Болью и кровью

      Что есть душа?       У ученых нет на это однозначного ответа, конечно же, но негласно — они признают, что никакой души нет. Есть нервная система, сотни и тысячи нейронов, есть реакции, есть гормоны, управляющие нашим настроением, потому что организм сам знает лучше, что и как ему чувствовать, чем сознание. Сознание, оно... на удивление тугодумно, нелогично и саморазрушительно, и кто там вообще поставил какое-то сознание у руля?       Это все относится только к существам из плоти и крови. Существам, у которых как раз есть эта пресловутая нервная система и эти гормоны, вся эндокринная система, трудящаяся для того, чтобы организм мог жить и чувствовать что-то.       Но когда пропадает то самое тело, из плоти и крови, изничтожается, тлеет, обращается в прах, и наступает пустота... что тогда?       Атеисты с уверенностью скажут, что ничего. Верующие — что рай или ад, в разных его проявлениях, кому что ближе, кто-то верит в реинкарнацию, кто-то в вечные страдания до самого второго пришествия. Агностик сказал бы, что до этого момента нужно дожить. А потом посмотреть. Или не посмотреть. Мнений много.       Только есть вещи, которых не ожидаешь.       Каково это, прожив тридцать шесть лет в человеческом теле, управляемым гормонами и безусловными рефлеками, обнаружить себя в абсолютно пустом куске пластика?       Это пустота. Самая настоящая пустота. Тело не подсказывает ничего. Абсолютная свобода. Никакой гормональной регуляции, никакой симпатики и парасимпатики. Захотел двинуть рукой — и двинул. Захотел пробежать сотню километров без остановок — и пробежал. Никаких больше тормозов, никаких больше ограничений.       Гэвин чувствует себя так, будто бы он принял какой-то наисильнейший наркотик. Настолько абсолютно-кристальная ясность ума, что она кажется искусственной, ненастоящей, неправильной.       Шарнирное тело. Отлично собранное, пластиковое, послушное.       Андроидское, мать его, тело.       Он медленно поворачивает голову направо, видит свое же, человеческое тело, и ничего не отражается страхом внизу живота, не сковывает все тело ледяным ужасом, не хочется кричать и биться в истерике. Это просто записывается как факт. Он андроид. Его прошлое тело лежит на столе рядом, бледное, вскрытое и выпотрошенное.       Задним числом Гэвин прекрасно понимает всех андроидов, которые после девиации стали еще более равнодушными, чем были.       — Ричард так просил за тебя.       Гэвин даже не вздрагивает. Сознание отмечает присутствие постороннего, но больше ничего. Инстинкт самосохранения — это те же гормоны, которых у него теперь нет. Сознание без правильно функционирующего тела удивительно неживучая, должно быть, штука.       Так что на слова Камски Гэвин только кивает. Говорит себе, что нужно встать. Отдает команду телу, и тело спускает ноги вниз. Совсем не похоже на управление человеческим телом.       — Так что прости, мне пришлось сначала ввести тебя в кому, потому что нормально залатать такие повреждения не могла уже даже медицина, а потом еще два месяца создавать новую тушку. Тянуть с такой мерзостью, как рак, нельзя, — голос Камски непринужденный и легкий, будто бы он так далеко не в первый раз делает. — Я не пересаживал тебе мозг, если что, ты не киборг какой-нибудь. Абсолютная машина, никакой органики. Она, знаешь ли, гниет быстровато.       Покачиваясь, Гэвин встает.       — Ты пересадил сюда мою душу?       Камски смотрит на него долгих десять секунд, а потом смеется. Искренне хохочет, Гэвин ни разу в жизни не видел, чтобы его сводный брат смеялся так искренне.       Камски ученый до мозга костей. Камски не присуще никакое понимание этики.       — Душу? — он подходит ближе, кладет руку на плечо, но Гэвин не чувствует прикосновения. — Память, Гэвин, только память. Память — это то, что ошибочно называют душой.       — Хорошо, — говорит Гэвин. Новость не вызывает никаких чувств.       — Хорошо? — переспрашивает Камски удивленно, а потом на его лице проступает озарение. — Ох. Я забыл включить систему регуляции, прости.       Камски протянул руку, вскрыл панель на шее, Гэвин просто ждал.       — Видишь ли, адаптироваться к новому телу сложно из-за чистоты и незамутненности мышления. Приходится включать систему "детского контроля". На большей части девиантов она тоже стоит.       Камски дернул какой-то рычаг.       И Рида буквально подкинуло. Включилось все. Обратно. Как надо. Как правильно.       Тут же обдало и диким ужасом, и липким страхом, и к горлу подступила тошнота, но сглотнуть слюну не получилось. У этого тела не было слюны. Гэвин задышал, по крайней мере конструкция позволяла механически вентилировать легкие, иначе бы, скорее всего, накрыло бы паникой с головой.       — Наслаждайся посмертием, Гэвин, — прищурившись, усмехается Камски. — Можешь считать это своим персональный раем. Или адом, что тебе ближе.       Гэвин смотрит на Камски. Камски учёный до мозга костей. Камски верующий.       Камски верит, что он — есть Бог.