Болью и кровью

      Холодно. Всегда холодно, когда они появляются.       Эта болезнь. Красивая, изящная, но приносящая боль и страдания. Наверное, у его мучений есть какая-то выгода. По крайней мере — чем ему хуже, тем ближе его "счастье". Призрачное счастье, которым его попрекает каждый, как только Рис начинает жаловаться.       Подснежники, цветок мороза. Вылезает из-под кожи, словно из-под снега, и белые лепестки цветов украшены красными пятнами. Корни оплетают кровеносные сосуды, питаются, поэтому холодно. Потому что крови недостаточно — она вся уходит в цветы, и те распускаются с небывалой силой.       Рис не видел эти цветы уже больше года. Рис без понятия, кто тот его соулмейт, из-за которого зеленые стебли вспарывают кожу, и та лопается, словно шкурка перезрелой ягоды, и кровит, будто давленая вишня окрашивая одежды алым. Риса бросает в дрожь. Пандора — не самое лучшее место, на котором его мог догнать чертов приступ. Вон смотрит сочувствующие, но не говорит ничего. Рис единственный в его окружении, которому так "повезло". И, по крайней мере, механическая рука теперь всегда действует безукоризненно. Растения не питаются металлом. Растения не могут расти со стороны, где вся плоть заменена механикой.       И эхо-глаз, который пришлось установить после того, как цветок распустился аккурат посередине зрачка, тоже больше не пострадает. Иногда Рису казалось, что растения цветут, только когда Директор поднимается на Гелиос — но Рис научился отбрасывать эту мысль. Трепет — это одно. Влюбленность — это одно.       Соулмейт — это совершенно другое.       Горе тому, кто окажется соулмейтом Красавчика Джека, потому что Красавчик Джек сожжет своего соулмейта в том же пламени, в котором горит сам. Рис только знает, что у Джека есть соулмейт — как бы тот ни скрывал, как бы не пресекал шепотки, но лобелия — распускалась уже на ладони. Такая же злобная, как и сам Джек.       А сейчас Рису — холодно. На планете, где всегда светит беспощадное солнце, где оно обжигает землю так, что остаются одни пустыни, на Пандоре, ему холодно среди песка и крови. Холодно и больно — руки, шея, лицо, все тело зудит, Рис помнит этот зуд, он пропал год назад, а теперь появляется здесь — после того, как Рис вставил в порт непроверенный чип. Холод накрывает его с головой, пока он лежит на металлическом полу каравэна, и когда идет по укрытой ночью Пандоре, и когда смотрит, как Искатель Хранилища спасает их с Сашей жизни.       Холод.       И боль, когда первый цветок прорывает кожу, так резко, будто его сдерживали, а теперь, наконец-то, выпустили, дали волю расти — и он растет, весь в кровавых потеках, белый нежный цветок у самого основания ладони. Рис смотрит на него неуверенно: здесь? Почему здесь? Почему теперь? А затем привычным движением срезает стебель с цветком почти под корень — вместо сока из среза течет кровь, но Рис умеет быстро перевязывать такие раны — они не опасны, если их мало.       — Опять? — спрашивает Вон, бестактно пялясь на пропитанный бурым бинт.       Рис кивает. Говорить нечего.       Все встает на свои места, когда голограмма появляется. Рис впервые видит Джека так близко, но он точно знает, теперь — точно знает, почему именно подснежники пропали, а теперь снова начали жить. Почему ему снова холодно. Рис не дурак, показывать Джеку подснежники.       Впрочем, Джек показывает ему сам. Щурится, весь помехами идет, словно волнами, словно его сейчас сдует к чертовой матери, и голос — вместо привычного полного контроля — трещит, шумит, но он весь наполнен неверием, злобой и презрением.       — Эй, пацан, что за херня?       Лобелия — Рис знал этот цветок, еще с тех пор, как страшные подозрения почти завоевали его разум, но еще не укоренились в сердце. Синяя, как и вся голограмма, лобелия расцветает на шее Джека, похожая больше на увечье, чем на цветок. У голограммы нет крови. Нет боли. Но кожа вокруг стебля вспухла, будто цветок не вылез целиком.       — Понятия не имею, — пряча израненные и забинтованные руки, отвечает Рис — стараясь вложить в слова ту же злобу и то же презрение, а на выходе получается — страх и переломленная боль.       Остается надеяться, что очередной цветок не прорастет через зрачок живого глаза. На Гелиосе это было больно, но поправимо. На Пандоре — это смертельно.       Прятать что-то от Джека — это как пытаться спрятаться от собственной тени. Он везде. Он всегда. Рис дрожащими пальцами срезает цветок из-под ключицы, задевая кожу, шипит, щипет, эта точечная боль — перекрывает весь зуд, и Рису жалко самого себя почти что до слез — дурак тот, кто говорит, что соулмейт — это счастье. Соулмейт — это страх, это боль, это ненависть — к самому себе, к цветам, к холоду.       — Мне казалось, что ты не в курсе, — тянет Джек, появляясь из-за плеча, и если бы Рис сейчас срезал цветок — он бы не отделался ссадиной. Так — он только сильнее бередит ранку, перевязывая ее. — Как ты там сказал, пацан? "Понятия не имею"? Я же даже немного поверил тебе. Выглядел ты чертовски убедительно, должен признать. Десять балов за артистичность. Но теперь серьезно. Что за херня?       — Я похож на человека, который отвечает за происходящее? — шипит Рис — и он в панике.       Джек, конечно, голограмма. Он доверяет Джеку — но он доверяет Джеку как подчиненный Гипериона доверяет своему Директору, и немного — как обожатель доверяет своему кумиру. Он не доверяет Джеку как соулмейту. Рис слишком любит жить.       — И правда, — кивает Джек, потирая подбородок.       Его лобелия — уже половину шеи заполонила, синей опухолью возвышаясь над костюмом, Рис не может оторвать от нее взгляда — она пугает и притягивает одновременно.       — А прятать от меня зачем? — Джек растягивает губы в улыбке, Риса в дрожь бросает, он отворачивает взгляд и продолжает бинтовать.       — Что-то изменится, если ты не будешь знать?       Джек не отвечает на это ничего, только качает головой, и взгляд его не сулит Рису ничего хорошего. Джек исчезает — до поры до времени, у Риса есть какое-то время, перевести дыхание, зафиксировать повязку, спрятаться от вопросительных взглядов Саши и Фионы. Он не доверяет сестрам так, как хотел бы. Зато — доверяет Вону. Зато — Вон единственный, кто знает, и единственный, кто по-настоящему жалеет.       Рядом с Рисом с некоторой периодичностью появляется опадающий лепестками белых роз Август — и Рис прячет свои подснежники втрое усерднее. Рядом с Рисом — Саша, у которой на щеке распускается астра, и Рис не смотрит на этот показательно оставленный цветок.       Рису страшно. Рис все равно летит на Гелиос.

***

      Когда Джек раскрывает глаза в своем новом теле — Рис забивается к самому окну, опускается на пол и жмурится. Ждет — удара, выстрела, пореза, Рис ждет боли. Джек смотрит с ненормальным интересом — а на шее, будто фонтан крови, будто пролитая краска — распускаются красные лобелии, ползут по правому плечу, и немного трясутся каждый раз, когда Джек делает вдох. Рис дрожит. Под самой губой — натяжение, стремящийся вверх подснежник.       Рис — кролик, застывший под змеиным взглядом.       Пальцы, касающиеся его лба — горячие, Рису кажется, будто Джек жжет его одним прикосновением — и это даже не его тело, это тело какого-то несчастно охранника, не вовремя вступившего на смену, а внутри — металлический каркас, но программа меняет тело охранника с поразительной точностью, превращая его в копию Джека. Превращая его в настоящего Красавчика Джека. Джек надавливает пальцами — и Рис запрокидывает голову назад, наверх, смотрит, смотрит в глаза, и у него под кожей, меж корней и кровеносных сосудов, мечется животная паника.       Джек ведет большим пальцем по щеке — жест больше кровожадный, но многообещающий, подушечки пальцев касаются губ, и стебля под ними — чуть давят, и Рис почти что кричит — нельзя вырывать цветок. Будет много крови. Будет много боли.       — Будешь моим счастливым талисманом, пацан, — скалится Джек.       И отпускает руку.