spring, hormones & flowers;

Мун Бери как черный цвет в жизни Хвиин. Темное пятно на белой новой футболке, за которое родители так злятся и пытаются вывести его пятновыводителем и порошком, но Хвиин нравится, а стерать не хочется совсем. Мун Бери – грязно выкрашенные под русый волосы до лопаток, мини-юбка, колготки в сетку и все черное. Она не следует дресс-коду, Хвиин следует. Но ей нравится. Мун Бери – темная помада на пухлых губах и надменный взгляд с превосходством в нем. Смотришь и будто уменьшаешься в размерах, признаешь свою ничтожность перед ней, но Хвиин нравится. Глаза мутные, почти со зрачком сливаются, в них ничего не прочтешь и кроме чертей не найдешь тоже. Потому что в мутном омуте черти водятся. Мун Бери – не рука помощи, Мун Бери – толчок и удар в спину, падение на пол в школьном коридоре, когда надеешься подняться, но она не дает – давит массивным каблуком высоких сапог. Тоже черных. На спину. До хруста костей. Хвиин все еще нравится, и она даже не против того, чтобы Бери наступила на нее и вытерла ноги даже. Енсон говорит ей перестать пялится на это темное пятно где-то за последним столиком в углу столовой, но ей же не понять: не безответно влюблена, и вообще у нее парень есть. У Хвиин за спиной розовый рюкзак с наклейками и значками, рыжие (цвет ржавчины, на самом деле) волосы и порванные в области коленей джинсы. Она вдруг начинает кашлять и встает, едва не опрокинув поднос. – Я... Отойду, – и бежит к выходу, придерживая руками лямки рюкзака. Где-то позади Енсон обеспокоенно качает головой. Кашель становится сильнее. Хвиин захлопывает дверь туалета, опираясь на нее и оглядываясь – нет ли кого рядом. Но она здесь одна, и это хорошо. Кашель эхом отзывается от стен. Девушка подносит руку ко рту, пытаясь его заглушить тщетно. На ее ладони красуются кровяные разводы, а самой плакать хочется. Через пару секунд кашель усиливается, а Хвиин задыхается, хватается за горло, будто в кровь расцарапать хочет. Но горло в порядке, а сама Хвиин нет. Она выплевывает лепесток черной розы. Существуют ли черные розы? Словно отвечая на мысленно заданный вопрос, грудную клетку на мгновенье что-то сжимает. У Хвиин колючие стебли с шипами внутри, обвивающие ребра, и щекочущие всё листья. Но у Бери всю жизнь так, только стебли неосязаемые, и вовсе не розы в ней растут – равнодушие. У нее душа темная, как и глаза, как и сапоги, как и розы, просроченная, завядшая, а у Хвиин всего лишь ребра и лепестки в крови, и она может перетерпеть. Хвиин заматывает лепестки в салфетки и выкидывает, умывается и споласкивает рот, следя за тем, чтобы ни одного кровяного пятнышка не осталось – ни на одежде, ни на белом, хоть и не очень чистом, полу, ни где-то на краях раковины. Тоже белой. Черный нравится ей больше. (Не ей, а Бери). Хвиин возвращается в столовую, будто ничего и не было, будто не она медленно умирает, а кто-то другой, там, на противоположном краю земли, и это никак ее не касается. Енсон смотрит нерешительно, но брови хмурит. – Ты уверена, что не хочешь? – Нет, – твердо отвечает Хвиин. – Нет, если мы пойдем в больницу, они обязательно сообщат родителям. Она берет ложку и зачерпывает риса, но не ест – аппетит внезапно пропадает. Перед глазами все еще капли крови на кафельном полу и черные лепестки. Ложка застывает в паре сантиметров от лица. – Но ведь тебе нужна помощь, – упрямится Енсон, после кивает в сторону подноса. – Ты почему не ешь? – Мне помощь не нужна, пожалуйста, просто не говори об этом, ㅡ Хвиин виновато поджимает губы. – И еще рис холодный. Холодный рис – невкусный рис. – Ты же еще не пробовала, – замаскированное "плохая отговорка" и подразумевающееся "давай поговорим". Хвиин понимает, но игнорирует. Енсон вздыхает и, потирая свой нос, встает. – Звонок скоро. Но, как известно, убегая от своих чувств, рано или поздно ты споткнешься, и тогда уже будет поздно что-то исправлять. Так думает Енсон и именно так и говорит на следующей перемене. – Ну и на что ты намекаешь? – надувает губы Хвиин и опускает взгляд вниз, разглядывая свои кеды. Она замечает на них пятнышко крови и наклоняется, чтобы стереть. – Я говорю, – Енсон выдыхает воздух через рот. – Что тебе нужно либо лечиться, либо уже наконец признаться. Вряд ли ты выберешь первое. – Но от признания толку столько же, сколько и процентов зарядки на моем телефоне. А он разрядился сегодня утром. – Да ладно, просто загугли участников какой-нибудь поп-группы и вперед. Мун Бери кажется популярной, и многие ей встречаться предлагали, но она лишь смеялась ㅡ хрипло и красиво – и задавала какой-нибудь странный вопрос: вроде того, какую книгу она сейчас читает или знаешь ли ты биографию каждого из актерского состава ее любимого фильма. Хвиин думает, что сопливо-романтические она не смотрит, а боевики и экшн как раз для нее. Ответишь правильно – она дает шанс. Но потом все равно через неделю бросает, и это даже больнее. – Возможно, она не сможет устоять перед твоим шармом и очарованием, – Енсон пожимает плечами. – Или личиком, как пойдет. – Возможно, – усмехается Хвиин, но как-то грустно. – Знаешь, я попробую. У тебя не найдется влажных салфеток? И кивает вниз, где то засохшее пятнышко крови на обуви, которое никак не стирается. "Терять же все равно нечего" остается неозвученным. Она находит Бери около библиотеки – та уткнулась в книгу, взгляд не отводит – и стоит в нескольких метрах от нее, кусает губу и нерешительно мнет край клетчатой рубашки. Она сделает это, точно сделает, только надо собраться. Вдох. Она носит кеды, не каблуки, но почему-то стук слишком громкий или просто в коридоре слишком тихо – в любом случае нервирует. Она останавливается перед Бери, которая и не замечает ее, открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает сразу же. – В каком из карманов мой ключ от дома? – не поднимая глаз спрашивает Бери, перелистывая страницу. Хвиин непонятливо моргает – это что, с ней заговорили? Она теряется настолько, что не может произнести ничего умнее, чем: – Э-э. – Неправильный ответ. Хвиин моргает снова. Она же еще ничего не ответила, или это провалы в памяти? – Я просто хотела… – что-то снова щекочет ребра. Хвиин тихо кашляет в кулак. – М-м.. Хотела сказать, что… Что ты… Хвиин запинается, когда Бери отрывается от книги – их взгляды встречаются. Хвиин старается запомнить, Бери забывает цвет глаз напротив через пару секунд. Хвиин кашляет, Бери смотрит свысока (она всегда была такой высокой или это подошва?) и так же надменно, как и на милых мальчиков из параллельного, как и на учителей, как и на свое отражение. Но она смотрит, она замечает, Хвиин знает точно. Неловкие попытки Хвиин заговорить она нарушает своим холодным, рассекающим воздух ледяной стрелой, категоричным: – Нет. Внутри что-то ломается. Кажется, ребра. Может, крошатся уже на кусочки. Легкие вдруг с силой сдавливает, и по горлу вверх будто что-то прорывается, вот-вот уже наружу выйдет, вырвется, некрасивой кровавой розой расцветет. Хвиин хватается за горло, пальцами до синяков в белую кожу впиваясь, кашляет сильно, громко. Она хочет убежать, только бы Бери - причина, в общем, этого всего - не видела, но колени дрожат и уже не держат, а Хвиин как-то не до этого, на белых кедах расползаются красные пятна. Пол деревянный, падение сильное, надо будет обработать потом. Потом. Когда-нибудь. Хвиин задыхается, хотя уже думала, что может справиться с этим, ведь не впервые. Но сейчас как-то особенно сильно, воздуха мало, чертовски, катастрофически, очень, слишком, Хвиин дышит через нос, Хвиин дышит через рот, Хвиин просто пытается дышать. У Хвиин не выходит. Она кашляет еще сильнее, прикрывая рот ладонями, ощущая после на них тепло. Не от дыхания. Что-то вязкое и противное, красное, не вино и не вишневый сок. Хвиин знает, что это. И что-то между пальцами – пара черных лепестков. Она по привычке вытирает руки о рубашку, и теперь та не просто красная в черную клетку – еще и будто измазанная в красной краске. Но, увы, это не краска вовсе. Легкие больше не сдавливает, дышать становится легче, воздуха больше. Напряженные плечи опускаются и трясутся. Все тело трясется. Вместо кашля в пустом коридоре слышны всхлипы. Хвиин нужно поднять глаза, ведь вот она, Бери, и она все еще может принять другое решение. Принять Хвиин. Она (Хвиин) делает это медленно (поднимает глаза ) – вот застежка сапога одного, вот колготки в сетку, край юбки, вот глаза. И вот холод. И, кажется, Хвиин разглядывает в них что-то теплое? Кровь стекает по подбородку, и она утирает ее, размазывая еще больше по щекам вместе со слезами. Она (Бери) делает это медленно (усмехается и кривит губы в отвращении). Внутри Хвиин все ломается снова. Сломалось, построилось, сломалось, и все из-за одного человека. Ради одного человека. Давит теперь все сразу, Хвиин чувствует, будто вместо вен у нее стебли с шипами, кожу рассекают. Она опускает голову, перед глазами круги разноцветные и пятна кровяные с черным. Она шепчет так, словно не знает, зачем и почему это делает. Шепчет имя. Не свое, и не своей подруги, не своей семьи имена. Мун Бери. Хвиин отплевывается кровью, неприятный вкус жжет горло, а в ладонях оказывается целый бутон. Лепестки не помяты даже, будто только-только с клумбы сорвали. Только вот черные розы на клумбах не растут. Красиво. И Бери красивая. И мир красивый тоже. Это Хвиин некрасивая, вся неправильная и ошибочная. Руки дрожат, будто падает. Бери проходит мимо, обходит кровяную лужу, снова усмехается, снова, снова, снова. Хвиин видит, как объемная подошва обуви наступает на тот бутон черной розы, красивый. Видит и думает, что все. Что к о н е ц.