Делай, что должно. По курсу — звезды

      Рано утром в доме хранителей было тихо. На рассвете не всякий воздушник вскакивать привычен, это два балбеса-Хранителя легли засветло и теперь подскочили, когда еще даже солнце из-за горизонта толком не показалось. И уж точно еще не пришли кухарки, которые должны были приготовить завтрак для постояльцев. А вот желудки обоим намекали, что удэши-то удэши, а вчерашняя еда в кафе, больше по тарелкам размазанная, была слишком давно.       В общей зале внезапно обнаружился Акай. Сидя с краю длинного стола, он неторопливо пил заваренный почти до черноты травник, вдумчиво вчитываясь в развернутую газету.       — Доброе утро, — поздоровался, заметив краем глаза замерших у лестницы Кэльха с Аэно. — Вы уж там найдите чего поесть сами.       — Ага, найдем, — согласился Аэно и утащил слегка зевающего Кэльха на кухню.       Им-то не привыкать было готовить для себя из того, что найдут. Так что быстро сориентировались, покидали на огромную сковороду небрежно накромсанную копченость, найденную в холодильнике, какие первыми попались овощи, засыпали дробленую крупу и залили все водой. А потом, как крупа сварилась, приняв в себя и мясной аромат, и овощной сок — вбили в это «нечто» по паре яиц. И сытно, и быстро — на все про все и получаса не потратили.       Разложив свое творение по тарелкам и прихватив по толстому куску хлеба и стакану чего-то ягодного, приятно-кисленького, вышли в общий зал. Акай все еще сидел там, правда, уже не читал, просто смотрел в окно, постукивая по столу кончиками пальцев. И выглядел абсолютно принадлежащим этому времени. Куда только делся тот неотесанный мужик в одежде с чужого плеча, пришедший к Замсу, вместо него сидел чуть грубоватый, но вполне современный удэши Земли, на лицо глянешь, сразу видно: родня тому же Фарату.       Их вообще многое роднило, тех, кто появился на свет в глубокой древности. Земляных — так особенно, даже говор и повадки были похожи. Выделялась разве что Акмал, не стремилась к всем этим новомодным штучкам. Ну так она и обитала почти безвылазно в Эфаре, а там сами Стихии велели хранить традиции изначальные. Да и не нужно было это ей, вся эта ерунда. Акмал научилась читать, но на информатории смотрела с чуть насмешливой полуулыбкой и просила принести ей книг, у которых «буковки поболе».       Каждый из древних по-своему приспосабливался к новому, и Хранителям теперь было очень интересно: каким станет Ниймар позже, когда попривыкнет к бодрствованию. Уж точно вряд ли сменит свои одеяния на такую одежду, какую выбрал Акай — сорочку с небрежно закатанными рукавами и простецкие, «рабочие» штаны грубой ткани.       — Поели? — поинтересовался Акай, когда тарелки опустели, и подтолкнул к Кэльху развернутую на одной из страниц газету. — Смотрите, что учудить успели.       Хранители нависли над страницей, вчитываясь в огромную статью о внеочередном запуске и возвращении «пчелы».       — Метеорит? Размером меньше яйца?! Да как такое возможно-то?       — Упустили, не досмотрели, — развел руками Акай. — Откуда ж я-то знаю? Хотя голова и у меня болеть будет, как доучусь: надо придумать, как не допустить подобного более. То вот повезло, а как где далеко от Элэйши случись такое?       — Но у корабля ведь будет защита? — Аэно подергал себя за косу и вспомнил: — Силовое поле же, Эллаэ за него отвечает.       — То-то и оно, да даже она отвлечься может... — Акай снова покачал головой, потом встал. — Ладно, огоньки, пора мне. А вы пока головы не забивайте, вам больше о другом думать надо. Звезды учите, кто нам дорогу-то прокладывать будет?       Они рассмеялись вместе, и Аэно чуть покачал головой:       — До звезд еще многое нужно выучить. Нас выгнали проветрить мозги, пока мы не заучились вконец. А вот потом снова наляжем.       — И правильно, — Акай хлопнул их по плечам. — Это у Замса голова — все туда лезет. А нам роздых нужен. Ну, до вечера, отдыхайте.       — Чем займемся? — спросил Кэльх, когда он ушел. — Еще по городу погуляем, а вечером — на воздушный шар?       — Давай, сегодня попробуем оценить и новый город? — улыбнулся Аэно. — Жить только прошлым нам нельзя, несмотря на то, что здесь и в Иннуате нам очень хорошо. Но вечером полетаем обязательно. Не могу от такого отказаться.       — Давай. Но сначала — посуда! А то не дело такое после себя оставлять.       Конечно же, они помыли посуду. И конечно же, отправились гулять, прихватив с собой только поясные сумки с письменными и рисовальными принадлежностями да амулетные карты, связанные с банковскими счетами — было очень удобно, что не нужно таскать с собой кошель с монетами. Да и монеты уже были в ходу достаточно редко, разве что в совсем уж мелких лавочках-магазинчиках, не оборудованных специальными считывающими амулетами, вроде тех же уличных лотков с выпечкой.       Удивительно, насколько раньше, в той жизни, Фарат казался большим. Старый город прошли из конца в конец за два часа, и то неспешным шагом, любуясь просыпающимися улицами. А вот за парковым кольцом уже вовсю шумела жизнь, спешили по улицам «дракко» и частные машины, роллеры и просто прохожие, стайками деловито двигались школьники, собираясь на специальных, выкрашенных в оранжевый цвет, остановочных площадках, куда подъезжали такие же оранжевые «дракко», у которых вместо номеров маршрута над лобовым стеклом сияли надписи «Школа» и название района. Аэно подтолкнул Кэльха, кивком указывая на один такой «дракко». «Школа Солнечная» — значилось у него на табличке.       На что Кэльх тут же принялся гадать: а как и что с тем приютом, что Чезара устроила? Пришлось садиться на лавочку в ближайшем сквере, разворачивать карту, а когда на ней нужного не нашлось — доставать информатории. А чтобы раскопать от самого начала, пришлось долго-долго закапываться в исторические хроники Фарата. Как-никак, с момента основания приюта минуло побольше пятисот лет.       Да, тот скромный домик, в котором когда-то Чезара собирала своих подопечных, уже не существовал. Да и «новое» здание теперь считалось историческим памятником. Но приют был и по сей день, правда, теперь уже не один, а целая сеть досуговых организаций, школ, интернатов для сирот и учащихся под патронатом Совета, кружков под единым названием «Воронье Гнездо». Выбрав из всего огромного списка то, что больше всего походило на центр этой сети, решили наведаться туда. Ну, и потом в музей заглянуть. И чего совершенно не ожидали — так того, что симпатичная нэх-служащая, едва завидев их на пороге, переполошится и побежит докладывать начальству: гости пришли, да не какие-то — сами Хранители!       Краснели оба в тот день до ушей. Сначала — потому что им, как виновникам основания приюта устроили настоящую экскурсию, рассказывая, что и зачем сейчас, как с детьми занимаются. А потом — когда попросили зайти в какой-нибудь из кружков неподалеку, рассказать детям о том, как все было в их время, и просто дать возможность к прошлому прикоснуться.       Но, раз уж пришли, раз переполошили всех своим появлением, пришлось... Нет, не «пришлось». Не было это тягостной обязаловкой, скорей уж наоборот, едва только появились в широких дверях зала, где занимались уже не совсем малыши, а ребята постарше, едва на них взглянули десятки глаз — сперва со сдержанным любопытством, а потом и с узнаванием, не стало никакого внутреннего принуждения. И рассказ из уст Аэньи лился легко и свободно, обретая знакомую напевную плавность горской легенды, и карандаши в руках Хранителя порхали так же, рисуя иллюстрации к этой легенде. И замерли, чуть дыша, дети, сгрудившись на пушистом ковре вокруг них.       В тот день они унесли с собой не просто по рисунку Кэльха Хранителя — что-то большее. То, чем удэши когда-то мечтали поделиться со своими детьми — и не смогли, искалеченные войной. То, что щедро отдавали теперь им, этим детям нового мира, выплескиваясь до дна и тут же согреваясь теплом юных душ.       После такого нужно было осмыслить все в тишине, но — не вышло. Покинув приют, нос к носу встретились с Кречетом, чуть не столкнулись лбами, влетев друг в друга. Лито куда-то спешил, уткнувшись в мини-инф и что-то негромко бормоча в гарнитуру, а Кэльх с Аэно снова шли, взявшись за руки, и, дернувшись в стороны, пальцы расцепить забыли.       — Что-то мы как приехали — во всех знакомых только и делаем, что врезаемся, — заметил Кэльх, когда свободными руками поймали Кречета, чтобы не сел прямиком на задницу. — Только в прошлый раз нас Фарат ловил, а не наоборот.       — А? — Кречет поморгал, словно разбуженная птица, заставив Аэно рассмеяться в голос: кажется, все «пернатые» были немного похожими.       — Камо элэ, Крэчэт? — усмехнулся Кэльх. — Тоже учеба?       — Дела, — недовольно буркнул тот. — Сейчас.       И, попрощавшись и убрав мини-инф, поглядел уже осмысленней.       — Вы откуда тут?       — Отдыхаем, — отмахнулся Кэльх. Хотя он уже не был в этом так уверен.       — То есть, не заняты до вечера?..       Оба пожали плечами, переглянувшись:       — Не заняты, вроде бы. Никуда особо не собирались.       — Отлично! — Кречет аж руки в предвкушении потер. — Мне как раз нужны были двое, чтобы в мастерской помогли. Роллеры вблизи видели?       — Ну разве что видели. У Аманиса есть такая машинерия, он нас катал. Чем помочь-то сможем? — изумился Аэно.       — Руками! Как раз не только поглядите, но и пощупаете, у меня полный завал и подсобы не хватает! — Кречет уже подхватил их за локти и потащил за собой, будто сто лет знакомы были.       Или это Звездность пламени так роднила, что восприняли абсолютно нормально? Ну и любопытство, которое тоже терзало: интересно же посмотреть на мастерскую, где эти самые роллеры... наверное, чинят?       Оказалось — и чинят, и новые собирают, и вообще, все это настолько интересно и необычно, все эти железки, которые надо гнуть и полировать, узлы хитрых механизмов, которые собираются из множества мелких деталек, колеса, которые нужно прикатить со склада, потому что у всех руки заняты, а заказ «горит», завтра роллер к мероприятию нужен...       Кречет успевал носиться посреди этого бедлама с инструментом наперевес, вместе с каким-то дальним родичем — Аэно с Кэльхом и не разобрались, кем. Не до того было, когда работали вместе с остальными, кинув уны с вещами в чистый угол, засучив рукава сорочек и тут же перемазавшись в масле и еще чем-то, оставившем черное пятно на остром носу Кэльха, когда тот неловко его потер. И ни капли не обидно было, когда мастер чихвостил, ругаясь, что не парные колеса, что из другого угла надо было брать, куда глаза ваши глядят, Звездные-то, так вас и растак? Наоборот, тянуло смеяться и нестись исправлять оплошность, а потом сидеть, слушать во все уши, когда за обедом наперебой делились с новичками историями из жизни, и мастерской, и дорожной.       Кречет, как выяснилось, тоже «отдыхал». Ну, точнее, его Эллаэ выгнала с учебы, сказав, что видеть больше не может, хотя бы на время основных зачетов у ее подопечных. Отвлекает, мол, от распекания неуспевающих.       — Она у меня — ух, какая! — сквозили в каждом слове Кречета гордость и восхищение. — В своем маленьком кулачке кадетов держит, как пучок мышей за хвосты!       Хранители хохотали, представляя Эллаэ и мышеподобных кадетов. Кэльх то и дело косился на оставленную сумку, гадая, как бы так зарисовать и это, и то, и... да все подряд! Об Аэно и говорить нечего, тот слушал и запоминал — значит, вечером засядет за написание очередных историй, и потом, когда и этот дневник будет закончен, выманят издатели его всеми правдами и опубликуют, и мастера легко угадают себя на страницах. Только вряд ли их всех это волновало. Вот роллер — да! А какой-то дневник... Как свободное время будет. Которого и так слишком мало!       К вечеру с роллером все же управились, Кречет выдохнул, глядя, как наводят последний лоск, натирая тряпками и без того блестящий корпус, утер грязной рукой лоб.       — Все... Справились!       А ведь, по сути, когда пришли в мастерскую, никакого роллера еще и в помине не было. А теперь есть — стоит, гордо сияет, только сядь, только подай силу в амулетное сердце — зарычит как разбуженный зверь и помчит вперед.       Аэно внезапно понял, что хочет себе такой. Только не легкий и верткий, а более мощный, внушительный, чтобы вдвоем с Кэльхом было уютно устроиться в седле — и ветер в лицо, дорога серой лентой под колеса!       — Кречет... Мы потом еще как-нибудь заглянем? — спросил осторожно.       Потому что сначала обдумать надо, посмотреть, сколько подобное чудо вообще стоит, поучиться, опять же — Аманиса попросить или школы есть для такого? А и свою учебу забывать нельзя, времени-то все меньше.       — Заглядывайте, — усмехнулся тот, что-то по глазам поняв. — Только осторожней, этот огонь разгорится — не погасите уже!       — Иногда это и хорошо — что-то новое, до сих пор неизвестное, — усмехнулся Аэно. — Надо подумать, Кречет. Элэ-элэй, амаро*. Спасибо за день.              Обратно к Фарату вернулись уже совсем по темну, радуясь, что Кречет напоследок пустил в душевые — иначе бы все вещи перемазали. А так только сорочки постирать, к утру даже без их помощи высохнут.       Дом Хранителей встретил как всегда: теплом, спокойствием и доброжелательной деловитостью, когда все друг друга уважают и не лезут, если желания говорить нет, но с удовольствием посидят рядом, если в том нужда появится. За столом как раз ужинали сразу пятеро, не считая Фарата с Акаем, что-то обсуждавших в стороне. Кэльх пробежался взглядом по лицам, рассматривая их, Хранителей нового мира.       И не нашел отличий. Ну не считать же за них современную одежду и говор? Хранителей всегда выделяло что-то другое, глубинный отблеск нелегкого выбора, стоившего им, возможно, чего-то очень дорогого. Тень долга, что «тяжелее горного хребта и легче пера серебряного тапи». Свет в глазах, когда любишь весь мир и готов на все ради него. До конца, до последней грани, до капли, песчинки, искры, вдоха.       — Айэ, нэхеи, — поздоровались негромко, ушли наверх, переодеться, и спустились опять.       После мастерской почему-то перестало хотеться остаться вдвоем в тишине. Теперь тянуло пообщаться, пусть всего лишь перекинуться парой слов, но посидеть рядом с кем-то еще. Да даже просто попросить баночку со специями передать или еще травника.       Когда поели, Аэно все сидел, вертел в руках вилку, и сначала не понял, чего Кэльх вскочил и убежал. Дошло, когда вернулся с гитарой, протянул.       — Займи руки этим, рысенок, — а сам к Фарату подошел, не иначе как про ювелирную мастерскую спросить.       Гитара... Аэно ласково огладил лаковый корпус, даже в сумраке тепло сияющий, словно впитавший в себя солнечный свет. Устроил пальцы на грифе, прикрыв глаза. Хотелось дойти до того, как рождается музыка, интуитивно, но он бы не отказался и от учителя, если бы кто-то предложил научить.       — Нэ так, — раздалось над ухом, когда принялся перебирать струны, неуверенно к ним примеряясь. — Нэ так, Аэнья.       — Научишь? — улыбнулся тот: кажется, Стихии не оставили его невысказанную просьбу без ответа. Открыл глаза и уставился на парня, вернее, молодого мужчину, один вид которого отозвался в сердце и горькой, и сладкой болью узнавания. И не было ничего удивительного, что полувсхлипом вырвалось: — Шайхадд?       — Признал? — улыбнулся тот алыми, обветренными губами, такими своеобычными для пустынника. — Мы уж думали: забыл, Аэнья. Научу. Садись ближэ.       Вот только не водой и не огнем тянуло от него, когда Аэно пересел на другую сторону стола. Пустынный ветер, настоящий шахсин под черными ресницами таился. Видимо, и эту часть рода Стихии одарили полной мерой, наверняка в роду Сатора и Нии после них были и Огонь, и Вода, и Земля, сложившись в алмаз. Аэно было любопытно донельзя узнать этого потомка любимой сестренки.       — Я ничего не забыл. Но почему сами-то не связались? — с чуть заметной обидой спросил он. Обида была наигранной и очень не вязалась с его нынешним видом. Под маской сурового воина все равно таился любопытный подросток.       — Нэ дэло отвлэкать, — покачал головой пустынник. — Вы важным заняты, как можно? Все равно что от родника путника отталкивать.       — Когда этот путник уже булькает — самое время!       — Ну так я ужэ тут, нэ так, скажи?       Аэно улыбнулся.       — Учи, Шахсинар.       У пустынника дрогнули руки.       — И правда — видишь ты, Аэнья, — склонил голову он. — Умээшь угадывать. Для мэня будэт чэстью учить тэбя.              Садиф Шайхадд не зря не назвал своего имени, когда решился все-таки спуститься вниз и заговорить с тем, о ком в его роду из уст в уста уже полтысячелетия передавались легенды и старые истории. Как и многие его предки, Садиф прочитал от корки до корки полное издание дневников Аэньи, все его сказки, все воспоминания Ниилелы Звонкий ручей, записанные его многопрадедом — Ирмаром. Но, кажется, «свэтлому звэрю» не было нужды знать его имя — он с одного взгляда угадал прозвание, данное Садифу. Шахсинар — «оседлавший шахсин».       Вечер получился душевный: Аэно с Шахсинаром терзали гитару, под конец даже начавшую издавать хоть сколько-то приличные звуки, а не «мяуканье голодного кота», как выразился Акай, Кэльх мучил Фарата, обложившись информаторием и бумагой, на которой делал какие-то пометки и зарисовки, а остальные Хранители кто ушел отдыхать, кто взирал на это с невольными улыбками. Все-таки присутствие стольких удэши сразу — причем удэши, которым было хорошо и они этого не скрывали — для нэх было приятно.       Сила играла и переливалась, словно отражаясь в гранях алмаза, и неважно, какой Стихией она была окрашена. Двое юных, несмотря на вид телесного воплощения, огневиков грели, словно теплое весеннее солнце, даже не прилагая к этому ни малейших усилий.       — Хранители, — выдохнул кто-то, и с ним согласились легкими кивками.       Потому что Аэно и Кэльх были, ушли, вернулись и остались навсегда именно что Хранителями — с большой буквы, по призванию и сути.       

***

      Фарат на вопрос Кэльха о ювелирных мастерских только хмыкнул:       — Как же не быть? Во все века люди любили красивые побрякушки, и сейчас любят.       Спрашивать, зачем, не стал — Фарат был стар и мудр, и за два прошлых дня, видя перед собой обоих Хранителей, успел заметить, как иногда поспешно Кэльх перехватывает руку любимого рысенка, тянущуюся к волосам, заплетенным в две тонкие косички на висках. Косички эти были вынужденным компромиссом: если оставить волосы незаплетенными, Аэно начинал терзать тонкие прядки, безжалостно спутывая их в колтун. Косички хотя бы не так поддавались этому варварству.       Так что не было ничего удивительного, что с утра Кэльх убежал, клюнув Аэно в висок и пообещав вернуться к обеду. Или к ужину, но уже точно! Тот только улыбнулся: отлучка Кэльха была ему на руку. Как раз стало получаться что-то пристойное с гитарой, и вымученный стих потихонечку ложился на музыку, пусть всего лишь речитативом на простенький перебор.       Аэно не обольщался, понимая, что большего просто не сумеет — уж точно не за пару дней, пока Кэльх будет с браслетом возиться. Но хоть высказать, выразить! И поэтому уговорил Шахсинара позаниматься с ним и днем, если тот не занят.       Пустынный Хранитель занят не был, о чем сразу и сказал, щуря черные глаза:       — Нэт сэйчас мнэ дэла, Аэнья. Будэт — уйду, но пока я здэсь. И твой.       Вот и насел на него удэши, сам не замечая, как под веселым ветром Садифа все ярче разгорается и сам, как блестят рысьи глаза, когда получается, и начинают слушаться пальцы, и перестают дребезжать струны, неловко прижатые к ладам.       — Ну хоть слушать теперь ладно, — ворчал тоже никуда в этот день не ушедший Акай, бездельничавший в общем зале, лениво просматривая целую стопку книг. — А то уши, бедные мои уши!..       — Акай, а ты сам-то умеешь? — фыркнул Аэно.       — Ага, — весело сощурился земляной. — Кувалдой по наковальне — еще как умею! Такая песня выходит — закачаешься!       — Нэбось, в прямом смыслэ, — усмехнулся Шахсинар. — А словами умээшь?       Он ненадолго оставил Аэно в покое, давая тому растереть гудящие руки. Не был бы удэши — уже в кровь стер, а так ничего, терпел, хотя хотелось сунуть ладони в пламя горевшего ради уюта камина. Подумав, Аэно не стал себе в этом отказывать. Пока сидел у огня, жмурясь от удовольствия, Акай сложил свои книги и перебрался поближе, явно решив поболтать, раз уж собеседники нашлись.       — Да какой я тебе певун, ветрище? — захохотал он на вопрос Шайхадда. — Ну, разве что так, за работой ритм задать. Я ж в самом деле кузнецом был, всем удэши клинки ковал, да и не только их. Эфару меч, Акмал — молот. А? Что вы так уставились? Не видали ее боевой молот никогда? А, и правда, зачем он ей теперь-то? Надо бы Мать проведать, может, подсобить чем.       — А колокола? — невольно заинтересовался Аэно. — Что в Эфар-танне висят. Ты ей помогал ковать?       — Нет, то уж без меня было. Я в то время уже давно в Землю ушел, Ворчуна утаптывая.       — Расскажи! — глаза у Аэно так и полыхнули, и не поймешь чем — то ли злостью, то ли жаждой новых историй. — Я... там был. Расскажи.       Акай гулко вздохнул, огладил огненно-рыжую бороду, вьющуюся мелкими завитками.       — Ох и вцепился, котище. Ладно. Я жил на побережье северного моря...       Аэно схватился за грифель.       «Он собирался жениться — избранница его была прекрасна, как весенняя роща в цвету. Ее целительная сила была равна его силе, и Акай радовался: у них будут хорошие дети. Может, даже такие же красивые, как Тьель. Забавно понимать, что могучую, как Акмал, удэши земли все называли так ласково — „весенний цветок“.       Все было прекрасно, и не пролегал тогда еще между Аматаном и Ташертисом Граничный хребет, верней, тогда и названий-то таких не было — Аматан и Ташертис. А западнее обитал нелюдимый угрюмец, которого так и называли — Ворчун. Остальные удэши старались без нужды не то, что не тревожить его, даже не забредать или залетать в земли, что он назначил своей вотчиной. Теперь уже и не узнать, какая каменная блоха укусила Ворчуна за его мохнатый зад, но он пожелал себе еще больше земли. И обратил свой взгляд на побережье...»       — Я тогда как раз по восточному краю материка рыскал, искал каменный уголь и металлы. И попросту не успел на помощь Тьель и своей семье. Когда добрался до дома... — Акай сжал кулаки и опустил голову. — Некого там было спасать. И на ближайшем же сборе на танцевальном поле я поставил вопрос ребром: или мы Ворчуна усыпим, или то же самое случится с кем-то еще. Нас тогда много собралось: Эфар, Акмал, Фарат, Янтор... Датмал, Гэркан, Танта, Яштэ...       «Мать Дерев, Гнездо звезд, Волна, Рожденный пламенем глубин», — переводил для себя Аэно.       — Тяжко это было. Не усыпить даже — договориться всем. Это сейчас удэши слушать умеют, — Акай покачал головой. — А тогда — хоть молотом их по маковке, и то не всем помогало. Насилу уговорил, Янтору о Родничке его напомнил, слабеньком, другим о детях, что в защите нуждаются.       Аэно уже и не рад был, что допросился: чужую боль всколыхнул, ту, что Стихии так тщательно сглаживали, вымывая память до хрустальной прозрачности. Но... не стирается такое. Никогда, ничем, даже смертью, даже Стихиями, даже временем. Душа любого живого и разумного сплетена из тонких нитей памяти. Можно вытрепать до почти полного бесцветья, но сотканный узор останется. И Акай бережно разворачивал тканное полотно, рассказывал, может, не так плавно, но четко и ясно рисуя картины былого. Как бились удэши, как водники сплели сеть из дождей, а воздушные ее на Ворчуна набросили, как утишали его жизнь огненные, а он все равно уже в полудреме огрызаться умудрялся.       — Мы над ним курган насыпали — а эта тварь ворочалась, проседала земля. Ну я и... с психу-то... Что было дальше — мне Янтор уже сейчас рассказал, в этот год. Через два лета аукнулось нам все это, да так, что до сих пор икается. Великая сушь наступила. Распространялась она так быстро, что Акмал и Эфар успели буквально в последний момент отгородить хоть малую часть материка. Выстроили стену, о которую горячий ветер расшибся, потерял силу. Сколько тогда слабосилков водных погибло! А тех, что все росшее-живое растили...       — Поэтому зеленоручек так мало? — Аэно покосился на молча слушавшего Шахсинара. — Некому было после кровь смешивать.       — И потому тоже. Но сейчас появятся, — Акай мечтательно прижмурил хитрые зеленющие глаза. — Много появится. Будь Ворчун чутка поумнее, цены б ему не было в мире. Он же воплощенная Живая земля был. Захотел — травы в рост деревьев вымахали, захотел — стрекозы с буревестника. Я, когда Стихии вернули, много в себя его силы впитал. И поделиться не поскуплюсь.       — Выходит, вы четверо — чистые Стихии, — Аэно задумчиво подергал косицу. — Только Тайгар еще... Я рад, Акай. Что те силы, наконец, на хорошее дело пойдут, а не...       И замолчал, больше ни слова не проронив.              Кэльх провозился с браслетом два дня без передыху. Аэно не возражал, видел, как горят глаза любимого, да и рад был, что у самого время есть. К тому же Кэльх впервые что-то делал своими руками — ну, в этой жизни. А еще же и инструменты новые, и все... Немудрено, если бы на неделю задержался. Но нет, управился, явился к ночи, когда все кроме Шахсинара спать уже разошлись, подошел.       — Руку, рысенок.       Глаза Аэно вспыхнули искренним, совершенным счастьем, когда бестрепетно протянул ему руку. Да, кажется, прикажи Кэльх ее на колоду под топор положить — так и сделал бы, не задумавшись. Но запястье только мягко обхватили кожаные полоски, тихо звякнули подвески, на сей раз все разные. И язычки огня, и колокольцы «снежного поцелуя», и маленькие перышки-коготки, и даже пара капель огненного опала, совсем крохотных, но от того не менее ярких.       Тонкие пальцы, успевшие чуть-чуть огрубеть от струн, жадно и чувственно пробежались по этим звенящим серебряным подвескам, словно ласкали каждую. Кэльх буквально всем собой ощутил, как распускается внутри Аэно какой-то колючий, туго и болезненно стягивавшийся узел. И от этого самому дышалось легче.       — Давай косу переплету, — улыбнулся он, теперь спокойный. Знал: Аэно больше не будет выдергивать себе волосы. А что губу кусает... так с этим другими методами справляться надо. И уж точно не под внимательным взглядом Шахсинара.       Садиф слегка смутился, увидев, с какой готовностью Аэнья распускает волосы, разворачиваясь спиной к Кэльху. Полное и безоговорочное доверие? Словно оживала одна из древнейших сказок вот тут, прямо на глазах. «Заплети мне косу, брат, чтобы чужой клинок не срезал ни пряди. К тебе повернусь спиной — верю, что не ударишь». Ох, какой седой, жутковатой древностью веяло от этого. Как недавно от рассказа Акая, которому был свидетелем. Но одновременно веяло и жизнью. Той жадной, настоящей жизнью, которой в иных сейчас как будто и не хватало.       Тряхнув переплетенной косой, Аэно встал, бережно поднимая гитару.       — Кэльх... Я доделал. Пойдем? Послушаешь.       — Пошли, конечно.       — Со мной пошли, — сурово перебил их воздвигшийся на лестнице Фарат. — А то не только шерсти натрясете!       — А... куда? — изумились в один голос Хранители, краснея разом.       Да уж... за три, нет, четыре дня в Фарате, их комната успела превратиться в настоящее гнездо — и шерсть, и огненные перья были повсюду, как ни старались сгребать все в одну кучу, в которой было так уютно спать, разлетались отголоски силы все равно везде. Уже и в главном зале то и дело поблескивали.       — Со мной, говорю. А ты спать бы шел, не сиди сычом, — махнул Фарат Шахсинару — и пошел внезапно не наверх, а на улицу, поманив за собой Хранителей.       Те переглянулись, невольно заинтригованные, и поспешили за удэши, уже даже не пытаясь угадать, куда же это он, на ночь глядя.       Улицы Старого города, как в прежние времена, были освещены теплым дрожащим светом фонарей. Их тут зажигали Свечники, возродив былую традицию, и по вечерам это становилось целым представлением. Сейчас же улицы, несмотря на поздний час, были полны гуляющих. Фарат легко шел через людской поток, только поспевай за ним. И шел он...       — Площадь Совета? — шепотом изумился Кэльх. — Зачем нам туда?..       — Узнаем, потерпи, — Аэно рассмеялся и поудобнее перехватил гитару, которую так и нес в руках, без чехла. Фарат им даже собраться не дал, так вытолкал.       Они действительно пересекли площадь Совета, сейчас мягко подсвеченную изнутри. Толща цветного стекла под ногами казалась застывшим льдом озера, на которое и ступать-то было боязно.       После Фарат свернул в неприметный переулок, кивнул двум сонным нэх-охранникам, и повел Хранителей вниз по лестнице. Те уж думали — действительно в зал Совета Чести, когда Фарат остановился у неприметной стены, коснулся ладонью, и та подалась, растекаясь в стороны и открывая проплавленный в камне проход.       — Туда идите. Потом огненным путем выйдете, как захотите.       Теперь они смеялись оба, настолько это напоминало поведение Янтора год назад. Но... Фарат мудр, как и Отец Ветров. И если считает, что им просто необходимо уединение — то так и надо сделать, все-таки, древние удэши видели и знали больше. А что ворчал Фарат, за ними каменную «дверь» закрывая — так, наверное, подозревал, что останется от того места, куда он их пустил. Янтор с собратом мог и поделиться.       — Идем, рысенок, — позвал Кэльх, когда стена сомкнулась, отрезая дорогу назад.       В груди мягко колыхалось все сгущающееся предвкушение того, что услышит — ведь не зря же Аэно так долго над чем-то работал, не зря терзал гитару. В конце концов, не зря Фарат так переполошился, едва на них глянув!       Каменный коридор прихотливыми изгибами вел вниз. Уж не Керс ли его проплавил, наверх выбираясь? Или, может, когда-то приходили сюда нэх? Так или иначе, наплывы на полу складывались во вполне удобные ступени, а стены еще помнили огонь, их оплавивший, и сейчас ласкали ладони. Их хотелось касаться и касаться, этих стен, и для этого было даже не жаль разжать руки.       Фарат не зря сказал об огненном пути: внизу, пусть и глубоко, но явственно чувствовалось медленное течение расплавленной магмы. Наверное, не будь они в полном раздрае, посетив Ткеш, и там бы ощутили что-то подобное, еще более явно.       Проход привел в округлую каверну. Было похоже на то, что гигантский воздушный пузырь поднимался когда-то в густой магматической массе, да так и не добрался до поверхности, застыл полостью. Здесь не было особой красоты, как в жилище Янтора. Но так то женской рукой было обустроено, а здесь все сугубо практично: каменное ложе посреди каверны, да и все, зачем большее-то? Ну, разве что спальник, небрежно закинутый в угол, сюда явно был притащен уже многим позже, но кем-то столь же деловито-мужиковатым. А современный вид этого самого спальника говорил о том, что это был Акай — больше некому. Наверное, отсиживался тут после особо тяжких дней в школе.       Спальник был немедленно расстегнут и постелен поверх ложа — несмотря на привычку к кочевой жизни, оба Хранителя все-таки любили комфорт, и если была возможность, не стеснялись его себе создать.       — А вещи не принес, зараза, — смешливо фыркнул Аэно, без стеснения раздеваясь и, подумав, распуская волосы. Кэльху нравилось, когда вот так, безо всего, что сковывает. Нравилось перебирать пряди, заставляя почти мурчать, вычесывать даже не гребнем — пальцами. Млели от подобного оба, но сейчас для ласки было не время. Вернее, оно будет чуть позже.       — А они нам нужны будут? — невольно развеселился Кэльх. — Нам бы эти не пожечь умудриться!       Он тоже разделся, сложив все в одну стопку, чтобы не пришлось рыскать потом по всей каверне, разыскивая чью-нибудь сорочку. И устроился на спальнике рядом с Аэно.       — Рассказывай, рысенок. Что ты написал?       Вместо ответа Аэно устроил гитару на колене, пальцы мягко пробежали по струнам. Мелодия была очень простая и очень горская. Ее бы на флейту переложить, перезвоном онни дополнить — было бы в самый раз. Кэльх опустил голову, глядя на то, как касаются серебристых струн кончики пальцев, словно ласкают. Золотисто-русая с проседью волна волос стекла по плечу, прикрывая Аэно, словно плащ, сотканный из солнечных лучей и тонких паутинок первой мастерицей-удэши. Он до того засмотрелся, что не сразу понял: Аэно что-то тихо-тихо говорит. Пришлось прислушаться, чтобы понять, что это на горском диалекте, не настолько древнем, как говор Ниймара, но и от современного языка далеко.       — Кэлэх амэ, намэ илаэ намарэ!       Аэно не пел, но слова тихого речитатива органично вплетались в мелодию.       — Кэлэх амэ, намэ илаэ намарэ!       Тэран амэ ильама наэ тэярэ.       Алэм наа камо янаэ альма.       Данай амэ наа, леа анэяро,       Эо наа умах майма тэрэмаро,       Мэир наа сати адэма кайна…**       Кэльх думал — потребуется перевод. Но смысл слов узнавался сам собой, не требуя никакого напряжения. Смысл, который все равно доходил не сразу, строчка за строчкой, пока последняя не заставила вздрогнуть, опуская голову, закрывая лицо волосами. Тяжело дыша, Кэльх сглатывал, хотя глаза были абсолютно сухими.       Он ведь всю прошлую жизнь твердил это, Аэно. Говорил раз за разом, будто был уверен, что так и получится, что два костра однажды взовьются, унося их Стихиям, но его — вторым. А вместо этого — наоборот. Ушел первым, пусть и дождавшись там, за гранью. Чего ему стоило это ожидание?.. Кэльх не знал. И сладко, и горько было от этих слов, и непонятно, чего больше, так, что сердце рвется. Кэльх пытался собрать его, заставить биться заново, не понимая, плохо или хорошо, сжимал кулаки, на замечая этого.       Перезвон струн стих сам собой, Аэно просто перестал их перебирать. Головы он так и не поднял, ничего не спросил, и даже дыхание затаил, кажется. И только крупно вздрогнул, когда Кэльх притянул к себе, вжимая, стискивая, слепо шаря руками, пока не замерли ладони напротив сердца, будто закрывая и его — и огонек там, за ним.       — Мы всегда... Всегда будем вместе.       — Мы — одно целое. Даже если далеко друг от друга — все равно вместе?       — И никак иначе, рысенок. Никак иначе...       Гитара, аккуратно поставленная на пол, отозвалась тихим стоном, но до нее Аэно уже не было никакого дела. Он развернулся в крепких объятиях Кэльха, запрокинул голову, вглядываясь в его глаза. Там сейчас не было Звездного пламени, да и никакого другого не было, но для него они горели. Светились тем самым глубоким синим цветом, каким мерцали всегда, когда Кэльх сосредотачивался на чем-то важном.       И казалось — ложатся вокруг витки золотой цепи, звонкие и легкие.       И казалось — больше никаких слов не нужно. Все уже сказано, а что сказать невозможно, то в этих глазах читается.       Золотая рысь вздыбила шерсть, встряхнулась и басовито заурчала — там, внутри. Возраст стекал с Аэно, как вода с этой искрящейся шерсти, и всех напоминаний о прошлом — искусанные губы. А что делать с ними, Кэльх знал: накрыть своими, чтобы его рысенку больше не было больно. Закрыть крыльями, укутать, пряча свое сокровище, свое пламя, чувствуя, как все ярче и ярче разгорается огонек там, за сердцем.       И все же прав был Фарат. Потому что полыхнули оба, оттуда, от этих огоньков, окончательно смешивая пламя, уже не разбирая — не нужно этого было — где чье, становясь единым целым.              Далеко-далеко от Фарата, за Граничным хребтом, в Ллато, облегченно вздохнул Замс, расслабленно откинулся на спинку кресла, позволяя себе на какое-то время стать просто собой. Еще один узелок в тщательно выплетаемом узоре перестал косить, огненная искра больше не двоилась — ровно пылала белой звездой. Осталась еще одна, но здесь он ничего пока не мог сделать.