Мраморное море

Этери просыпается от хриплого: - Черт! В Даниных кофейных – легкая паника, на часах – сорокоминутное опоздание на раскатку. Cолнце светит как-то особенно ярко, а телефоны безнадёжно разряжены. В хаосе из остывающих простыней, разбросанных вещей и торопливых сборов на несколько мгновений теряется прописная истина – вы перешли черту. Безвозвратно. Этери понимает это, когда чувствует на себе пристальный Данин взгляд. На нем расстегнутые джинсы, вчерашняя рубашка и растерянная безысходность на лице. На ней – свежая одежда и деланное равнодушие. Между вами одна большая ошибка, не прощающее её утро и почти двадцать лет. - Давай всё обсудим позже, - говорит Этери тихо и сама удивляется тому, как ровно и едва ли не надменно звучит сейчас её голос. - Иди первым, мне надо накраситься. Фразы осыпаются на паркет ледяным крошевом, и Тутберидзе ощущает всем своим существом, что Дане становится зыбко холодно. И плевать на захлопнутые наглухо окна. Но так ведь и нужно сейчас, да? Идёт к ванной. Нужно хотя бы попытаться смыть с себя воспоминания о неуместной, но казавшейся такой правильной близости. Привести себя в чувства, которых не осталось. Не осталось же? - Этери! – окликает ее Даня у самой двери, на кованой ручке переплетает со своими ее холодные пальцы. – Мне жаль, что это произошло так. Его голос звучит у уха по-вчерашнему нежно, а в глазах – шоколадное море и «не отталкивай меня, пожалуйста, сейчас» - посыл. И Этери, всего на секунду, позволяет себе дышать в этом облаке из заботы, остатков парфюма, его самого. Раз. Секунда проходит. - Мне жаль, что это в принципе произошло, - чеканит в ответ, высвобождая руку. Этери не жестокая, но умеет вовремя ей притворяться. И сейчас, видя, как в глазах напротив рушится гребаный мир, ненавидит в себе это качество. Запирается в ванной, до упора выворачивает краны. Чтобы не слышать, как громко хлопнет входная дверь. Слышит. * Дудаков – не мисс Марпл. Но, когда эти двое заявляются с почти часовым опозданием и с интервалом в пятнадцать минут, все какие-то помятые и немногословные – тут нечего и гадать. А вместе с их вчерашними переглядками в ресторане, как два плюс два. Гребаные же, блин, идиоты. На непонимающей ничего (и слава Богу, да?) Алине нет лица и Этери, мгновенно оценив ситуацию и особо не церемонясь, хватает девушку за руку и утаскивает её за собой. Высказывает что-то, активно жестикулируя. Но Дудакова сейчас не сильно волнует, что именно. Его волнует разбитый Даня, изучающий носы новеньких ботинок и не подающий других признаков жизни. - Ну и почему вы опоздали? – у Дудакова в голосе – тонна неприкрытого сарказма. Ждет нелепых оправданий, историй про часовые пояса и зависающие телефоны. Но Даня молчит с минуту, а затем так неожиданно, но так объяснимо злится. - Серёг, будь добр - отвали сейчас, а? И в этой интонации и взгляде – от привычного Глейхенгауза пугающее ничего. Дудакову бы сейчас тряхнуть дурака за плечи и заставить говорить. Но вместо этого послушно отваливает. Пусть сами разбираются, взрослые же люди. А он им не нянька, в конце концов. * Если бы Даня мог её ненавидеть – было бы куда проще. И не так больно, наверное, тоже. Мне жаль, что это в принципе произошло. Ей жаль. Ей, блин, жаль. Жаль тебя и твое в клочья разорванное сердце. И Даня, глядя на Этери, с леденящим спокойствием выговаривающую что-то Алине, неожиданно для себя самого злится. Срывается на Дудакова и его идиотские вопросы. А сам у нее хочет спросить: - Может, ты и спала со мной из жалости? В голове - короткими вспышками - текущие по подушкам волосы, пергаментная кожа и самые правильные губы на планете. Дане оглушительно больно. Но не жаль - и кто придумал это гребаное, жалкое слово? Смотрит на точеный профиль на пару мгновений дольше положенного. И заставляет себя отвернуться, только когда Этери отправляет Алину переодеваться. Чувствует ее приближение со спины. - Прекрати так смотреть на меня, - Тутберидзе шипит в самое ухо. Звуковые волны мурашками оседают у скул. - Как? Так, будто я вылез из твоей постели сегодня утром? - спрашивает прямо и раздраженно. Грубо даже. Этери резко отстраняется, будто от невесомого толчка куда-то под ребра. Переплетает руки на груди. - Не будь ребенком. Даня ошибся - ненавидеть Этери в перспективе вполне себе реально. - Из нас двоих только ты ведешь себя как выпускница детского сада, - отрезает в ответ. Уходит. До выхода Алины на лед остается пятнадцать минут. * Этери старается не думать. О поступках, смыслах и проходящей мимо с каменным лицом Жене. О наблюдающих за всем этим спектаклем зеваках. О сующих в лицо микрофоны журналистах. О неодобряющем взгляде Дудакова. О Дане, который считает ее теперь надменной стервой - и правильно же делает, да? Концентрироваться на прокатах Алины и Элизабет получается из рук вон плохо. А зря. Кажется, эти девочки - всё, что осталось от твоей хваленой команды. И, обнимая Алинку, дышущую облегчением и комканой благодарностью, Тутберидзе чувствует, как ей самой становится чуть легче. * Дудаков застает Этери в баре с чашкой американо. В половине двенадцатого ночи. Просто прекрасно. Молча садится рядом. - Ты считаешь меня полной дурой, он - стервой, Женя - предательницей. И когда все это успело произойти? Дудаков ее откровенности не удивляется - Этери всегда говорит прямо. И правду. Чего уж тут скрывать. - Не бегай от проблемы, а просто поговори с ним. А как по-японски будет "кофе"? * Этери к Дане в номер заходит просто поговорить. Во втором часу ночи, ага. В его комнате тихо и темно, из распахнутых штор выглядывает четвертинка луны, свет яркий и холодный. Даня спит. И это до одури логично. Ровно как и уйти сейчас куда-нибудь отсюда, растворившись в облегчении и непонимании себя. Но Этери просто гребаная идиотка подходит к изголовию кровати. Не может удержаться - путается пальцами в жестких прядях. Даня ожидаемо просыпается. - Этери? Ты... - Шш, - подносит к его губам указательный. Целует: - Поговорим обо всем завтра, хорошо?