Делай, что должно. По курсу — звезды

      Сказать, что поднялся переполох... Пожалуй, это как сравнить пятиглавую громаду Янтора с каким-нибудь плешивым холмиком. В общем, ничего не сказать.       На уши встала не только лаборатория, но и все присутствующие удэши, едва осознав, что случилось. Потому что старшие дети Стихий не приходили в мир уже очень и очень давно, чуть ли не столетие. Понародились в тот момент, когда Стихии создали Крылатых — и как-то на спад пошло, а потом и вовсе малыши исчезли. Даже у тех пар, где удэши с удэши сошлись, детей не появлялось, как ни старались.       Керс вовсе онемел, пялился, не зная, что делать. Потом пришел в себя, схватился за голову и в числе первых побежал командовать: нужно было извлекать новорожденных из камеры, пока не случилось чего. Потому что едва появившийся на свет удэши — это, считай, чистая Стихия, ни соображения у него, ни понимания. Бед натворить неловким движением — раз плюнуть.       — А я говорю, нельзя их далеко! — надрывалась Ниилиль, заламывая руки. — Керс, они же только-только появились, куда их без подпитки оставлять?       — Да знаю я, знаю! — огрызался тот: помнил, как сам молнии поначалу притягивал, вызвав жуткие пожары.       Хорошо, совсем рядом была вторая камера, дублирующая, полностью замкнутая и без обзорного стекла. Ее отвергли как раз из-за невозможности визуального контроля, ну не получалось у Керса на одном чутье работать. А тут пригодилась. Воздух оттуда, конечно, выкачивать не стали, наоборот, подали побольше, чтобы не погас огонь в здоровенной горелке, куда плеснули чего-то горючего, спешно притащенного земляными. Керс даже не поинтересовался, чего именно: главное, чтоб горело пожарче.       Это был единственный вариант, как перенести удэши, не вскрывая камеру с работающим плазменным генератором. Можно было, конечно, его остановить, нагнести воздух, но... Это требовало времени и могло непоправимо навредить. А потому Керс взмолился Стихиям, чтобы все закончилось удачно — и скользнул в вакуум сам, теряя физическое воплощение.       Он мог продержаться на подпитке из плазмы — но четко осознавал, что это будет очень недолго. Этот Огонь был очень странным, он был... одновременно и чуждым, и притягательным. Словно породили его не здесь, не на Элэйши, а уже там, далеко за пределами надежной защиты ее атмосферы.       Новорожденные удэши, опять же, вопреки привычному, не казались детьми. Они еще не приняли физической формы, так и пылали двумя человекообразными, но пока еще не воплощенными сгустками. И, кажется, соприкасались, словно боялись отпустить друг друга. Керс сказал бы — держались за руки. И охотно потянулись к нему, будто сами не знали, куда податься и что делать. Пользуясь выпавшей удачей, Керс осторожно поймал их, своим теплом указывая дорогу, помогая первый раз перенестись от одного источника огня к другому. И упал на голый пол, почти задыхаясь: отпустить подпитку оказалось странно тяжело, будто кусок себя отрывал. Почти как тогда, когда ушел в Стихию Белый...       Нужно было подняться, выйти... Рядом с ним на пол опустились огненные силуэты, две руки, как два пламенных луча, коснулись головы.       «Жди».       Это не было голосом, не было треском пламени — этому не было аналогов в привычном мире. Керс искал сравнение, пытаясь вывести себя из шока, и даже нашел его: голос звезд. Так пели чужие светила. А следом пришел ужас: как подобное вообще возможно? Что это за существа, откуда, почему?!       Он даже не понял смысла сказанного, так рванулся вовне, прочь, куда угодно, лишь бы подальше от... этого. Очнулся только когда понял, что понятия не имеет, где находится, что метался с одного места на другое, будто пытался запутать следы. А потом — осознал. «Жди».       «Чего ждать?!» — захотелось заорать в ответ, но выдохшийся удэши был вынужден вместо этого искать огня, чтобы побыстрее вернуться в лабораторию, он уже и думать боялся, что там успело произойти.       Когда Керс огляделся и сориентировался, куда именно занесло его поспешное бегство, за которое теперь было стыдно до желания рассыпаться в пепел, ничего кроме ругани, привычной и беспомощной: «Яскравку ж тебе в дупу!» на ум не пришло. Он умудрился оказаться аж на другом конце Горелки — островка, где располагались теперь его экспериментальные лаборатории. Маленький и слегка обособленный, он был выбран именно за то, что от остальных островов Искаженного архипелага его отделял широкий пролив. Ну а лаборатории были тем более построены подальше от пристани и дока для транспортных катеров. Вот у дока-то Керс и оказался, вынырнул из костра, рядом с которым сидели кружком охранники. Хвала Стихиям, что не кинулись с оружием.       Возвращаться пришлось на машине. Рисковать и перемещаться пламенным путем Керс не стал, самым мощным источником огня сейчас было плазменное солнышко, а туда он соваться боялся. Пока объяснился, пока подогнали машину, пока доехал до стоянки, пока добежал, петляя между многочисленными постройками и отмахиваясь от охраны — собственная перекошенная рожа была лучшим пропуском, — прошло, наверное, часа полтора. Несясь по коридорам к лаборатории, Керс уже просто не знал, чего ждать, и только по ближайшей стене облегченно сполз, увидев, что все в порядке, все по своим местам, следят за приборами, а посреди зала нерушимо и спокойно возвышается Янтор.       — Что там? Намар, данные? — спросил Керс, отдышавшись и кашлянув.       — Судя по датчикам, идет стабилизация, Янтор говорит, очень быстро. Через полчаса максимум они смогут обрести материальное воплощение, — оттарабанил молодой нэх.       — Что случилось, Керс? — Янтор опустил ладонь ему на плечо. — Ты все ветра растрепал.       — Я бы сам знал, — он прикрыл глаза, собираясь с мыслями. — Они... Странные. Очень. И велели ждать.       — Велели? — округлила глаза подскочившая с другой стороны Ниилиль, тоже поглаживавшая по плечу, помогая прийти в себя и успокоиться.       — Так и сказали: «Жди», — буркнул Керс.       А что еще он мог ответить? Что одурел до полной невменяемости, услышав это? Потому что обычно удэши поначалу могли высказать свои стремления только эмоциями. Радость, боль, гнев, страх... Человеческой речи учились потом, быстро, но не сразу же!       — Значит, будем ждать. Намар?       — Скорость изменений температуры и плотности потока стабильна. Двадцать две минуты по расчетам.       — Керс, мне кажется, тебе было бы нелишне выпить горячего и что-то съесть. И нам всем — тоже.       — Да, пожалуй... — растерянно отозвался тот.       Правда, уходить никто не рискнул. Слишком опасались не успеть прибежать, когда все закончится, и в камере окажутся... Кто? Лично Керс не был уверен уже ни в чем. И потому только крепче вцеплялся в стакан с травяным настоем, притащенный кем-то из младших сотрудников, не замечая, с чем булочка, которую жует.       Время тянулось слишком медленно и одновременно очень уж быстро. Только что — пятнадцать минут, а вот уже десять, семь, две...       — Все, — тихо сказал Намар, не дожидаясь вопроса.       В соседней камере больше не было плазменного потока. Там были двое получивших телесное воплощение удэши.       — Янтор... — Керс с отчаянием заметил в голосе умоляющие нотки, но ему было слишком страшно идти туда одному. Или не страшно? Он не мог подобрать определения.       — Хорошо, идем, — без уточнений все понял старейший удэши Воздуха в мире.       Сурово глянул на Ниилиль — не суйся! — и первым пошел в коридор. Дверь нужной камеры выходила в соседний аппаратный зал, сейчас какой-то нежилой, гулкий. Только огоньки на пультах перемаргивались, когда вошли, да с тихим гудением сработали запоры на двери. Та открывалась безумно медленно, толстая, способная выдержать огромные температуры. А когда открылась — двое удэши сами шагнули навстречу, по-прежнему крепко держась за руки.       На губах Янтора медленно появилась улыбка, зародившись в изменчивых, как небо, глазах, морщинками проступив на лице. Он мягко скользнул вперед, приглушая, пряча свою силу, чтобы не заледенить едва-едва воплотившихся.       — Здравствуй, рысенок. И тебе привет, пернатый.       Вместо ответа они рассмеялись — звонкими, чистыми, юными голосами. Керс смотрел на них — и не верил. Глазам своим не мог поверить, потому что узнал даже не лица, помолодевшие почти неприлично — смех, этот искренний смех, чуть клекочущий у одного и с приглушенными порыкивающими нотками у другого. Слушал его когда-то, таясь в пламени очага, слушал и радовался, как и многочисленным легендам и сказкам, которые эти двое приносили в Фарат, в дом хранителей, щедро делясь со всеми, кто хотел услышать.       — Но... Как? — только и спросил растерянно, а сердце вдруг зашлось, затрепыхалось, так что аж больно в груди стало, будто совсем уж в человека превратился. Потому что надежда — безумная, ни на чем не основанная, а от того еще более обжигающе-злая — вспыхнула внутри, не желая исчезать.       Они шагнули к нему и опустили ладони на плечи. И боль утихла, будто выжгло нервные окончания.       — Керс. Наберись терпения, — говорили отрывисто, словно привыкали заново к тому, что могут это делать. И — в один голос, будто еще не могли осознать себя отдельными личностями, или же за время своего не-бытия привыкли сливаться в одно целое. — Он вернется. И не только он.       И Керс поверил. Сразу, безоговорочно. Вернется, да. И будет как прежде, будут пылать одним огнем, неделимым никак и никем. Поверил, потому что, глядя на этих двоих, понял: вот почему так больно. Вот почему не утихают потихоньку печаль и тоска, как у других, вот почему не помогает заглушить боль даже забота о многочисленных потомках.       Потому что от сердца к сердцу — золотая цепь, что крепче алмаза, потому что связало что-то их, нэх и удэши, еще даже раньше, чем столкнулись на пустынной трассе. Стихии ли, судьба или еще что... Они были связаны воедино, и он медленно гас, сам не понимая этого, стремясь следом за своей половиной. Как когда-то не смогли жить друг без друга эти двое.       — Ну-ка давайте, прикройтесь, — строго велел Янтор, выдергивая из этого понимания. — Одежду вам сообразим, а пока хоть этим.       И накинул на плечи одному свою отороченную белоснежным мехом уну, в которую худенький тонкокостный подросток мог закутаться целиком. Отмерший Керс торопливо сдернул кожаный спаш, больше приличествующий какому роллерщику, чем уважаемому удэши, руководителю лаборатории, помог надеть его второму, вжикнув застежкой. И снова увидел, как, стоит отступить, притягиваются друг к другу эти двое. Как намагниченные части одного целого.       — Нам нужно отправиться...       — ...в Совет Стихий. Он все еще есть?       И две пары глаз, разных и вот буквально миг назад выглядевших совсем обычными, внезапно засветились, словно белые, острые, пронзительные звезды. Аж продрало дрожью по хребту, заставив понять, что они не просто так вернулись из Стихии, что оттуда неизменным не вернуться.       — Есть, есть, — успокоил их Янтор. — Куда ж он денется. Только вам хорошо отдохнуть бы сначала.       — А то и их напугаете, — бормотнул себе под нос Керс, поежившись.       — И поесть, — рассмеялся Аэно. — Очень хочется!       — Чего-нибудь горского... или пустынного, — кивнул со всей серьезностью Кэльх.       Так их и отвели в комнату отдыха, кутающихся в одежду с чужого плеча, любопытно косящихся по сторонам. Можно было понять: изменилось ведь все, даже стены коридора — и те, наверное, вызывали вопросы, что за странный материал, почему не камень. Но вопросов пока не следовало, хотя можно было бы ожидать, тем более, от подростков. Они выглядели лет на шестнадцать, будто только-только приняли Стихию. Их телесные воплощения, вернее. А вот сколько тем, кто сейчас родился во второй раз... Наверное, потому и были настолько спокойны, хотя вокруг суетились так, что и взрослые разумные нэх с ума посходили. Намар чуть в обморок не упал, углядев, кто вышел из Стихии, его пришлось сажать в уголок, под опеку Ниилиль, тоже растерянной и не очень понимающей, что происходит.       Спокойным оставался лишь Янтор, но на то он и Отец Ветров — буйный и нетерпеливый лишь в гневе, льдисто-спокойный в другое время. Он немного приглушал общее смятение, заставлял думать о деле: где поискать нормальной одежды; кому сбегать в столовую, попросить приготовить еды посущественней булочек, кому вернуться в лабораторию, присматривать за плазменной установкой. Уговорил всех оставить новорожденных удэши в покое, чтобы те не только тела, но и разум в порядок привели, вспомнив, как жить и как быть.       — Успеете еще, полно, — негромко звучал голос Янтора в коридоре, когда отгонял от дверей последних любопытных. — Дайте им собою стать.       — А это правда они? — и это «они» звучало так многозначительно, так веско. Хотя прошло больше чем полтысячи лет с того момента, как эти двое совершали свои подвиги во имя мира и единения, их все еще помнили и любили. Ну а про «Сказки Аэньи» и картины Кэльха-Хранителя и говорить нечего, это все было народным достоянием.       — Они-они. Марш отсюда, ну! Намар, тебя особенно касается. Ты сам-то сперва успокойся, чтоб их не баламутить.       — Да я уже...       — А то я не вижу, — насмешливо шелестели ветра Янтора. — Ступай, талэй, ступай.       Пищу двум новорожденным удэши принесла Ниилиль. Она не знала ни одного, ни второго при их людской жизни, ведь в то время еще спала глубоким сном под каменной коркой в Оке. Но и ей было любопытно: Янтор смотрел с гордостью и радостью на обоих, а мужу Лиль доверяла в суждениях полностью. И потому всматривалась, искала, что же такого важного и особенного в них, сидящих бок о бок, так и не разнимая рук.       — Спасибо, Родничок, — улыбнулся Аэнья, узнав и поняв как-то мигом, с одного взгляда.       — Ты меня знаешь? — удивилась она.       — Я знаю горские легенды о тебе и о Янторе, о Матери Гор. Но вас самих я не знал. В наше время удэши считались злобными созданиями — тем удивительнее было узнавать, что это не так.       Кэльх пододвинул ему тарелку с жарким:       — Рысенок, ешь.       — И ты тоже. Птаха длинноногая, — Аэно смешливо фыркнул.       Ниилиль улыбнулась: они были такими... Забавными. Молодыми и горящими, а еще, стоило им глянуть друг на друга, глаза просто вспыхивали, что небесно-синие, что янтарно-рысьи.       — Ешьте, ешьте, если что — зовите!       И утекла, чувствуя, что даже ее чистая горная вода здесь и сейчас лишняя.              — И будто можно было подумать, что Янтор с кем-то еще будет, — заметил Кэльх, когда дверь за оказавшимся девушкой Родничком закрылась.       Потянулся, с удовольствием вытягивая действительно длиннющие, тощие ноги, принюхался. Жаркое пахло непривычно, но изумительно вкусно. Или это он просто вспомнил, что такое «вкус» и «голод»? Или и не забывал? Ох, прав Отец Ветров: собою стать надо, прежде чем все остальное делать.       — Люди и время исказили легенды, вспомни сам: какой вариант рассказывал вам я, и что мы с тобой уже слышали там, — откликнулся Аэно, и «там» тоже вышло веско и значительно, заставляя вспомнить многое, от самого конца, который внезапно стал началом.       Ни Кэльх, ни Аэно не чувствовали больше боли, вспоминая самые тяжелые моменты своей первой жизни. Стихии постарались на славу, сгладив, утишив остроту воспоминаний, стерев эмоции, да и сами воспоминания чуть приглушив. Битва при Ллато, ункасская бойня, стычки с искаженными — все это они могли вызвать в памяти и рассмотреть подробно — и бесстрастно. Остальное Стихии не тронули: их любовь, их стремление помогать людям, жажду познания нового.       — Интересно, а рисовать ты еще не разучился? — подмигнул Аэно, у которого аж руки зудели — схватиться за перо и книжку.       — Найду грифель — узнаем! — усмехнулся Кэльх. — Должны же сейчас чем-то писать...       И он задумчиво провел ногтем по краю тарелки, то ли стеклянной, то ли глиняной — поди разбери. Или и вовсе что-то иное? А уж куртка, которую ему отдал тот огненный удэши, и вовсе вызывала недоумение: зачем такое? Для чего?       — Столько всего нового, рысенок...       — Давай-ка есть, пока не остыло.       Жаркое оказалось вкусным. Может, не как готовили в Эфаре, но явно по тем рецептам, и повар специй не пожалел, во рту так и горело. И это было правильно, острые ощущения напоминали, как это: жить, а не пребывать в странно дремотном состоянии, где единственно надежное — тот, кто рядом, кто не может не быть рядом. И когда принесли одежду, разномастную, явно наспех и на глаз подобранную, они опять сидели, обнявшись, прижавшись и не желая оторваться друг от друга даже на мгновение. Только Кэльх то и дело фыркал, сдувая лезущий в нос пушистый мех, от которого пахло снегом, яблоками и свежим ветром.       Объяснять, что к чему, пришлось Янтору. Он единственный смотрел понимающе, ухмылялся в усы, когда моргали, пытаясь понять, как совладать с незнакомыми застежками.       Керс, бывший тут же, только развел руками:       — Я бы свои сорочки дал, да вы...       Они переглянулись и рассмеялись. Нет, может, Кэльх, долговязый, как цапля, и уже сейчас ростом сравнимый с Керсом, не утонул бы в его сорочке, но вот болталась бы она на нем, тощем, еще не нарастившем мясца на костях, как на пугале. Про Аэно и вовсе промолчать можно: на том бы она платьем до колен выглядела.       Наконец, с помощью старших товарищей кое-как оделись.       — Я сообщил в Совет. Сказали везти вас незамедлительно. Сейчас подгонят машину — и поедем.       — Как, письмо долетело так быстро? — заморгал Аэно, потом вспомнил, что показывали Стихии. — Или у вас теперь есть другие способы?       — Есть, этины чего только не напридумывали, — кивнул Янтор. — За время пути-то расскажем: мы с Лиль с вами поедем.       Выбор спутников объяснялся просто: рядом с молодняком удэши, как и в случае с не закончившими обучение нэх, обязаны были находиться старшие товарищи. Ладно незнакомые вещи, но если кто из них разозлится и форму не удержит? А с учетом того, какое они Пламя?       Керсу уезжать было нельзя. Не сейчас, когда еще не ясно, что с установкой, когда нужно довести запланированную серию экспериментов до конца, чтобы представить отчеты о выстраданном — и так внезапно полыхнувшем проекте. Удэши огня был гарантом безопасности здесь, на Горелке, и только хмурил густые брови, прикидывая, когда и он сумеет выбраться. По всему получалось, что не раньше, чем через неделю-другую. Возможно и попадет в Льяму к тому времени, как туда остальные доедут.       Именно доедут: можно было, конечно, доставить двух удэши самолетом, была на Центральном острове небольшая взлетная полоса для малой авиации. Но предугадать, как поведут себя шокированные полетом не на воздушном шаре или силой воздушного нэх выходцы из прошлого... Нет, так рисковать не стоило. Поэтому первым делом их повели к катеру, который уже вывели из доков к причалу. Два катера сопровождения покачивались на воде неподалеку.       Катера не вызвали особенных эмоций: лодки и корабли за время своей жизни оба новоявленных удэши видели. А вот когда поплыли, скорость моторных суденышек вызвала такой восторг, что Янтору с Ниилиль пришлось окружать полыхнувших удэши стеной ветра и воды. Правда, те быстро взяли себя в руки, слегка сконфуженные вспышкой, а люди поняли, что решение везти их на поезде, возможно, предстоит пересмотреть: если уж скорость катера так восхитила, то «Шайхадд-экспресс», у которого она выше по определению, и вовсе может привести в неконтролируемый восторг. Или испугать в равной вероятности. Как бы ни пришлось вместо комфортабельного вагона брать караван дракко.       Но обошлось. После огромного порта, шумного, суетливого города, полного машин, людей и высотных зданий, рядом с которыми даже Эфар-танн казался бы крохотным, поезд не произвел на юных удэши такого сокрушительного впечатления. Скорей уж, они с радостью спрятались в относительный покой и тишину вагона, а там забились в угол на одном сидении, крепко обнимаясь, словно удерживая один другого. И только перед самым отправлением пришли в себя настолько, чтобы выбраться и посмотреть на гигантский вокзал снаружи, на другие поезда, на людей, торопящихся по своим делам и не обращающих внимания на странную пару.       — Кэлэх амэ, ты заметил, как изменился язык? — тихо спросил Аэно, прислушиваясь к разговорам стоящего возле соседнего вагона семейства. Мало того, что здесь, на побережье Теплых Вод, говорили с еще более чудовищным акцентом, чем в пустыне, так еще и значение некоторых слов ускользало, а у других явно изменилось за столетия. И даже Кэльх, привыкший говорить быстро, сейчас казался бы уроженцем Эфара: люди тараторили так, что поди пойми, о чем они!       Чтобы разобрать хоть пару слов, приходилось напрягаться, вслушиваться. Хотя одно узнавали безошибочно: «Янтор». Его имя все произносили с уважением, поглядывая на мирно стоящего возле вагона удэши. Привычный взгляду Аэно и Кэльха, тот казался совершенно чуждым здесь в своем белоснежном наряде, таком же, как и многие столетия, нет, тысячелетия назад — в том самом, в котором выходили год за годом в круг горцы, изображавшие злобного духа. Ниилиль казалась странным мостиком между ним и остальными: тоже в горском, но каком-то попроще, помягче, не так резко и остро отличном. Ее наряд был традиционный, но мужской, чуть перекроенный под тонкую девичью фигурку, с затейливо вихрящимися вышивками, будто струи воды по уне бежали. Люди вокруг смотрели на пару древних удеши, явно узнавая и ни капли не обращая внимания на встрепанных юнцов за их спинами. Лица со страниц учебников истории помнили далеко не все, а вот Отца Ветров, что с супругой по всей Элэйши метался, знали все до единого.       За время пути к порту Кэльх с Аэно узнали, чем занимаются старшие. По сути, их просто отвлекали разговорами, но интересно все равно было, так что слушали внимательно. Оказывается, Янтор и Ниилиль курировали экологическую безопасность планеты. Да, вот прямо так — всей Элэйши. Слова «экологическую» Аэно с Кэльхом не знали, но когда разобрались — лишь ошалело моргали: эти двое лично мотались по всему шарику, проверяли производства. Кому как не водной и воздушнику сходу сказать, не превышена ли концентрация опасных веществ в воздухе и воде? Не нарушен ли баланс, что нужно поправить, что изменить, чтобы все стало хорошо. И оба огневика прониклись к ним огромным уважением — сразу, мгновенно. И вот теперь пользовались тем, что никому нет дела до каких-то там юнцов, прятались за монументальную фигуру Янтора и смотрели во все глаза, слушали во все уши, старались запоминать, анализировать.       Люди... Даже они изменились. Окончательно перемешались, растворились друг в друге. Нэх-то узнавались только по отголоскам силы, а так — поди отличи от этинов. Вот еще одно различие: теперь этинами звали всех не наделенных силой, независимо от уважения. Просто удобное, всем привычное слово. И как отличить, не слушая силу, если у этина в косы вплетены ленты, а воздушник сбрил волосы с головы напрочь, и теперь она, лысая, как коленка, весело бликует на солнце? А уж одежда... Куда подевались такие привычные высокие сапоги, уны, штаны — хоть горские, хоть ташертисские? Да хоть и пустынные! А спаши? А куртки-плащи-чампаны? То, во что были одеты люди, заставляло широко-широко распахивать глаза. А иногда — прикрывать их, если наряд был уж больно откровенным. Здесь, на побережье теплого океана, люди не торопились накручивать на себя кучу тряпок, наоборот, открывали тело солнцу и теплу. Особенно женщины. Короткие подолы, узенькие лямочки вместо рукавов, у кого и вовсе только тонкими лоскутками грудь прикрыта да на бедрах платок повязан. Мужчины тоже не отставали: то, что они носили, во времена Хранителей сочли бы в лучшем случае исподним.       Аэно с Кэльхом переводили взгляды на Янтора, отдыхали, рассматривая его белоснежный наряд, любовались Ниилиль — и снова смотрели на толпу, потихоньку рассасывающуюся по вагонам длинного скоростного состава. Эти люди возвращались с отдыха, если они правильно понимали.       — Пора, скоро отправляемся, — наконец окликнул Янтор. — Идемте в вагон.       — Хорошо, только... — Кэльх пошевелил пальцами, понимая, что больше терпеть не может. — А чем сейчас пишут? Мне бы грифель и хоть листочек!       — И тетрадь! И хоть какое перышко! — взмолился и Аэно, ругая себя мысленно, что не догадались попросить раньше.       — Ну, пишут нынче уже давно не перьями, — усмехнулся Янтор. — В головном вагоне есть все нужное, я схожу, когда поезд тронется. А теперь идите внутрь. Выбирайте себе купе.       — Спасибо! — выпалили хором и убежали, только длиннющие волосы плеснули.       — Ой, хоть бы действительно писали-рисовали, — покачала головой Ниилиль. — Иди, я присмотрю за ними.       И за терпеливо ожидавшими в стороне нэх и этинами, на которых Кэльх с Аэно как-то внимания не обращали. Может, не понимали, что они тут забыли, сочли, что это просто вместе с ними кому-то в Совет надо, может, просто слишком много всего, чтобы о таком думать. Но охрана — а это именно охрана и была — и везущий расчеты Намар, которого просто распирало от желания пообщаться с предками, терпеливо ждали, где устроятся удэши, чтобы занять соседние места.       Они выбрали то же купе, где отдыхали. Правда, слегка поворчали на то, что нельзя устроиться у окна рядом друг с другом, потом прилипли носами к стеклу, глядя, как сперва медленно, потом все быстрее поплыл назад перрон, развернулось всеми своими крыльями здание вокзала, как бегут прочь, сливаясь в буро-серебристую ленту, соседние колеи. Отшатнулись, когда со свистом и ревом мимо пролетел встречный. Снова прильнули, когда поезд выехал на насыпь, и стало видно бескрайний океан, в который готовилось упасть пылающим угольком солнце. Глядя на расцвеченные самыми чистыми, самыми яркими цветами заката облака и волны, они сплетали протянутые друг другу руки, пальцы, крепко-крепко, наверное, до боли.