Ben Cocks, Nikisha Reyes-Pile - So Cold
Время течёт неумолимо, оставляя позади обрывки календарей и глупых необходимостей в людях. Дверь в пелене Московского смога с ноги распахивает лето. И, подъезжая к Хрустальному не по-июньски прохладным утром, Этери почему-то думает о том, как много и, вместе с этим, ничего произошло за несколько месяцев. Диша уехала в Америку, оставив после себя незаполняемую пустоту: в огромной теперь квартире и сердце. Ее сообщения взрослеют, пестрят молодостью и свободой. Но их не хватает катастрофически. Отпускать во благо всегда больно. И Этери ли не знать, да? Их отношения с Даней из стадии взаимного игнорирования, успешно миновав редкие алогичные вспышки агрессии, перетекли во вполне себе деловые. И Этери почти убедила себя в том, что так правильно. Правильно вести себя как чужие друг другу люди. Вежливо улыбаться при встрече, раздельно обедать и Дудакова перетягивать как канат. Рвать провода, сводить ссохшиеся чернила переписок и вести себя как взрослые люди. Правильно, когда холодно и одиноко – Этери так привыкла. Одиночество давно стало неотъемлемой частью ее самой – личным адом и вдохновением. Отчаянная красота почему-то рождалась в голове, когда особенно остро хотелось рыдать в пустой квартире и пить вино с привкусом пепла летящей к черту жизни и сигарет. В этих простых истинах была она вся: во всех своих парадоксах и крайностях. Вот и сейчас две новые Алинины программы они с Даней поставили на удивление быстро. Это стоило пары бессонных ночей и недельного ощущения бесконечной, неподъемной усталости. Но приближался сентябрь, вместе с ним – контрольные прокаты. И времени на такую роскошь как отдых попросту не было. Начинался новый сезон. Со всеми вытекающими прелестями. К слову, к списку вполне себе стандартных трудностей добавилась еще одна, совсем не связанная со спортом. Регулярные побоища на просторах интернета в околофигурном пространстве становились всё безумнее. И из-за нездоровой порой фанатской (не)любви к девочкам Этери кому-то сверху взбрело в голову озаботиться их безопасностью. Была ли сия идея обоснована чьей-то вполне реальной паранойей или же простой попыткой отмыть бюджетные деньги – Этери не знала. Но факт оставался фактом: с каждым нововведением Хрустальный всё больше походил на Форт-Нокс, не иначе. Ко всему этому бреду прилагался новый начальник службы безопасности, который откровенно мешал работать, вынимая мозг установками камер, турникетов и выговорами за забытые электронные пропуска – к слову, свой сегодня Этери опять забыла. - У вас сумок столько же, сколько дней в году, или это уже принципиальная позиция? – ожидаемо прилетает в спину уже у тренерской. Этери оборачивается резко, и почти лоб в лоб сталкивается с Андреем Евгеньевичем. В болотно-зеленых глазах напротив тонна неприкрытого сарказма. От мужчины пахнет крепким табаком и, кажется, кофе. И Тутберидзе так и тянет бросить в ответ что-то банально-язвительное. Но вместе с этим понимает, что обмен колкостями и лекции о безопасности целого мира могут обыденно затянуться, а до тренировки остается всего десять минут. - И вам доброе утро, - отвечает, выдыхая, якобы принимая поражение. – Простите. Поставлю напоминалку на телефон. Гуров на эту псевдокапитуляцию ожидаемо не ведется. Иронично изгибает брови. -Надеюсь, хоть телефон у вас один. Хорошего дня.***
- Напыщенный индюк! Параноик чертов! – жалуется Дудакову уже на тренировке. Полным ходом идет процесс обкатки программ. Этери от Сережи поддержки особо и не ждет. Знает прекрасно, что Гуров и Дудаков прекрасно общаются во внерабочее время. И когда только спеться то умудрились? - Да ладно тебе, Этери, - ожидаемо примирительным тоном. - Нормальный же мужик. Ох, ну кто бы сомневался. - Он кстати в Афгане воевал, ты знала? И вообщ… Саша, ну куда?! Оба вопроса остаются без ответа и Дудаков, вылезая из-за тренерского стола, направляется высказывать всё, что думает, о неудавшемся тулупе. Этери многое бы отдала, чтобы сделать сейчас то же самое. Но у вороха предсезонней бумажной волокиты на нее явно другие планы. Руки отчаянно мерзнут и мелко дрожат, а стопка не перевалила и за половину. И, если раньше львиную долю документов добровольно заполнял Даня, то теперь он даже у тренерского бортика старается лишний раз с ней рядом не стоять, проводя всё больше времени с девочками на льду. Вот и сейчас Даня что-то долго говорит Ане, выразительно жестикулируя. И Этери вдруг ловит себя на мысли, что куда дольше положенного любуется его движениями и самим Даней, кажется, тоже. И самое ужасное, что в какой-то момент Глейхенгауз ловит на себе ее взгляд. Смотрит в ответ долго, открыто и прямо. Оголенные провода путаются о снующих туда-сюда фигуристов, и Этери дышать перестает, когда Даня подъезжает вплотную, молча протягивает ей свои перчатки и также молча возвращается к Ане. Ноздри забивает мартовской свежестью, и Этери почему-то только сейчас понимает в полной мере, как сильно скучала по этому запаху и этой само собой разумеющейся заботе. Становится больно и… стыдно?***
- Дань, я не могу так больше, - ловит его за локоть на выходе с катка. Возвращает перчатки, - прости меня за всё и давай уже мириться. Пожалуйста. А затем видит, как он, будто в замедленной съёмке, напрягается, медленно оборачивается и смотрит в нее с какой-то неподъемной обреченностью в своих кофейных. - Тебе не за что извиняться, - отрезает безапелляционно. – Ты не виновата в том, что так и не смогла меня полюбить. Этери руку с Даниного локтя сдергивает резко, как от ожога сильного, отдающего в область сердца. - Проблема в том, что мы не ссорились, Этери, - продолжает он, взглядом скользя внимательно по бледному лицу. – Но так, как раньше, уже никогда не будет. Потому что я***
Этери ненавидит себя. За его боль, за этот разговор и за свое так и (не)разбитое сердце. За то, что дышать сейчас непозволительно трудно. За очередную несвоевременную слабость. За себя. Такую, какая уж есть. Хочется бить посуду, драть подушки и курить. Смотреть как кольца дыма обнимают прохладный асфальт. Или, на худой конец, быстрее оказаться в гробовой тишине собственного кабинета, наизнанку вывернуть окно и попытаться дышать. Но стоит выйти в коридор, как: - Этери Георгиевна! - ее тут же окликает Гуров, черт бы его побрал. Сил выслушивать его очередные заморочки нет совершенно. - Господи, ну что вам еще нужно? – бросает в ответ и только потом понимает, как сильно дрожит сейчас голос. Понимает это, кажется и Андрей. На смену обыденной надменности во взгляде приходит легкое беспокойство. - Вы уронили, - вполне дружелюбно протягивает выпавшие ключи. Этери скорее инстинктивно проверяет задний карман – пусто. Да что за день такой идиотский-то, а? - Спасибо, - отвечает так тихо, что не уверена до конца, что ответ долетает до мужчины, стоящего рядом. У Гурова руки большие и теплые, и он не вздрагивает едва, когда касается ее ледяных пальцев, отдавая связку. Кивает, собираясь уйти, но потом всё же спрашивает: - Простите, если лезу не в свое дело: но у вас всё в порядке? - Вы правы – дело совершенно не ваше. Уметь парой слов заработать репутацию равнодушной стервы – тоже искусство. Но во всем есть свои плюсы: Этери больше ни разу не забывает переложить пропуск из сумки в сумку, а Гуров больше ни разу за целое лето с ней не заговаривает.***
Всё полярно меняется на контрольных прокатах. Точнее, уже по их завершении – когда тренерский штаб покидает бортики и, минуя трибуны, направляется к выходу. Среди обыденной для таких мероприятий суеты Этери не успевает толком понять, что происходит. Просто в какой-то момент слышит испуганный выкрик: - Осторожно! Видит мельком Данин безумный взгляд, а затем чувствует, как кто-то резко впечатывает ее в бортик. Спустя мгновение на закрывающего ее собой Гурова падает увесистая коробка.