В жизни бывает всякое

      Я не помню, сколько прошло времени до того момента, как я перестал считать дни до своей смерти, но я отчетливо помню тот день. День, когда я снова почувствовал себя живым. Тогда я, пожалуй, на всю жизнь понял, что заставляет человека себя таковым ощущать. Почти со стопроцентной уверенностью я могу сказать, что человеку хочется продолжать жить, когда он чувствует себя кому-то нужным. И пока человек кому-то нужен — человек жив.       В очередной раз мы собирались бороздить морские просторы. Перед нами стояла задача выйти из порта в Кронштадте и бросить якоря в Калининграде. На корабле было полно (полно для того, чтоб организовать ясельную группу — человек десять) курсантов, которых мы ежегодно набираем для стажировки; работа кипела, все было так, как надо. Уже шли последние часы подготовки, и вдруг ко мне подошел лоцман нашего судна. Сначала он просто стоял рядом и смотрел на возню, которая происходила на палубе: наши боевые матросы учили курсантов «жить», а потом завел разговор: — Капитан, путь проложен, карты на столе. В принципе, мы готовы отчаливать. — Вас понял, — с серьезным выражением лица ответил я, — сейчас закончится эта мышиная беготня и отчалим. — Кстати, как вам нынешние курсанты? — с улыбкой спросил он. — Пока ничего выдающегося, а дальше — смотреть будем. — Да уж, в том году было несладко, — он снял свой головной убор, почесал затылок и надел его обратно. — Ладно, пойдем, я им представлюсь, и пора уже отправляться.       Мы спустились с верхней палубы на нижнюю, прошли метров десять и остановились ближе к носу корабля, там, где столпились курсанты. Я наблюдал за ними издалека и видел самого себя. Такого же несмышленого курсанта, знающего миллион всего в теории и ни черта не видавшего на практике. Помню, как мне тогда было страшно. Нет, не воды, не морской болезни, не чего-то еще, а того, что я могу облажаться перед капитаном или перед кем-то из опытной команды. Тогда, мне казалось, я добровольно прыгну за борт и под тяжестью своего стыда пойду ко дну. — Здравствуйте, товарищи! — поприветствовал курсантов я. — Здравия желаю, товарищ капитан! — проговорили они все хором, приставив руки к головным уборам. — Вольно! Я позволили им произвольно организоваться около меня. Они окружили, как цыплята курицу-наседку — в ротики червячков только и закидывай. — Значит так, вам всем известно, зачем вы здесь и какая задача стоит перед нашим экипажем. Я рад вас приветствовать на борту эсминца «Адмирал Колчак». Наш корабль выйдет в море из Кронштадта и проследует по морским просторам в Калининград. Ваша, — я указал на них всех пальцем, — главная задача — выполнять все требования и команды старших по званию, поддерживать в критических ситуациях своих сослуживцев и проявлять свои лучшие качества, как человеческие, так и должностные. Кроме того, в ваши обязанности входит придерживаться дисциплины. Если вы этого делать не будете — повыкидываю за борт. Мальчишки переглянулись, некоторые из них попытались спровоцировать у меня улыбку, посмотрели на лоцмана, стоящего рядом со мной, но, так и не найдя ни в чьем лице объяснений, молча закивали головами.       Шли мы, не торопясь, чтобы дать возможность курсантам почувствовать себя в море, попробовать эту жизнь на вкус и пропитаться этим соленым воздухом. Дня через два мы уже вышли из Финского залива и почти обогнули Эстонию. Вдруг недалеко от острова Сааремаа вдалеке показалась то ли доска, то ли плот, то ли еще не возьмись что. Мы сбавили ход. Подошли ближе. — Капитан, человек за бортом! — ошарашенно доложил один из матросов.       Я спустился с мостика на нижнюю палубу, перевалился через левый борт и начал искать барахтающееся существо, молящее о помощи или о скорейшей смерти. Из всего этого чуть поодаль я увидел ту самую доску, а точнее ее кусок, на которой висел человек. На мой взгляд, он был уже мертв, судя по синюшному оттенку его кожи, но как капитан я принял решение поднять его на борт. Мои матросы сразу кинулись спасать его из седых вод Балтийского моря. — Нет, — остановил их я, — пускай курсанты спасают. Кто-то недавно сообщил мне, что совсем недавно их учили, как спасать человека в открытом море. Я повернулся к ним и добавил: — Дерзайте. Любая теория должна закрепляться практикой. Боцман стоял и старался испепелить меня взглядом. Ей-богу, он глядел на меня, как на врага народа, но я не собирался менять своего решения. — Вы серьезно? — осмелился спросить один. — Вполне, — ответил я, сцепив руки за спиной. Парни переглянулись. К тому моменту спасательная шлюпка была готова к спуску на воду. Вдруг все как один направились к ней, полные уверенности вытащить человека. Никогда я не видел такой самоотверженности и командной работы, что удивило меня и одновременно порадовало. Ребята, сработав единым механизмом, справились с поставленной задачей, заставив меня призадуматься.       Как я уже сказал, человека успешно подняли на борт и отнесли в мед.пункт. Смотреть на того, кто уже незнамо сколько бороздит моря, прилипнув к обломку доски — зрелище, конечно, не из приятных. Самое интересно то, как он очутился на доске так далеко от острова. К сожалению, медицинский осмотр нам этого не расскажет. После спасательной операции парни снова построились передо мной, будто демонстрируя, что это именно они вытащили человека из северных вод. На небе собрались серые тяжелые тучи, но не тяжелее моего оценивающего взгляда, которым я смотрел на курсантов. Уж никак я не мог подумать, что они действительно приступят к выполнению моего приказа. — Пойдемте-ка со мной, — кивнул я и пригласил ребят за собой в просторную каюту, где мы командой собирались играть в домино; корабль возобновил ход.       Мы сели за довольно большой овальный стол — я с торца — и никто из них не смел выдать хоть возглас. Они все озадаченно смотрели на меня, ожидая, что сейчас будет. А я оглядывал их и в каждом видел молодого себя. Меня восхищало и, пожалуй, даже вдохновляло, с каким пылом в груди и огнем в глазах они сталкиваются с трудностями, с каким энтузиазмом они готовы выполнять приказания. Они жили морем, жили тем бытом, что предоставляла им служба. Я видел в них влюбленных в море мальчишек, в чьи ряды входил когда-то сам. Отчего-то это мне грело душу. — Не зря на стажировки берут лучших, — начал я, спустя пару секунд. — Это не про нас, товарищ капитан, — усмехнулся курсант, сидящий почти напротив, — в нашем случае дело идет к отчислению, и здесь мы в наказание за грехи свои. Я не сдержал улыбки, как и остальные юноши. В каюте будто даже стало светлее. — Нам сказали, что у вас на корабле не забалуешь и в целом как капитан вы достаточно жесткий, — продолжил он; мне стало грустно, но я улыбнулся. — И что же вы натворили такого? — спросил я. — Нарушили дисциплину, — ответил другой паренек. — Ну, дорогие мои, — вздохнул я, ощутив истинно северный морской воздух в своих легких, оставшийся солью на языке, каким все пропиталось здесь, — дисциплина неотъемлема. Представьте, что будет без нее. Кстати, пока что я не замечал вас в ее нарушении. — Стараемся проявить себя наилучшим образом, чтобы о нас написали хорошую характеристику Ваши помощники. Может, тогда нас не отчислят. — Боитесь отчисления? — решил прикинуться дурачком я, окинув взглядом молодых собеседников. — Вы только подумайте! Три года в пустую! Придется уехать по своим деревням и приткнуться где-нибудь там, — проговорил светловолосый курсант с такой грустью и печалью в голосе обо всем, что я чуть ли не начал жалеть его. Пускай не вслух, но внутри уж точно. — Правило жизни номер один: не жалуйся на судьбу. Все складывается так, как должно, и против течения идти возможно, если у тебя хотя бы моторная лодка. Пока же я вижу только плот. Поняли? — Так точно, товарищ капитан! — бойко отреагировали они почти в унисон. — Ну вот и славно!       На самом деле этот случай был только одним примером того, каких сыновей взращивает Россия. Я, честно говоря, где-то внутри восхищался этими парнями. Особенно тем, что, даже встречаясь один на один со старшими по званию, они не стеснялись спрашивать и узнавать. Они никогда не боялись показаться глупыми, переспросить, и поэтому легко и быстро многому учились. Таких учеников я еще не воспитывал. Мне в них нравилась эта, может, непринужденная открытость и смелость. Они не боялись сложных задач. Более того, они меня не боялись! Частенько я провоцировал их на споры, на разногласия, дабы посмотреть, как они себя поведут, кто чем наполнен, и то, что они всегда демонстрировали мне, заставляло их уважать.       Мужчина да и вообще человек ценится тем, что он верен своим принципам. Причем в любых ситуациях. Это касается и дружбы, и взаимовыручки, и работы, и женщин — чего угодно. Например, если у мужчины вроде есть табу: моя жена — моя забота, и на других жен я заглядываться права не имею, но он позволяет себе шалости, то грош — цена такому мужчине. Вот и у этих курсантов были свои принципы, которых они готовы были отстаивать. Я узнал, что как-то на практическом занятии в Академии один подрался со своим однокурсником — не стерпел оскорбления в адрес матери — и, скорее всего, был прав. Собственно это и стало причиной постановки ребром вопроса об отчислении. Однако, я считаю, кулаки — последнее дело.       Я сказал им об этом в один из вечеров. Мы довольно много разговаривали, поэтому очень скоро я запомнил всех по именам и фамилиям. Не то, чтобы я не знал раньше, но как-то не акцентировался на этом. Теперь же было все иначе. Бывало, что мальчишки (это я их начал так кликать про себя) заглядывали ко мне в каюту в адмиральский час после обеда, приглашали за овальный стол и целые шестьдесят минут слушали всякие рассказы о море и о жизни. Может, они слушали бы еще дольше, но время не позволяло. Также они рассказывали мне про свою семью, про девушек, которые их ждут на суше, а я слушал и, как дурак, улыбался, зная это прекрасное чувство, когда тебя дома кто-то ждет. Например, меня уже лет сто как никто не ждал. Видя, как ребята работают в команде, как относятся друг к другу, какое уважение питают ко мне и к остальным членам экипажа, я не мог ими не гордиться. За это время они стали частью корабля, частью команды.       Не раз я видел, как они общались с матросами, как легко удалось найти общий язык с боцманом, и от этого у меня на душе был штиль. Впервые за долгие годы на моей душе было так хорошо и тепло, что даже промозглый ветер не мог остудить жар, исходящий из глубины груди. Мне это было чуждо.       Я часто задавался вопросом, как так вообще вышло, что я подружился с мальчишками, и находил ответ лишь в том, что они являлись мне отрадой. Никогда я не верил во всю эту дребедень вроде крепких уз между поколениями, но, как говорится, пока не столкнешься — не поверишь. Я ловил себя на мысли, что мне приятно делиться с ними опытом и еще приятнее видеть их успехи на почве того, что было мной рассказано. Ведь учитель продолжается в своем ученике. Так?       Погуляв день по Калининграду, мы отправились обратно в Санкт-Петербург. По прибытии к родным берегам, уже причалив в порту, курсанты, как и положено, выстроились спиной в море, лицом к суше. Я смотрел на них и, отдавая команды, видел уже не тех мальчишек, каких брал неделю назад. В лице каждого я видел мужчину, готового защищать уже не только свою точку зрения, но и интересы своей родины. Я был горд. Честно и безмерно. — Товарищи курсанты! — заканчивая построение, обратился я, — на этом ваша стажировка окончена. От всей команды «Адмирала Колчака» я желаю вам успехов в дальнейшем обучении и продвижения по карьерной лестнице. — Ура! Ура! Ура! — в один голос прокричали новоиспеченные моряки. — Вольно! — скомандовал я, пожав каждому руку.       Спустившись на сушу, я на следующий же день отправился в ректорат. Обычно это делает капитан третьего ранга, но в данной ситуации я хотел сделать это сам. Мои шаги эхом отзывались в пустых коридорах Академии. Мне было не по себе. Не потому, что мне встречались другие курсанты, и не потому, что не встречался никто. Просто я как будто оттаял и несколько этого испугался. Я лично передал характеристики и просил о том, чтобы на моих курсантов обратили внимание. «Это были одни из самых лучших ребят, когда-либо поднимавшихся на мою палубу, » — не солгав ни слова, заявил я и пошел туда, где было мое предназначение. — Товарищ капитан! — сзади послышался знакомый голос Игоря Колганова, когда я уже почти покинул территорию Академии. Я обернулся и увидел курсантиков, бегущих ко мне в пальто нараспашку. Я глядел на их красные щеки и слышал слегка сбитое бегом дыхание. Двадцать горящих глаз смотрели на меня с тем привычным мне энтузиазмом, какой я наблюдал на корабле. — Спасибо Вам, товарищ капитан, — произнес Андрей Свиридов, окинул взглядом ребят и исправился, — нет, не так. Спасибо, отец! Я не мог не улыбнуться, услышав такие слова. Я не ощутил себя старым, хотя уже практически полностью поседел. Я ощутил себя… счастливым? Мне захотелось обнять каждого, поэтому, выдержав некую паузу, я так и сделал. Парни с радостью откликнулись на мой порыв. Похлопав каждого по спине, пожелав еще раз всего самого лучшего, я ушел. Не поверите, но мне очень трудно передать, что я тогда почувствовал. Я не смогу назвать ни единого чувства, потому что, наверно, у моего нет определенного названия. Я долго, почти до четырех часов утра, думал, как описать это. В итоге, я понял, что я почувствовал. Я почувствовал, что сердце у меня все еще есть.       Прошло около полугода, а я все еще не мог забыть тот выход в море. Я с необъяснимой теплотой вспоминал те дни, и на моем лице появлялась дурацкая улыбка. Как-то в почтовый ящик мне положили конверт, а в нем была фотография, на которой я жму руки тем самым ребятам, стоящим на палубе «Колчака». И с каждым разом, когда я смотрю на эту фотографию, думаю я лишь об одном: если однажды мне придется набирать команду, я знаю, чьи фамилии будут первыми в списке.