взглядом, у Итачи создалось впечатление, что для Саске он до сих пор является центром вселенной. А теперь он с щелчком переламывает ему кости запястья и отпускает руку. Младший брат падает на колени, проливая слёзы боли. Итачи всего на долю секунды прикрывает глаза, прежде чем опять повернуться к нему спиной. Все детские обещания оказываются выброшены на улицу и в то же время тяжёлым камнем давят изнутри. Ворочаясь там беспокойным клубком, но не исчезая. — Когда тебя начнут преследовать, не дай понять, что знаешь об этом, — наставляет его она меж двух рядов железных шкафчиков. Один из них принадлежит ему. С внутренней стороны дверцы прикреплена фотография его младшего брата. Саске вновь поднимается на ноги, потому что огонь сражения в нём ещё не погас. VI. Ладонь на его горле странно мягкая, несмотря на стальную хватку; воздух имеет возможность проходить туда и обратно по трахее. Саске усиленно жмурится, с обострённой чувствительностью ощущая, как вжат спиной в стену, как свисают ноги, не доставая до пола, как подушечки чужих пальцев за угол челюсти поддевают ему голову. Интересно, оставят ли после себя эти пальцы светло-красные отпечатки, пометят ли его ещё немного от имени Итачи? Тебе не хватает ненависти. Он ощущает, как большой палец Итачи прижимается к натянувшейся коже у него на челюсти — отпечатываясь — и он всаживает зубы себе в нижнюю губу, силясь не зацикливаться на тёплом дуновении дыхания у себя на щеке, а сосредоточиться на быстро подсыхающей дорожке крови на подбородке. И тебе никогда её не хватит. При давлении ладони на своём горле он ощущает, до чего невыносимо близко рот старшего брата находится к его собственному. И под давлением этой ладони он чувствует, что счёты по-прежнему не сведены. VII. Когда Саске встречается с Итачи впервые за несколько лет, он одет в чёрное.