Чиароскуро (На контрастах)

Почему-то в темноте куда легче оказалось находить оправдания: тому, как его коротко стриженные ногти впивались в податливую плоть, натянутую на тазовых косточках младшего брата, как он пусть не до царапин, но грубовато проводил зубами по его ключицам, коротко покусывая, и как водил кулаком по вставшему члену отото в такт собственным толчкам — а Саске, неземной, божественный, возвышался над ним, с запрокинутой головой, закрытыми глазами, задыхающимся смехом на припухших зацелованных губах, и держался одной рукой за собственную коленку, объезжая член старшего брата безо всякой сдержанности, весь бумажно-белый в лучах лунного света, просачивавшихся сквозь жалюзи в спальне Итачи. Пошатываясь со сна, он поднимается на четвереньки, чтобы затем принять сидячее положение, подобрав под себя ноги и подперев лоб кулаком, всё ещё испытывая усталость. Младший брат рядом с ним, зашевелившись во сне, переворачивается на спину, закрывая предплечьем лицо и выставляя на обозрение обнажённую кожу в отметинах, которые Итачи оставил на ней минувшей ночью. И тут Итачи едва не падает, когда его настигает запоздалое осознание того, что именно он видит: истерзанные соски, ниже — гладкое и нетронутое полотно живота, но начиная от уровня тазовых косточек — всё в кричаще-красных пятнах и полукругах, и целая россыпь следов от укусов — вдоль ключиц. Дыхание застревает в глотке, и он тихо сдвигается, свешивает ноги с кровати и встаёт, благо что ворсистый мягкий ковёр скрадывает звук шагов. Он сдавливает пальцами виски и делает вдох через нос, вперившись глазами в груду одежды на полу. Это была ошибка, — в панике думает он, — я навредил ему, навредил, навредил, навредил… Им надо бы поговорить, вот только вера Итачи в собственное здравомыслие потерпела серьёзный подрыв. ~~Саске припирает его к стенке и нажимает на нужные кнопки, пока все предохранители у Итачи не слетают. Руки застревают в рукавах, младший брат вцепляется в лямки его нижней майки — и вот они уже целуются и лапают друг друга, точно похотливые подростки, которыми им быть не полагалось, во всяком случае между собой. Итачи судорожно натягивает свои чёрные капри, пренебрегает носками, тихо отворяет и потом затворяет за собой дверь, выскальзывая из спальни с прижатой к груди рубашкой. После краткой остановки в ванной комнате он спешит в прихожую, быстро надевает свои поношенные эспадрильи, набрасывает плащ и, закрывая за собой дверь, покидает дом, всё ещё с распущенными волосами и в некотором помутнении рассудка.

***

— Итачи? — голос охрипший, рука потирает затылок, футболка на животе задралась. — Я сотворил глупость, — сознаётся Итачи, мрачно глядя в проём входной двери квартиры кузена, и он даже не помнит, как сюда добрался, вся деревня смешалась в одно мутное пятно красок и лиц, какофонию звуков и запахов. Шисуи, выглядящий так, словно сам только что выбрался из постели, с лёгким изумлением разглядывает абсолютно растрёпанного Итачи и совершенно инстинктивно осознаёт: случилась беда.