***
Первым пришел странный гул в ушах. Через какое-то время Эллаэ поняла, что это рык моторов, шум голосов, звон гитарных струн и даже, кажется, голос флейты. Потом вернулась способность различать запахи: пахло немного кровью, остро и мятно — мазью от ушибов, пылью, потом, жареным на костре мясом. И — почему-то — озоном, перешибавшим все остальные запахи. В голове было до звона пусто, но недолго. Память вернулась быстро. Даже быстрее, чем она подскочила, от души впечатавшись лбом в чужой лоб. Удар вышел что надо, Эллаэ рухнула обратно, схватившись за голову свободной рукой. Вторая почему-то не шевелилась, привязанная. — Тебе моего носа мало?! — взвыл рядом... Кречет?! И только тогда она открыла глаза. — Эллаэ, это уже нечестно! — он тоже держался за голову, обеими руками, но глаза — глаза смеялись. — А вот так — честно? Вот так вот ехать следом? Да я, я!.. Я уже не знала, что думать! Что с ума сошла, наверное! — обвинения хлынули потоком, как и слезы из глаз. — Их Стихия вернула, а тут... да как ты вообще!.. — Эллаэ, ветерок, — он наклонился, мягко убирая от лица растрепанные пряди, погладил по щеке. — Так было нужно. Зажечь тебя. Почти погасла ведь, посерела. Я думал — опоздал. Охнул, получив кулачком под ребра — и все-таки обнял, прижал к себе, уже не слушая неразборчивые из-за всхлипов то ли обвинения, то ли оправдания. — Ветер мой, дыхание мое... Эл-ла-э... — обнимал и слышал, как колотится ее сердце, и как собственное откликается, начинает частить, и целовал в нежное горячее ухо, в оцарапанную скулу, в памятную горбинку на узкой переносице, в кончик носа, мокрый от размазанных слез, в соленые от них же губы. Успокоилась она не скоро, но все-таки перестала реветь. Шмыгнула носом, плеснула в лицо тепловатой водой из придвинутой миски. И спросила: — Ты что вообще такое? Янтор говорил что-то о новых удэши, мои курсанты тоже трепались, но я ничего не поняла. — Мы, Эллаэ, мы. Звездные, разведчики, поисковики и защита будущего межзвездного корабля. Так же как еще две пары удэши, только мы с тобой и тут отличились, — он усмехнулся, мягко прикрыв ее отвисшую челюсть. — Закрой глаза и сосредоточься. Стихии тебе передали подарочек. Не найдясь, что сказать, Эллаэ послушно приоткрылась, ловя касания чужого... нет, все же — его, странно родного огня. А вместе с ним пришли знания. Столько, что в голове их пришлось укладывать с полчаса, молча пялясь в одну точку. Не будь она удэши — перерожденной по приказу Стихий! — у нее бы голова точно лопнула, как перезревшая тыковка. Но Кречет сидел за спиной, гладил по вискам кончиками пальцев, и тяжесть в голове становилась легче с каждым врезающимся в память кусочком информации. А когда все улеглось, Эллаэ сжала его руки до хруста, звенящим шепотом выдавив только одно: — Кто еще? Кто вернулся, Кречет?! Он прикрыл глаза, вслушиваясь. — Шестеро пока. Хранители, Замс Чистый огонь, Теалья и мы с Белым. Эллаэ издала полупридушенный рык: — Ну и сволочь же ты, Кречет! И Белый! И Керс! Все вы сволочи! Кречет только рассмеялся, придерживая ее в объятиях. — Тихо, тихо, угомонись. Первые не знали, кто шагнет следом. Белому наверняка пришлось ставить на место башку Керсу, он ведь тоже... выгорал, как и ты. Думаешь, это так легко — привести в порядок мозги свихнувшемуся огневику? Не вини его, ветерок мой. Даже я толком не знаю, кого еще выбрали Стихии для возвращения в Элэйши. Знаю лишь, кем мы будем в команде. И что будут еще двое, всего десять Звездных. Пока — десять. Больше наверняка знает Замс, он все-таки аналитик и будущее информационное ядро экспедиции. — Буду трясти, — Эллаэ нехорошо прищурилась. Она-то помнила многих, и нэх, и удэши. И былое любопытство, гнавшее по небу куда глаза глядят, проснулось, и азарт, и... — Мой роллер цел? И — откуда ты этого монстра добыл?! — От твоего роллера осталась лепешка, увы, — виновато развел руками Кречет. — Я потому и гнал тебя подальше в степь, чтоб не натворить тут дел. А «Зверь»... Ну, я первым делом после возвращения рванул в Фарат, — тут он смущенно почесал в затылке. — Мозги еще не работали как следует, соображалка не включилась сразу. Залетаю, значит, в мастерскую Белого — голый, бешеный. Смотрю — мой роллер! И прохвост какой-то рядом крутится. Ну, я его из штанов вытряхнул... Ну что ты смеешься, Эллаэ?! — Думаю... ох, Стихии... думаю, Иром не так представлял знакомство с прадедушкой** своей жены! — сквозь хохот кое-как выдавила она. — Ах, так вот почему он мне потом все остальное без вопросов отдал. Ну, извинюсь, что уж там, — фыркнул и Кречет, заражаясь ее весельем. — Как только услышал, что я тебя искать намерен, так сразу все выяснил — и что у тебя кратковременный отпуск, и что ты сюда поедешь. Но «Зверюгу» я ему не верну — это ж точная копия, даже поет так же. — По твоим чертежам и моим воспоминаниям делали. Иром старыми роллерами бредит, находит, где может — и восстанавливает, или с нуля... Как извинишься, думаю, вы поладите, — подмигнула Эллаэ. — Но это — после. А пока... Она теперь знала: Стихии оставили им довольно времени. Им, разведчикам, чтобы сошлись друг с другом заново, научились использовать новые силы, действовать, будто половинки одного целого. И справедливо полагала, что четыре дня погоды не сделают. А значит, на четыре дня можно забыть обо всем и поделиться своей радостью с собравшимися на Рычащем поле, потому что такой новостью не делиться — на дороги еще один «летящий с ветром» вернулся! — нельзя. — А пока — давай-ка выберемся из палатки? — подхватил Кречет. — Так, стой, плечо проверю. Он размотал бинты, прошелся жесткими пальцами по мышцам. — Не больно? А тут? Подними руку, отведи назад. Ощупывал — а сам в потемневшие глаза вглядывался, ловя в них обещание вернуться после в палатку и сполна высказать, как скучала. Но пока Эллаэ послушно вертелась и, убедившись, что все в порядке, торопливо оделась, чмокнув его в кончик украшенного горбинкой носа. — Мы теперь на одно лицо. — Да уж. Два колеса — роллер, — он все же не удержался, сгреб ее в объятия, зарываясь в волосы пальцами, поцеловал — долго, жадно, словно хотел напиться этим поцелуем, как измученный жаждой путник. Пока хватало одного на двоих дыхания, пока не загорелись огнем губы у обоих. — Идем, ветерок, — хрипло проговорил, прижимаясь лбом ко лбу, — пока я себя в руках держу — идем. У тебя хорошие друзья, не стоит заставлять их волноваться еще дольше. Они действительно ждали. Там, снаружи, не нарушая негласного правила не лезть, пока не просят, но нет-нет да поглядывая на задернутый полог, занимаясь своими делами, но не расходясь к другим кострам. И когда Эллаэ с Кречетом выбрались наружу, поспешили ближе. Глубоко вдохнув, Эллаэ вскинула руку — ту, которой крепко сжимала ладонь Кречета. И, негромко, но позволяя ветру подхватить эти слова, унести над полем, выдохнула: — Стихии, это супруг мой! Те, кто стоял ближе, словно качнуло этим ветром, на Кречете скрестились взгляды, в которых постепенно разгоралось понимание, узнавание, радость. Кто первым выдохнул: — Кречет! — было не понятно, но вскоре над Рычащим полем уже в один голос орали, потрясая вскинутыми в небо кулаками: — Кречет! Кре-чет! Огнекрылый вернулся! И, в подтверждение, взмыл к редким легким облакам, горделиво распушив хвост, здоровенный крылатый кот, заорал хрипло, отвечая слитному приветственному реву. После такого, даже если кто еще не верил до конца — сомнений не осталось. Такой огненный зверь был в истории только один: то ли рысь, то ли барс, да с соколиными крыльями. — Значит, ты — один из Звездных? — протягивая Кречету и Эллаэ кружки с горячей шанакой, спросил тот парень, что вел группу, сопровождавшую их от места пробуждения силы Эллаэ к лагерю. — Ну да, — кивнул тот, с удовольствием принюхиваясь: на «солнечной крови» варили. — Так что костры зажигать не просите — спалю все поле. — Сами справимся, — серьезно кивнул парень и протянул руку: — Я Марен. Идемте, у нас уже мясо дожарено, а Левка гитару настроил. Они влились в компанию просто и естественно. Кречета действительно еще помнили — старшие, кто приезжал на это поле не первый десяток лет. Но и младшие слышали рассказы о нем, а потому к костру часто подсаживались, приходили и стояли поодаль. Смотрели, иногда спрашивали или смеялись вместе со всеми. Позволяли ему вспомнить, как оно: быть живым. Эти четыре дня промелькнули именно глотком яркой, освежающей жизни. Помогли заново врасти в этот мир, привязаться к людям, не так уж сильно и изменившимся. Все-таки, нэх, связавшие свои жизни с удэши, жили дольше остальных, и Кречет застал многое. И только усмехался временами, прислушиваясь к тому, что делают остальные Звездные. Знал: они тоже учуют, если прислушаются, поймут, что с ним и Эллаэ все в порядке. Что он не сходит с ума, пытаясь совладать с огнем, а греет своим теплом все поле, всех собравшихся здесь. Давится хохотом и горькой-горькой седоусной шанакой, помогает таскать собранные по всему лагерю деревяшки, возводя всем миром строимую статую — то ли шар огня, то ли растопыривший протуберанцы пламень звезды. Любуется Эллаэ, свистом созывающей всех на начало дистанта — и с ней же тайком убегает в палатку, потому что не их этот полет, не их награда, у них — своя. Препирается с Мареном, у которого роллер легкий-легкий, весом пера по сравнению со «Зверем»: «Да я бы обошел тебя на половине круга!» — «Спорим, не обошел бы?». И летит, крепко сжимая руль, по степи, ни капли не сожалея о возможном поражении. Он не знал, вернутся ли они с Эллаэ сюда через год. Не знал, когда воплотят замысел Стихий, когда придет пора покидать Элэйши. И потому жадно запомнил все это, каждую минуту, каждый вдох, видел, как дышит и надышаться не может Эллаэ. И только головой ошалело мотал напоследок, когда осознал, что «летящие с ветром» тоже это понимали, а потому почти отступились от негласного правила не оставлять после себя ничего. Почти — потому что все до единого задержались, не начав разъезжаться после полуночи. Утром шестого дня палатки все так же стояли на поле, а к ним пришли. Те, с кем жили бок о бок эти дни, с кем сидели у костра и ели из одного котелка. Пришли принести подарок. Деликатно вызвали из палатки, хотя наверняка чуяли, что уже не спят. И, когда выбрались оба — протянули два браслета, таких, что Кречет только ухмыльнулся и обнажил запястье, и рядом с ним вытянула руку Эллаэ. Кто-то из умельцев-самоучек трудился, как бы не все эти дни, спаивая, скрепляя кусочки металла от обшивки каждого роллера, что был тут, в разноцветную мозаику, выкладывая поверх нее впаянные в застывшую золотистую, как шанака на «солнечной крови», смолу веточки «седого уса», мелкие болты и гайки, полупрозрачные зерна степного сердолика. Почти несуразные, эти браслеты стали им лучшим подарком. И, уезжая вдвоем на одном роллере, они оба уносили в сердцах кусочек Рычащего поля — как и все «летящие с ветром».***
Двор Эфар-танна полнился юными звонкими голосами. А еще — свистом ветра, хохотом и вскриками, усмешками стражников, нет-нет, да косящихся со своих постов на веселящихся детей. Аманис, вышедший на ступеньки крыльца, только растерянно взирал, как носятся, играя в какую-то игру, сразу семеро: три его сестрички и четверо подростков, одинаково длинноволосых и в одинаковой горской одежке. Если не приглядываться к всполохам силы, не смотреть, что у двоих волосы белые, а у двоих нет — и не догадаешься, кто это. Дети и дети. Нехин так засмотрелся, что пропустил момент, когда распахнулись ворота, а по камням застучали конские копыта. Зато вопль «Папа!», отразившийся от стен, мигом привел его в чувство, заставив заморгать и обернуться. Серый в гречку конь, белогривый и длиннохвостый, что мигом выдавало в нем кровь водных лошадей, гарцевал, красуясь, еще распаленный скачкой, еще рвущийся продолжить ее, но смиренный крепкой, властной рукой отца. Айэнар анн-Теалья анн-Эфар с гордостью носил прозвание Буйный и оправдывал его по всем статьям, частенько уносясь из замка и по делам, и просто так. Он был еще молод, как для нэх. Что там за возраст — сорок пять лет? Кровь играет! Даже супруге-воднице смирить этот бешеный ветер было не под силу, да нейха Келеяна и не пыталась, принимая мужа таким, как тот был, и любя его таким. Нехо слетел с седла, бросил поводья конюху и раскрыл объятия, привычно напружинив ноги, и не зря: дочки налетели и повисли все разом, благо ширины отцовских плеч хватало для троих. Это Аманис уродился чисто в эфарскую породу — тонкостанный воздушник, а вот Айэнар многое взял от бабки, которая была земляной. Хоть и не выглядел грузным, но и хрупким виденьем в шелках и лентах тоже не был. Он, поставь его рядом с Янтором, казался бы младшим братом удэши. Разве что волосы были серебристые, а не снежно-белые... Но на этом различия и заканчивались. — Ну как вы тут? — рассмеялся он, вторя радостному девчачьему писку, встряхивая бережно, чтобы опять взвизгнули, и ставя на землю. — Хорошо, дядя Нар! — обняться подскочили уже и двое мальчишек, сыновья Янтора, ухватили за руки: — Идем знакомиться! — Идем-идем! — загомонили девчонки, бросившись вперед и навстречу отцу подталкивая. — Вот, смотри, пап, кто! Хранители! Аэно и Кэльх, только что почти жадно смотревшие на встречу отца и детей, вспоминая собственные возвращения в Ткеш, только моргнуть успели, как их обоих сгребли в объятия, словно ничем они не отличались от тех пятерых, которых нехо тискал перед ними. — Ай да молодцы! Ай да красавцы! Вернулись! Его ветра несли запах горных трав и снега, но были теплыми. Такими... летними, напоенными миром и радостью от этого мира. Такими же, как у нехина Аманиса — отогретыми давно и прочно. И это не дало сорваться на привычное «Айэ намэ», не дало кланяться, будто чужаку. Эфар и нехо одинаково встречали, что предков, что потомков: легко и радостно. — Вернулись, нэхо, — только и сумел кивнуть Аэно. — И загостились: вас ждали. — Бросьте вы это! Эфар — ваш дом, вы не гости тут, вы родные нам. Но и в Ткеш рветесь, небось? — они уже шли по коридорам замка, и нехо, приобняв сына, немного смущенного тем, что вот его, взрослого, тоже теребят, как сестер, понимающе кивнул. — Денек еще потерпите, я хоть нагляжусь на вас. Потом и билеты купим, и на поезд проводим. В Эфаре-то уже осмотрелись? Как вам он нынешний? — Раньше суровее был, строже... — ...но теперь теплый... — ...отогрели! — закончили опять хором, стремясь поделиться своей радостью. — Я в шестнадцать и подумать не мог, что такое возможно, — тихо договорил Аэно. — Меняется все, Аэнья. Тем более если к тому старания приложить. В Эфаре со времен твоего брата Аленто огненные Стражи в каждом поколении рождались, было кому и греть землю, и хранить ее от бед, — нехо ласково взъерошил его солнечные кудри. — Аманис, мама как? — Все хорошо, отец. К обеду спустится. Нейха Келеяна носила пятого ребенка и загадочно молчала и улыбалась на вопросы, кого же на этот раз подарит мужу — еще одну красавицу-дочь или же сына все-таки. Хранители уже знали ответ, но по просьбе самой нейхи ни Аманису, ни нехо говорить не стали. Хотя те могли бы и догадаться: и Аманис, и все его сестры огненным даром наделены не были. А как-то так повелось, что огненными Стражами Эфара рождались только мальчики. День, который провели с нэхо, стоил того, чтобы задержаться в Эфаре. Сначала-то думали дождаться, поговорить — и своим ходом до Ткеша добираться, попробовать лететь или перенестись огненным путем. Нехо Айэнар и отговорил. Буйным-то, может, его и прозвали, но разуменья это не отняло, понимал, что молодым удэши, за которыми даже от занятого по самое горлышко Янтора присмотра нет, лучше ехать спокойно, не торопясь. — Вокзал, опять же, посмотрите, один спуск сквозь гору чего стоит, — усмехался он за обедом. — А огнем занесет вас в Фарат или к Крови Земли — и что, из расплавленного металла вынырнете? Пожалейте людей-то! — и хохотал, запрокидывая голову. Он был удивительным, этот летний веселый ветер. Умудрился выспросить у сына, чем занимались, похвалить разом всех троих, подбить на прогулку верхом даже Аманиса, который в седле-то держался, но предпочитал или пешие походы, или легкий роллер, а больше всего любил проводить время за книгами или мини-информаторием. Именно потому нехо потихонечку на его плечи дела майората и перекладывал — они на одном месте сидеть не дадут, не все можно решить по сети или телефону. Да и время уже учить себе преемника: двадцать лет наследнику, как-никак. Правда, это было первое лето, в которое нехо сына нагрузил серьезно. Аманис как раз закончил обучение в Эфарском Счетном цехе и мог вплотную заняться применением полученной теории на практике. — Я вообще-то заканчивал отделение экономического развития по специальности «Внедрение новейших технологий с сохранением экологической безопасности», — смущаясь, делился Аманис. Восхищение работой «дяди Янтора» стало его путеводной звездой, это было видно сразу. — Как ты только такое выговариваешь, — помотал головой Кэльх, накинув на луку седла поводья неторопливо бредущей лошадки. — Но ведь в Эфаре всегда строго следили за подобным? Они с Аэно уже немножко разобрались, как пользоваться информаториями, достаточно хотя бы для того, чтобы понять, как читать — и теперь ночами не спали, сидели, жадно узнавая, как и чем жили все эти годы родные земли. — Ага. Теперь под это подведена мощная научная база, — щеки Аманиса чуть зарозовели, как всегда, когда он говорил о своей специальности. — И работа инженеров-экологов высоко ценится, тем более здесь. Эфар признан наиболее чистым регионом нашего континента, думаете, сюда просто так едут на курорты и отдыхать? Нет, у нас один профилакторий Таали чего стоит! О клинике анн-Теалья и говорить не надо. Но все это требует усилий по поддержанию условий и уровня чистоты. В общем, со мной учились те, кто станет сменой нынешним инженерам. А я буду знать, что им в самом деле нужно и как помочь. — В мое время все было проще! — фыркнул поотставший Аэно, нагоняя и прислушиваясь к их разговору. — И сложнее, вспомни свои счетные книги! — Не напоминай, кэлэх амэ! За то время, что они провели в Эфар-танне, Аэно успел десять раз восхититься тем, как люди придумали упростить себе жизнь и столько же — ужаснуться громадному пласту знаний, который им предстоит не просто «сгрызть», но еще и переварить и научиться применять. — Как думаешь, если мы станем студентами... — он жадно подался вперед, рассматривая белые корпуса Счетного цеха, уже четко различимые впереди. — То мы проклянем тот день, когда приняли это решение, — проворчал в ответ Кэльх — а у самого тоже аж глаза сияли, так хотелось узнать все и сразу. — Ну, времени на сон у студентов действительно мало, — согласился Аманис. — Но оно того стоит, поверьте! На том и порешили: пойдут учиться. Вот съездят в Ткеш, посмотрят немного мир, освоятся, потрясут Замса, сколько же времени осталось — и отправятся обратно в Эфар, в Счетный цех, спрашивать, что нужно для начала обучения. На вокзал, точнее, к подъемнику, ведущему в недра горного массива, нехо отвез их на машине — это было гораздо быстрее, чем верхом, дорога занимала от силы пять часов. С Аманисом, нейхой и девочками, ну, и с сыновьями Янтора попрощались еще в Эфар-танне. Все равно разлука обещала не быть такой уж долгой. Не сговариваясь, решили пробовать поступить уже в этом году, если Замс скажет, что времени на обучение достаточно. Не получится — ничего страшного, нехо обещал, что за год в частном порядке их смогут натаскать в нужных дисциплинах, тогда-то уж точно поступят. Но пока что все упиралось в неизвестность со сроками. И все же Ткеш был первоочереден. Увидеть потомков своих детей хотелось очень, аж до легкой боли в сердце. И потому, что верили: примут так же ласково. Нехо Аэйнар лично вручил им билеты — в первый класс, не во второй, как в прошлый раз, сунул увесистый рюкзак, а на все вопросы только отмахнулся: — Вот еще, вам поездной едой питаться. Да там же не так готовят, то ли дело этна Вамин! Оставалось только признать правоту нехо: кухарка замка готовила так же вкусно, как этна Лаана когда-то. Хранители попрощались с ним и те полчаса, что оставались до отправления поезда, пробродили по гулким каменным залам вокзала, восхищаясь скульптурами, барельефами, резными каменными и металлическими кружевами. В их время вряд ли было бы возможно подобное. То есть, силами многих земляных, пожалуй, да, но кто бы стал творить в горе подобную красоту? Оба решили найти информацию о том, кто создал это чудо и как до такого додумался. Но это потом. А пока вошли в свое купе, услышав объявление, что посадка заканчивается, восхитились наличием в нем почти настоящей широкой кровати, на которой можно будет спокойно проспать две ночи, что предстояло провести в поезде. Еще не проспать бы — в Рашес, ставший железнодорожной станцией, экспресс прибывал рано на рассвете. А добраться от Рашеса до Ткеша можно было на общественном транспорте или нанять машину прямо от вокзала. О том, что их там ждет, договорились не думать. Кэльх немного боялся, понимая, что если время не пощадило Эфар-танн, то уж поместье Солнечных, каменное лишь частично — и подавно. Аэно успокаивал его как мог, в информатории они никаких вопросов о Ткеше даже не задавали. Что будет, то будет. Сонный Рашес запомнился разве что местным стражем дороги, который подошел на вокзале, увидев, как растерянно замерли два подростка, сойдя на перрон. Он их так и не узнал, и Аэно с Кэльхом почему-то не стали представляться. Может быть, потому что их опять назвали «детьми» и помогли найти стоянку нужного маршрута, идущего мимо Ткеша. Машина, на передней панели которой была нарисована смешная морда дракко, так и называлась. Над лобовым стеклом подсвечивалась табличка с номером маршрута, так что ошибиться не смогли. Водитель сонно посмотрел на них, когда поднялись в неожиданно уютный салон с рядами узковатых, но вполне удобных сидений, потом на часы, встроенные в покатую панель перед ним. Буркнул: — Школьный проездной? Ладно, не доставайте, и так поверю. Да не стойте. «Дракко» сотрясла вибрация — заработало, разогреваясь, мощное сердце машины. Стеклянные дверцы плавно закрылись. Видимо, потому, что кроме них двоих никто к «дракко» под номером восемь не подошел, водитель решил больше никого не ждать. Впрочем, салон недолго был пуст. «Дракко» останавливался через каждые пару дасатов, перед специальными павильонами. На некоторых уже были люди, они входили, показывая водителю какие-то карточки или прикасаясь небольшими овальными амулетами к приборчику на стойке рядом с кабиной, садились. Кто-то выходил через одну или несколько остановок. Юные огненные старались не пялиться на все это с открытыми ртами. Уж больно непривычно было видеть подобную повседневную жизнь, столь отличную от эфарской, за годы изменившейся лишь в деталях. — По-моему, прежде чем учиться в Счетном цехе, нам придется учиться просто жить, — шепнул Кэльх Аэно, по старой привычке стараясь не делать это слишком уж вызывающе. Разве что сжатые руки разомкнуть все никак не могли, но на это вроде не сильно косились. — Мы всему научимся, намарэ, — так же тихо ответил Аэно. — Смотри, мы уже почти рядом с Ораной. Или уже в ней? Деревушка на сотню домов разрослась в настоящий город. Опять же — по меркам их времени. Наверное, Орана и сейчас считалась чем-то вроде поселка, но здесь были уже не одноэтажные домики на одну семью, а длинные четырехэтажные кирпичные дома, окруженные неизменными садами, которые, наверное, теперь растили больше для удовольствия, чем для пропитания — огородов Аэно нигде не заметил. Их остановка была следующей, и, видя, как это делают другие, они поднялись со своих мест и отошли к дверям, держась за прикрученные для таких моментов поручни. Хотя «дракко» шел гладко, дорога была хорошая, но все же, когда он притормаживал на поворотах, слегка качало. Дорога теперь вела не через Ткеш, а мимо, по лощине, за которой, оба помнили, на склоне рос Иртин дуб. Туда вела еще одна дорожка, поуже, шириной всего на одну машину. По ней и зашагали, забыв обо всем, даже дышать. Нырнули под сень деревьев, перевалили через вершину холма — и вынырнули на солнце, замерев и всматриваясь вперед. Иртиного дуба больше не было, от него остался неохватный пень, очень аккуратно приспособленный кем-то под лавку, даже с резной спинкой, сверкающей свежим лаком. Но рядом с ним рос другой — и явно не молоденький, не меньше чем столетний. А Ткеш... Ткешское поместье изменилось гораздо сильнее Эфар-танна. Непривычные очертания дома, явно уже не раз перестроенного, сперва не давали им сообразить, что не так. Потом поняли оба: той части дома, где когда-то была их комната, уже нет. Но чуть позади возвышается давшая роду Солнечных первое пристанище башенка, крытая привычной рыжей черепицей. Не было многих дворовых построек, но летний душ виднелся, правда, бочка была явно другая. На месте конюшни выросло что-то похожее, но с широкими воротами, наверное, там теперь держали машины и роллеры, а не лошадей. Аэно крепко вцепился в руку Кэльха, да и тот в ответ сжимал пальцы до онемения. — Кэлэх амэ... Идем. Идем, любимый. Тот зашагал не в ногу, впервые с момента, когда появились. Слишком шокирован был, хотя и ждал подобного. Оправился немного, лишь когда уже спустились с холма, пошли к воротам в легком, явно только от лесных зверей, заборе. Из-за него их лениво облаяла толстая лохматая собака, вот-вот ждущая щенков. Ворота не скрипели. Аэно закусил губу до боли: это отличие, вот именно этот крохотный штришок в изменившейся картине мира стал тем, что заставило поверить окончательно и бесповоротно в пропасть лет, пролетевших с момента их ухода. — Рыжа, замолчи! — донеслось из распахнутого окна. — А вы — идите завтракать! В какую рань вскочили — на каникулах от школы еще не отвыкли? Голос был незнакомый, Аэно с Кэльхом невольно переглянулись, но послушно двинулись к распахнутой двери. Собака, вывалив язык, села на пороге, глядя недовольно, но не зло. Хозяйский голос примирил ее с гостями, и она даже позволила потрепать вислые уши. Главная часть дома все-таки не слишком изменилась. Это было сердце Ткеша, отсюда он рос, поэтому сумели свернуть, куда нужно. В проеме, ведущем, насколько оба помнили, на кухню, замерла, вытирая руки полотенцем, седовласая женщина, которую язык не поворачивался назвать «бабушкой». Седые косы короной лежали надо лбом, а вот глаза щурились так, как бывает у слабовидящих. — Это кто у нас приехал, ну-ка? — женщина пошарила по карманам на вышитом переднике, отыскивая, наверное, очки. Но найти не успела, по лестнице простучали каблучки, и вниз аж бегом слетела пухленькая русоволосая девушка в свободном голубом платье, взвихрившемся вокруг стройных ног, как бурунчики воды. — Приехали! Одни ехали! Я Янтору и Айэнару уши пооткручиваю! — За что? — моргнув, уточнил Аэно. Как-то верилось: эта удэши — а выбежала к ним именно удэши — может сотворить все, что пообещала. И Отцу Ветров не постесняется высказать, и нехо как ребенка отчитает — так потемнели от гнева густо-синие глаза, очень по-Кэльховски. Не в черноту, но близко. — За то, что Нар только час назад позвонил! Знала бы раньше — встретила бы вас на вокзале. Как добрались хоть? Не пешком? Он сказал, что забыл денег вам на дорогу дать, балбес! — Да мы даже заикнуться не успели — за школьников приняли... — растерянно отозвался Кэльх, только теперь сообразив, что, кажется, нэх-то по-прежнему без сопровождающих до окончания обучения далеко ездить нельзя. Что-то такое вроде читал... Или в них различили удэши? Но тогда... Он потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, и невольно глянул на седовласую женщину. Та очки давно надела, и теперь стояла, прижимая ладонь ко рту. — Вы извините, что мы так, без предупреждения, — тихо сказал Кэльх, до которого заодно дошло, что их, наверное, приняли за каких-нибудь приехавших навестить внуков. — Никак не привыкнем, что письма теперь почти мгновенно доходят. — Вияра, — удэши шагнула к женщине, мягко обняла ее — и та почти зримо расслабилась, обмякла. — Это Хранители. — Я узнала. Нельзя не узнать... — прошептала та, вытирая пальцами текущие из-под очков слезы. Юные огневики не знали, куда деваться от смущения и неловкости. Ткеш встречал их очень непривычно и странно. Очень... иначе. Не жаркий огонь очага вспыхивал — теплой водой обдавало, в лицо брызгало, будто и не огненному роду дом принадлежал. — Мы... — Идете сполоснуться с дороги, — обернулась к ним удэши. — Сменить одежду есть на что? Нет? Ох, Нар!.. Сейчас принесу! Купальню найдете? — Да... — Вот и идите, а после поговорим, — она внезапно закусила пухленькую губу. — Много рассказывать придется. Они кивнули — вместе, и пошли к купальне тоже так, снова не размыкая рук. — Так странно, — раздеваясь на лавочке, тоже другой, не каменной, а деревянной, Аэно, как несколько минут назад Кэльх, потряс головой, словно никак не мог уложить в ней все случившееся. — Это будто и не Ткеш. Будто мы заблудились. Похожий дом, да, но... — Солнце — то же. А огня будто и не осталось, — тихо отозвался Кэльх. — Рысенок... Я не понимаю!.. Аэно обнял его, крепко, насколько хватило сил. — Скоро все узнаем. Нас не было слишком долго. Одежду принесла та же удэши. Они чуяли: в доме находились и другие люди, но пока никто к ним не выходил. И это тоже почти пугало. Потому что когда помылись и переоделись в какие-то штаны грубого полотна и рубахи с короткими рукавами, удэши повела их вовсе не на кухню, где гремели посудой, не в столовую, а мимо, дальше, вглубь дома. Кажется, в ту самую башенку — когда вошли, бросилась в глаза гулкая пустота огромного по высоте зала, и сплошные витражи вверху, под крышей, расцвечивали цветными пятнами стены. И лишь после заметили вкруговую закрепленный по этим стенам огромный, колоссальный даже гобелен. Сперва и не поняли, что на нем изображено: листья, ветки, цветы какие-то. Но стоило шагнуть ближе — онемели разом оба: это было родовое древо. Два... три? Больше? Переплетались, ветвились, обрывались... Кая — удэши успела представиться — подошла к нему, бережно коснулась шершавой ткани. — Солнечные. Шайхадды. Анн-Теалья анн-Эфар. Анн-Теалья Солнечные. Вороны. Анн-Эвоэна. Валир-Солнечные. — Стихии... — охрипнув, выдохнул Кэльх, невольно разом ища глазами то, что они помнили. — Там лестница есть, специально для таких случаев, — грустно улыбнулась удэши. — Но я и так покажу. Во-о-он, видите? Под самым потолком, где Солнечные и анн-Теалья анн-Эфар впервые пересеклись. Кэльх запрокинул голову и все-таки разглядел: бело-золотое пятнышко. — Это вы. Аэньяр рассказывал, как любил приходить в гобеленный зал в детстве, смотрел на ваши имена и гордился тем, что ведет свой род от Амаяны Солнечной. Вон, голубая рамка. Это он. Водник, целитель, первый, кто сумел слить все четыре Стихии в себе, исцеляя. Эона... Всю жизнь неутомимо искал новое, находил, учил. Я так им горжусь... — ее голос дрогнул и на мгновение прервался. — Рядом с его именем — его жена, Кэлхо. Кэлхо из рода Аимэль. Аэно порывисто обернулся к ней: — Аимэль? Я помню! Этна Каано! Кэльх, помнишь? Кая кивнула: — Многоправнучка того самого мальчика, которого ты, Аэнья, назвал Кэлэх. — А вон там — Вороны, да? — Кэльх указал на видимые даже с такого расстояния черные перья. — Чуть ниже... Стихии, если бы мы знали!.. — Знали что, Кэльх? — Кая улыбнулась. — Что все так получится, — он запрокинул голову, повернулся в одну сторону, в другую, глядя на многочисленные кружочки с именами. — Сколько же... Кая, а кто ты? И в простом вроде бы вопросе было все: и легкая настороженность, и непонимание, и готовность поверить, что в род Солнечных вошла даже удэши. Или не вошла, а... Была там? Кэльх не мог сейчас облечь свои ощущения ни в слова, ни даже в образы. Просто что-то было в ней знакомое, пусть удэши и была водной. То самое солнце, которым всегда был пронизан Ткеш. — Я Кая анн-Матонаи. И та, кто выходил Нарьяна Солнечного после его пляски в Ладаре. Та, что сопровождала его в Ткеш. И Кая Солнечная, жена Троя, вторая мать Аэньяру. Просто — Кая.