«Прости, я опоздаю. Иди на пару»
Я пишу сообщение, быстрым шагом пересекая улицу, отчего едва не подскальзываюсь на обледеневшей дороге, едва перенапрягая мышцы и проскользив, словно бы на серфе. Краем глаза я замечаю Вову, тот что «Вова Долг» (со слов Андрея), он, вероятно, видя эту грацию картошки, снимает меня, подняв телефон. Со стороны наверняка это очень стильно выглядит. Чувствую, этой ночью мне перенапряжение мышц еще как аукнется, однако пока времени на то, чтобы осмыслять это и страдать — нет. Но я все еще опаздываю! Так… значит: придется опять заходить через окно? Рано или поздно мне точно придется разбираться в деканате с этим дерьмом. Сочувствую себе из будущего. Руки так сильно замерзли, что я почти не чувствую пальцев, когда подхожу к зданию СПбГУ. Конечно, окна закрыты. Черт. Через главные двери придется проходить, уговаривать охранников, которые, кажется, уже устали сочувствовать мне… Нет! Никого нет на посте! Слава Богу! Пара долгих минут, за которые я пересекаю коридоры на своей максимальной скорости, почти не успевая извиняться перед бедной уборщицей, которая протирает полы в надежде, что те будут блестеть сильнее, чем самые дорогие драгоценные алмазы. «Там оценка в каратах же?» Да о чем я думаю! Добравшись до нужной двери, я слышу за ней шум одногруппников — значит, пара еще не началась. Слава Богу второй раз! Поправляюсь, снимаю наушники. Скромно захожу и вижу, как Алексей стоит спиной к группе студентов и что-то пишет в телефоне. Видя меня, одногруппники начинают мычать, что я снова опоздала. «Явилась» — кто-то говорит с галерки, и я быстрыми мелкими шагами пытаюсь пересечь расстояние до своего места. Упав на место, получаю локтем в бок от Кристины и красноречиво-возмущенный взгляд. «Прости» — шепчу я и начинаю разбирать тетрадки. Телефон вибрирует в заднем кармане джинс, и я тут же беру его в руки, разблокируя с помощью фейсайди. «Сегодня будут разбирать вопрос об отчислении тех бюджетников, у кого большая неуспеваемость» «Ты в списке.» Сообщения от Алексея выбивают воздух из легких. Ладно, это должно было случиться. Нет смысла даже удивляться, но я все еще растерянна.«Это очень плохо…»
«Что мне делать?»
Алексей поворачивается лицом к студентам и проведя взглядом по аудитории, оставляет его на мне. Я интуитивно убираю телефон под стол. — О, Аксинья, Вы как грибок этой аудитории: незаметно исчезаете, незаметно появляетесь, — токсично шутит преподаватель, и я наигранно улыбаюсь, а затем он опять что-то пишет в телефоне. «Я попробую тебя оправдать как-то» «Но ты должна больше стараться» «И будешь должна» Ауч. Быть ему должной — плохая привычка. — После пары ваша новая староста останется, дабы помочь мне распределить темы рефераты среди вас: я хочу, чтобы каждый из вас, идиотов, получил наиболее сложное для него задание и попробовал с ним справиться. Но я сомневаюсь, что мы быстро решим это лишь вдвоем, поэтому нужен еще доброволец, — и все потянули руки. Когда я стала оборачиваться по сторонам, Кристина опять пихнула меня локтем, кивнув, я по команде потянула руку тоже. — Прежде, чем вы начали ныть — это не пойдет никуда, просто я хочу понять, насколько хорошо вы поняли поданные темы, — и все, кроме меня, опустили ладони. — О, Аксинья. Сказать, что я безмерно рад Вашему энтузиазму — ничего не сказать. — Ну… Вообще… — я заметно замялась, словно бы была разлинованным листом из конспекта Меня заставили! — Не важно, — отрезает он и начинает без всякого предупреждения начитывать лекцию, так что все едва успевают схватиться за ручку. После лекций я ещё пыталась отпроситься у Кристины не заниматься этим всем, и даже одна девочка попросила меня в ВКонтакте не давать ей что-то из «реконструктивной психотерапии». Все это было крайне неловким. А то, что я думать при Алексее не могу спокойно — только добавляло неловкости. Понятное дело, Кристине просто скучно было бы заниматься всем этим без меня, но мне крайне не хотелось всего этого. Не в том плане, что мне не хочется помогать подруге! А именно перспектива быть физически близко к Алексею меня разрушает. Ощущение деструктивное и не имеет никакого смысла, у нашей с ним реки нет другой стороны, кроме той, на которой я у разбитого корыта. Это больно осознавать, признаю, однако мне правда очень тяжело контролировать мысли и слова при нем, поскольку подбирать их надо крайне усердно, дабы не выпалить лишнее. А уж думать о том, чтобы сделать что-то глупое при нем, ох! Только бы не утонуть в Неве от горести невыносимой жажды близости и общения с ним. Разлука так же тяжела, но когда он далеко, намного проще думать о том, как я глупо себя мучаю всем этим общением. И что все это не имеет счастливого пути. — Земля вызывает Аксинью! — он сжал ладонь в кулак и зажал мой нос между своим большим и указательным пальцем. Расстояние между нами смешно — преподавательская парта, к ней прижаты три стула и с трёх сторон сидим мы: Кристина, Леша, я. — Давай работай, а то Фрейда твоего «любимого» получишь. — Вы оба: хватит пререкаться — больше флиртуете, чем работаете, — строго вторглась Кристина, и по моему телу прошелся ледяной холодок от её взгляда и тона. — Я же почти женатый мужчина, Кристина, о чем ты! — почти женатый мужчина громко посмеялся, а Кристина опять перевела взгляд на меня. Я едва сдержала желание завыть, словно волк на луну, не описать как меня бесит эта формулировка с акцентом на почти. Даю слово — я выгляжу сейчас точно мем лягушка Пепе с сигаретой в руках, только без сигареты. И то лишь потому, что тут нельзя, а так бы обязательно бы закурила. Кристина только вскинула брови этим словам Алексея. Понятное дело, все это и ей неприятно видеть — как-то это очень, по меньшей мере, лицемерно звучит. И то ли кондиционер сбоит, то ли в комнате правда стало душно. Я перевела взгляд на книгу на столе, Ницше, Сверхлюди. Уж не знаю, о чем книга, прошу простить, но по моему разумению действительно — Алексей лучший представитель человечества (нет). Понятное дело, что сортировать бумажки, а особенно все время сверять их между собой самое мерзкое и нудное дело для большинства (да и я всегда так считала), но, внезапно, мне это дается достаточно легко. Если бы только особенным фактом не являлось наличие Леши рядом, то я бы и одна справилась за пару часов. Вот смотрю я на него, и понимаю: какой же он все-таки мудак. И не в том смысле, что «ах, какой-ж он все-таки весь строгий и неприступный, что вызывает во мне интерес к завоеванию этой холодной башни», а в том, что он действительно ведет себя категорически неприятно и противно. Работать с этим человеком просто невозможно, а я еще умудряюсь и на какие-то отношения надеяться, смешно. Но… все-таки… «я не знаю причины своих чувств и не могу это объяснить. Правда в том, что это действительно необъяснимо». «Или же объяснить это можно просто: ты просто дура» — появился голос в голове, взращенный из остатков логической мысли и здравомыслия. Вообще, если так подумать, было бы отлично, чтобы я наконец полюбила себя и прекратила страдать по обрученному мужику. Очередной день я вынужденно прихожу к этому выводу. Что же со мной не так? Неужели я действительно просто желаю запретный плод? Адама и Еву ни к чему хорошему это не привело, между прочим… Андрея по отношению к Назару тоже… Я заканчиваю часть списка, который должна была сделать, и всмотрелась в Лешу: пара прядей спадают на лоб, немного нахмурен. А глаза у него… такие глубокие, как дно нетронутого технологическим прогрессом лесного озера… «Господи, какая банальность!» Нет, в наш век конечно глаза — самое приличное из того, что можно похвалить. Но, все же, до меня столько классиков воспевали именно глаза! Кажется, даже Шекспир? А может ли быть, что глаза это такой классический стилистический прием и не может быть оттого банальностью? И может, современная музыка просто совратила меня и надо больше читать что-то приемлемое? Например, попросить у Андрея сборник стихотворений Есенина? До сих пор помню, с каким внутренним восторгом он воспевал его и как предлагал и мне немного больше прочитать из его творчества… А если попросить совета, уж Андрей-то же сможет меня понять в этой запутанной истории? — Ася. Не смешно, — словно прочитал мои мысли и воспринял их как шутку женский голос рядом. — А? — А она у нас тут памятник самой себе, предмет интерьера, — шутил Алекс. — Объект эстетического наслаждения. — Да я просто…! — не успев договорить, я взмахнула руками и какое-то растение, с большими зелеными листьями и коричневым глиняным горшком, полетело с грохотом на паркетный пол. — Бля. — Ну вот ты её дернула и она устроила нам проблемы. Я же говорил, не буди из транса, чревато. — Я все уберу! — кинулась я к полу. — Мне нужен просто листок и я… — Ну не руками же! — заскулил Алекс и встал, делая шаг ко мне и отняв мою руку от осколков. — Сейчас уберем. Нужно в подсобку найти веник, я свой недавно отсюда убрал. — Я с тобой! — выдернула я от него руку, резко вскочив. — Думаешь, сам не справлюсь? Потеряюсь в коридорах и умру от голода? — говорил он мне, когда мы уже спешно шагали к подсобному помещению под лестницей. — Или попаду в Нарнию случайно? — Попади ты в Нарнию, а не в тюрьму, я была бы крайне рада. В ответ он хохотнул. Он вел, я плелась за, ощущая вину за разбитый цветок. Мы шли тихо. Тем более это нас с Кристиной украли с учебы, наша остальная группа, как и большинство учащихся сейчас на парах и с разных сторон доносился разный бубнеж. Мой телефон звякнул и я достала посмотреть сообщение: написал Вова — прислал мне видео меня с утра и подписью «Мои однокурсники: едут на учебу утром. Я еду на учебу:». Я хихикнула, забавно. Впрочем, когда обновила ленту и увидела этот мем в анонимной группе СПбГУ — улыбка стерлась с лица. Вот уж героем интернета быть мне не хотелось. В комментариях спрашивали, что за студентка и как с ней познакомиться, а Андрей написал, что это «его жена». С ним не пропаду! Я вдруг едва не врезалась в спину Алексея и спрятала телефон. Комната открывалась ключом и парень порылся в кармане, достав связку. Он немного согнулся, чтобы вставить ключ в замочную скважину и когда замок поддался, он отступил шаг, пропуская меня вперед, но оставляя еще невероятно мало места чтобы пройти. Внутри затхло. И было темным темно, пока Леша не нащупал выключатель. Полки с моющими, тряпками, крючки на которых метлы. Сбоку одинокая стиралка: кажется, это помещение припадает к одному из туалетов с обратной стороны. — Мне кстати показали видео с камер, которые установлены на входе, — Алексей рассматривал разные наклеянные скотчем пометки на метелках. — Хочу сказать: у тебя оригинальные методы прохода через турникет. — Я потеряла пропуск, а для того, чтобы восстановить нужно платить штраф… — я тоже искала пометку в виде фамилии преподавателя. — А может, ты просто намеренно показываешь свое нижнее белье более взрослым охранникам? Сука. Его вот эти шуточки — то ли умереть от недовольства, то ли от превалирующей степени абсолютно отрицательной юмористической ценности. Омерзительный человек, ничего не скажешь. Хоть стой, хоть падай. — Такого не было! Будешь так шутить: накатаю на тебя жалобу в ректорат за домогательства и неуместное поведение со студентом, — вяло проговорила я, в поиске подходящей тряпочки. — Признавайся, — мужчина взял одну из метел и сделал шаг ко мне, несколько возвышаясь надомной и, судя по тону, мягко, издевательски улыбаясь, — милая Асенька, ты… любишь постарше? — Завязывай с юмором: это не твое. Найдя то, что мне было нужно — тряпку и швабру чтобы протереть пол после земли, я подняла взгляд, распрямившись. И оказалась прямо перед ним. Следующее мгновение — моргает старая лампочка. Я отвожу взгляд к ней и принимаю капитуляцию. Метелка из его рук падает, ударяясь об пол, а его ладони ложатся на мои щеки. Он вжимает меня в полки, его поцелуй как порыв ветра на летней кухне: сносит письменные записи о моей благоразумности и бархатную скатерть относит к ветвям вишневого дерева. Таю за секунды, как часы Сальвадора Дали, разум изобилует пестрым гнетом серости, словно «Портрет отца», Фешина. Постоянство линий в картинах пост творчества Пабло Пикассо намекает на ирреализм происходящей страсти. Мы два «Вермтумна» Джузеппе Арчимбольдо — идейные, сюрреалистичные. Одиноки в тревожном пейзаже пустого поля Федора Васильева. Его губы горячие, мягкие, сердце вырывается из груди опять, с новым усердием. Пока «Валет червей», Розановой, таинственно укрывает сердце от безумца, я этому безумию отдаюсь до капли. Что или кто впечатлил безумца с картины, отчего его рука упала, и, застанный врасплох, он открыл свое сердце зрителю? Кого он увидел по ту сторону холста и как теперь ему спастись? Лишь этот застывший кадр так напоминает меня в это холодное, синее мгновение. Время словно застыло и мы с ним, в безмолвной мольбе — рисуй нас, Липке. Он отдаляется от меня, рассматривая разгоряченное, наверняка красное от смущения лицо, от его растерянности хочется закричать — рисуй же, Альфонс Муха! Рисуй меня в свойственной тебе парадигме красок. И Леша пытается сбежать заместо, но я одергиваю его за пиджак и почти кричу, почти срываю со своих мокрых губ: «рисуй!». Припадаю своими к его устам и создаю из нерасторопного и изобилующего аккуратностью сарабанды, страстный бурре. «Господи, что на меня нашло?» Одна его рука на моей талии, вторая где-то на бедре, сжимая, пока по ткани джинс проходятся его ногти. Он усаживает меня на стиральную машинку и дергает бедра на себя, что мы оказываемся ну непростительно близко. Затем его рука оказывается на ребрах и притягивает еще ближе: куда уж! Я немного отраняюсь, прильнув к его шее, кусая и целуя её, и, кажется, оставляю засос. С его губ срывается глухой стон и по телу пробегают мурашки. «Милый мой Господь, не спасай меня. Только не сейчас». Любые возражения не принимаются. Дверь отворяется, всасывая в дверной проем воздух. Пред нами Вова. Пред ним — перемазанные в моей красной помаде мы. Жизнь: она как сюрреализм фильмографии Алекса де ла Иглесиа, гениально, до смеху драматично и никто в ней не разбирается.