- Давай напьёмся, а?
Что случилось - Даня не сказал, а Вадик не спрашивал. По негласным правилам дружбы иногда полагается молчать. Слова переоценивают. Ровно как и любовь, да? Вадик не был циником. Просто не было в его жизни человека, способного причинить ту боль, которая из глаз напротив третий день сочилась шоколадным морем. Вадик сам был своим солнцем. И сейчас убеждался в очередной раз, что так и надо жить.- Когда тебя втаптывают в грязь херовы знакомые хороших знакомых, псевдодрузья и прочие бляди - это ничего, бывает. Ты встаёшь, материшься и идёшь дальше, один за другим срывая пластыри. Потому что тебе на них плевать, да и органы на месте. Но стоит отдать кому-то всего себя: целиком и без остатка; заебешься собирать потом себя же по частям. - Ты не спутал жизнь и Лего, Вадь? Херовая вышла у тебя философия. - Херовая философия лучше херовой жизни, Дань. - Да пошёл ты. И повторите-ка виски.
Вадик - не сволочь и не слепой. И ему бесконечно жаль Глейха, одного из немногих по-настоящему близких ему людей. И Вадик рад бы помочь, но чем тут поможешь? Разве что: - Мне нужен хореограф в мое новое шоу, - говорит как бы между прочим, роется в аптечке в поисках таблетки от головы. - И прежде, чем откажешься, обещай подумать. Новая страна - новая жизнь. Не гребаный ли выход? * Новость о том, что Этери наладила отношения с новым начальником службы безопасности разнеслись по Хрустальному свинцовой пулей. Об этом говорили решительно все: от фигуристов до охранников на входе. Заняться же больше нечем. Сама Этери к такому вниманию относилась с ожидаемым раздражением. К тому же, ее общение с Гуровым ограничивалось лишь совместными обедами и странной неловкостью во взглядах. Разгадывать причины этой неловкости и прочие шарады времени не было - начинались этапы гран при. Этери падает в работу как в бездонный омут и с какой-то отчаянной радостью. Не пытается выплыть , оставляя на льду всю себя, без остатка. Лишь изредка отвлекается на звонки дочери и, иногда, на сон. В эти дни особенно остро чувствуется отлаженная командная работа: втроём они справляются. Почти. Этери все чаще с Даней: отрабатывают с девочками шаги, положение рук и подачу. Говорят исключительно о работе, но в этом общении начинает сквозить тот самый Даня. Такой близкий когда-то и такой далекий сейчас. Снова хочется шутить, пить вместе кофе и говорить о чем-то кроме. Память услужливо подкидывает последствия подобных разговоров. - Дань, как у тебя дела... с Пер Гюнтом? Улицы шумно дышат октябрем - Даня и Этери вылетают в Америку. Вместе. * Аня спит в аэропорту, поджав ноги под себя, и забавно морщит нос. Этери накрывает девочку плащом, когда ловит на себе внимательный Данин взгляд. - Этери, что не так? Ты очень напряжена в последние дни. Механический голос сообщает о посадке очередного самолета, чемоданы, сменяя друг друга, диагоналями расчерчивают паркет. - Их четверо, Дань. Вот что не так. Дане не нужно больше ничего объяснять: он и сам много об этом думал. На пьедестале всего три места - как ни крути кто-то пролетит мимо. Даня не хочет думать даже, кто из этих почти родных ему девчонок, опустив плечи, будет одиноко наблюдать за награждением сокомандниц из-за кулис. Этери думает о том же, больше ничего не говорит до самой посадки. Так и сидит возле Ани, охраняя будто ее сон. Ее профиль кажется Дане удивительно красивым. * Аня умудряется запороть дорожку в самом конце короткой программы. Этери ожидаемо матерится сквозь зубы, рефлекторно хватает Данино запястье. Прикосновение сковывает руку ледяным наручником, обжигает область сердца. Даня до самого КИКа пытается вспомнить, когда она прикасалась к нему в последний раз. Мысли переплетаются удавами. Аня выглядит виноватой, смотрит в пол и ни разу - на тренеров. Но Этери вопреки ожиданиям лишь иронизирует, и сама же смеется над одной из своих шуток. А Даня только сейчас понимает, как сильно соскучился по ней. По той Этери, с которой можно было смеяться до слез, говорить о многом и важном и просто быть рядом. Может, так всё-таки получится? Скребется к ней в номер вечером. Солнце стекает по облакам апельсиновым соком, падает куда-то в океан. Этери встречает его на пороге своего номера строгим изгибом бровей. На ней огромный белоснежный гостиничный халат, а волосы кажутся сейчас особенно пушистыми - наверняка она только что их высушила. Пахнет маракуйей и мятой. Даня проходит внутрь без приглашения, падает в кресло. Этери подпирает входную дверь, в шоколаде глаз читается явное недоумение и волнение, кажется, тоже. - Давай попробуем, - говорит Даня просто. - Прости, что? - Давай попробуем снова быть друзьями. Раньше у нас получалось неплохо. И они даже вполне по-дружески пьют чай, обсуждают Анин прокат, грядущий сезон и дурацкий сериал, идущий по телевизору. Обнимаются на прощанье по-дружески. Но, когда Даня всего на секунду прикасается кончиком носа к обнаженному плечу, приходит понимание - идея была так себе. И ночью мужчине, кто бы знал почему, не спится. Ровно как и городу земных огней и беззвездного неба. На следующий день Аня безупречно выкатывает Жар-птицу, обеспечивая команде первое золото сезона. * Этери возвращается в Москву промозглым утром, из карманов небесной серости торчит рассвет. Мелкие капли ложатся на спутавшиеся кудри и ворот пальто тонким слоем, заставляют прятать нос в тёплый шарф. В здании аэропорта многолюдно и шумно, но звуки замолкают для Этери в момент, когда в толпе она натыкается на знакомый прищур болотных глаз. И от плещущей в них решимости перехватывает дыхание. Гуров подходит к ней молча, отбирает чемодан и протягивает кофе. На немой вопрос отвечает коротко: - Хотел кое-что прояснить. И целует. Андрей пахнет октябрем и, все также, крепкими сигаретами. И Этери втягивается в этот поцелуй и в Гурова, кажется, тоже. Андрей отстраняется с улыбкой: - А я уже готовился получить по морде. Но так тоже сойдёт. И берет ее за руку. * Этери узнаёт Гурова постепенно: в перерывах между выездами на этапы и затяжными тренировками. У Андрея ломаная-переломанная жизнь, небольшое охранное агенство и нерушимые принципы. Он не отличает флип от тулупа, но ставит будильник на два часа ночи, чтобы смотреть вместе с Этери гран при. Никогда не дарит цветы и не устраивает свиданий под луной, но чинит подтекающий кран в ее квартире, разбирается с тормозами в машине и отбирает пакеты тяжелее трёхсот грамм. Не любит пафосные дорогие рестораны, но жарит лучшую картошку на планете и исправно заполняет ее холодильник едой, которой там в принципе не водилось с лета. Гуров не понимает прелестей балета, но цитирует Бродского и различает Моне и Мане. Андрей работает на износ, выкуривает по пачке сигарет в неделю и никогда не говорит о войне. Этери пытается распечатать эту тему в половине пятого утра, когда они вместе принимают душ. Касается губами основания длинного шрама, ползущего по спине. - Расскажешь мне о нем? - шепчет в мочку уха. Гуров разворачивается, осторожно убирает с ее лица мокрые пряди. - Я не могу говорить о войне. Даже с тобой. И в его глазах на пару мгновений мелькает такая боль, что Этери прокатывает эмоционально и в груди жжёт, когда Гуров медленно целует тонкую шею. В его прикосновениях столько нежности, что Этери этим ноябрьским утром позволяет ему всё. На работу они приезжают в его машине. На полтора часа позже обычного.