Вспышки на солнце

      Весна не была на «Изумрудном острове» чем-то необыкновенным. Уже в конце февраля закончились холодные снежные дожди, и температура поползла вверх. Оставшаяся влага неслась по зеленеющим холмам и сливалась в едином порыве с сероватыми водами Лагана. Река пухла на веселеющем солнце, и в глубинах ее что-то клокотало, угрожая городу и полям затоплением. Затем, задули привычные ветра, разогнавшие прочь всю тревогу, но в темноте ночи казалось, что морская стихия несется куда-то вдаль, как одержимая. Деревянные дома в деревне фей были сложены качественно, но Мэри чудилось, что доски словно бы дышат и поют, подобно птицам, посвящающим друг другу серенады.       Всюду пахло пьяняще-теплым дыханием обновления, дикой надежды, но в семье у Мэри все оставалось по-прежнему. Порой, фее казалось, что каждый последующий день дается ей все сложнее, чем предыдущий, а отец и она вступили в поединок не на жизнь, а на смерть, направленный на то, чтобы все-таки вспомнить, кто же из них сильнее. Мэри сердилась, кричала, либо же все внутри и снаружи нее покрывалось льдом, и она обдавала домашних ушатом холодного высокомерия и насмешек, но Артур оставался, все также, доброжелательно спокоен. Она злилась, и гнев порой застилал все ее действия, но вот наступал вечер, а затем, и ночь, и выяснялось, что и эти сутки ей удалось пережить.       Мэри знала, что ее отец занят подготовкой к посеву нового сезона, но ей даже не приходило в голову ему чем-то помочь. Она была страшно упряма, но знала, что Артур вполне способен стоять на своем. Девушке не хватало привычной с детства ласковости отца и его внимания ко всем ее желаниям. Дочери было грустно осознавать, что что-то неуловимое было утеряно между ними навсегда.       Как-то, в конце февраля, к Артуру зашел старик-эльф. Он грелся у очага камина, пил ром и беседовал с отцом Мэри, пока она сама и бабушка Мелисса хлопотали на кухне. Позднее, девушка вынесла гостю поесть – жаркое с мясом, но, даже тщательно вглядываясь в увядшие черты лица старика, не смогла вспомнить, кто он такой.       После того, как нежданный эльф попрощался и вышел, отец стал мрачнее тучи и заговорил со вспыхнувшей, от очередного раздражения, дочерью: - Это один из эльфов королевского двора, Мэри, Эрнест. Он пришел сказать, что твоя мать вроде как образумилась и хочет вернуться в Страну фей на тех условиях, которые я ей назову. Интересно же теперь это ее желание, после того, как она так жестоко обошлась с вами, со мной и своей бедной мамой.       Но Мэри ответила ему, как отрезала, и ее красивое лицо обрело настолько жесткое и суровое выражение, что оно напугало Артура. - Вот я и вижу, что ты, что бабушка, всегда стремитесь быть, во что бы то ни стало, чище и правильнее всех и готовы скинуть другого в бездну одинаково охотно, будь он последним мерзавцем или старается выйти на путь исправления. - Фея Бефана, фея Моргана! Ты уже совсем перестала думать о том, что говоришь! Да что с тобой такое творится, в самом деле?! Неужто ты так и не отказалась от своих бесплодных идей насчет этого мальчишки? - Нет! – сказала Мэри, все также жестко, сухо и, одновременно, чему-то улыбаясь. – Я буду верна своей любви и своему решению на том основании, хотя бы, что это решение мое, и оно не было вбито мне в голову, кем бы то ни было.       Артур встретился с дочерью своими серыми, посветлевшими глазами и в упор посмотрел на нее: - Мое решение тоже не было принесено мне никем извне, Мари! (Очевидно, от волнения, он обратился к ней по-французски). И я тоже остаюсь верным своим принципам.       Мэри выдержала его слова с невозмутимым видом, но внутри ее бушевало пламя. Впрочем, холодный гнев Мэри никогда не шел ни в какое сравнение с романтическим легкомыслием Роберта, способности которого, действовать очертя голову, фея отчасти завидовала. Когда ей самой хотелось чего-то, она шла к цели самыми короткими путями, не слишком-то заботясь о качестве подбираемых средств. С Робертом Мэри была нежной и ласковой, потому что любовь задурманивала ее способность думать и сопротивляться, но со всеми остальными она оставалась, по-прежнему, безжалостной и категоричной. Ее поведение ранило отца, и он был уже готов лишить дочь части природных сил, лишь бы помешать ее дурным наклонностям.       Роберт мог ездить домой в Лондон на выходных, мог ходить туда, куда захочется, не обязан был ни перед кем отчитываться, а незавидная доля Мэри представляла собой домашние посиделки, стычки с родственниками и редкие встречи с друзьями и возлюбленным. Мэри копила в душе жгучую обиду на несправедливость жизни и вываливала все свои эмоции на Роберта, который приучился сносить ее упреки кротко и терпеливо.       Прошлый год был неурожайным, и даже робкое весеннее солнце и травка, вырывающаяся из недр черной, рыхлой, явно отдохнувшей земли не могли вернуть феям и эльфам былого радушия. Они чувствовали себя обманутыми, ведь светлые и длинные дни не приносили никакого желаемого облегчения.       В 24-ый день рождения Роберта, 12 марта, в окрестностях Белфаста хлюпала в лужах вода, в колеях дороги скапливалась дождевая масса, но на лесных полянках уже можно было обнаружить нежные фиолетовые первоцветы, чьи покрытые меховыми ворсинками, тонкие ножки умывались свежими влажными бусинками и сочную, желтую мать-и-мачеху.       Мэри вышла из дома рано и пошла прямо через главную площадь деревни, где собирались торговцы зелий, меда и домотканых платьев из пыльцы. Эльфы за прилавками зевали и хмуро поздоровались с девушкой, даже не встав, чтобы поприветствовать ее, когда она проходила мимо. Мэри стало досадно, что, то время, когда все радовались только одному ее появлению, безвозвратно кануло в Лету и, может быть, про нее уже расползлись разнообразные слухи. - Только ленивый не говорит теперь, что я за бесстыдная девица, - полагала Мэри, и, надменно подняв голову и не оборачиваясь, продолжила свой путь.       Дурная идет о ней слава или нет, но терпеть равнодушие к своей персоне она была не намерена.       И как ни старалась, Мэри дорогой не могла думать больше ни о чем другом, кроме как о грубоватых эльфах-торговцах. Оказалось, что в мире еще столько того, что может ей не понравиться, но раньше, как-то, Мэри никогда не акцентировала внимание на таких вопросах. И вот, среди насыщенного атлантического ветра, разламывающего стволы зеленеющих деревьев и основание старых амбаров, она вся превратилась в слух, и ее чуткое ухо уловило, как что-то рядом ломалось изнутри, и свежий треск этого разрушения был даже приятной мелодией.       Мэри огляделась по сторонам, но не смогла найти нигде никаких следов развала. Получается, все это привиделось ей только потому, что продавцы не источали перед ней всю свою любезность? Казалось, впервые в жизни Мэри задумалась над тем, что она чрезмерно тщеславна. И, получается, если перед ней не открываются сразу все двери, то в ее голове рушится целый мир?       Как любая эгоистка, Мэри хотела иметь сразу все и с наименьшими потерями для самой себя, но именно сегодня ее посетила мысль, что не всегда все бывает идеально. Мэри даже приостановилась, вдыхая лесной воздух, долго смотрела вдаль, силясь успокоиться.       Она уже открыла для себя азарт, лицемерие и ханжество собственного народа, но сегодня обнаружила и еще какую-то скрытую, нерастраченную жестокость. Разумеется, Мэри не могла понять все это только по нескольким сухим взглядам, но то, что она почувствовала в то утро, стоило намного больше. - Интересно, как ведут себя эти эльфы, когда возвращаются к семье? В кругу самых близких?       Мэри не сомневалась – раз так отнеслись к ней, значит, ее случайные знакомые были занудами и несомненными тиранами. Ведь нельзя же быть столь невоспитанными и неучтивыми?       Какими бы глупыми и самоуверенными не были бы сейчас мысли девушки, искренне считающей себя центром вселенной, но, безусловно, она оказалась около какого-то важного вопроса, тайны, которую бы следовало постичь. И просыпающаяся истина из глубин подсознания будоражила ее.       Мэри издалека увидела Роберта и сама подошла к нему, бессильно уткнувшись ему в грудь. Сколько они так стояли, фея не могла сказать, но Роберт как-то умудрился догадаться, чего ей сейчас больше всего хочется. Они чуть покачивались на ветру, и Мэри казалось, словно бы они о чем-то поговорили и все для себя решили, даже не раскрыв рта.       Роберт почувствовал себя растроганным. В последнее время Мэри была словно бы притихшей и растерянной, а он признавал за собой вину в ее изменениях. Возможно, Мистер Эй даже жалел, что все так получилось. Именно он сделал неправильный выбор и увлек ее за собой. А она была хорошей? Роберт как-то пообещал, что никогда и ничем ее не обидит, но разве все последующее не было тем самым преступлением против нее? Разве, он не негодяй?       Роберт, в принципе, не слишком-то понимал, почему он дал себе столь нелестную оценку, но самобичевание умиляло его и возносило над всеми его не слишком высокими мыслями. Тут же он словно поднимался в своей голове практически до страдальца, поэта, терпящего муки за неправильную любовь. Он ласково взглянул на девушку и понял, что она лишь притворяется спокойной – еще щеки за эту зиму так побледнели. - Бедная!       И во всем виноват он!       Роберт обнял Мэри и преданно заглянул в ее глаза. - Малышка, ты несчастна?       Мэри растерялась, не ожидая подобных расспросов, и хотела сказать, что он ошибается, как вдруг, залилась внезапными для себя самой слезами. Это выходило наружу напряжение, накопленное за осень и целую зиму, и Роберт не пытался ее остановить, давая ей время успокоиться.       Мэри долго плакала в руках своего возлюбленного, как в одночасье ощутила, что что-то в их отношениях поменялось опять. Роберт был ей незнаком, и не слишком напоминал того парня, который бегал к ней на свидания украдкой. В новом нем было что-то от ее отца. Мистер Эй и впрямь постарел на целый год.       Глубокой ночью Мэри проснулась оттого, что кто-то кидал ей в окошко мелкий мусор, похожий на шишки. Сначала девушке показалось, что ей все только снится, но, очутившись на холодном полу, она мгновенно забыла про всякий сон.       Как можно беззвучнее, Мэри распахнула окно и заметила под ним Роберта, переминающегося с ноги на ногу и хлопающего самого себя по ногам руками. - Эй, ты разве не дома? Что ты делаешь здесь? С ума сошел? Это возмутительно! А вдруг тебя увидит мой отец? – зашипела на него Мэри, но Роберт прикрыл рот ладонью, зевнул и звучно зашептал: - Эй, давай уже, вставай, Мэри! Я тебя жду уже практически час. Сегодня мой день рождения, так что, я могу позволить себе некоторые шалости. Ты тоже это слышишь?       Сначала, Мэри ничего не могла разобрать, но вдруг поняла его – вся природа, все, что окружало их в эту ночь – пело, и явственно проступал сам голос. Он был в теплом густом ветре, в капели стекающей с крыш воды прошедшего дождя, в шелесте веток. Всюду прорезалась музыка. Ни на что не похожая и прекрасная. - Спускайся! – просил Роберт, и Мэри, как была, в ночной рубашке, спрыгнула к нему в сад. Волшебная сила делала ее легкой, как пушинка, и ей ничего не стоила высота второго этажа.       Долго стояли они с Робертом, открывая для себя чудо мартовской ночи. Стояли, уже окончательно замерзнув, стояли, когда начавшаяся морось била им в лицо, но ничего не замечали.       Небо в розовеющих тучах, свист, раздающийся из кустов, призвуки влаги, стекающей с водостоков. Аромат. Мэри не отпускала руку Роберта, как бывало у них в самом начале отношений. Сегодня Мистер Эй вновь захотел поделиться с ней чем-то дорогим своему сердцу. Позвал ее в свой мир. И Мэри собиралась ценить это.