А в Керали сжимал в дрожащих руках такую же газету Тайгар. И видел в ней совершенно другое.
Видел, что другие, даже вернувшись, по-прежнему остались сами собой. Героями. Теми, кто раз за разом доказывал: достойны. Своих имен, своих образов, тех, что остались на страницах книг и в сердцах людей. А он? Он, который только один раз и смог что-то сделать! И то — тогда. А сейчас?
Да, учился, да, старался как мог помогать по дому, но что той работы-то. Простая и привычная, как это работой вообще считать, а тем более, чем-то значимым? Его воспитывали, говоря: нельзя сидеть на месте, нельзя бездельничать, пустыня не прощает ленивых. А он только и делал, что ничего не делал!
И поезд этот злосчастный... Ему объяснили потом, что видел свой самый страшный кошмар. Расспросили, покивали, когда сказал про шахсин и бурю... Как будто они что-то поняли! Он же не бури и не поезда боялся! А того, что дальше не мог ничего сделать... И сейчас было дико стыдно. За все: не мог со своими страхами справиться; забился в самые густые кусты, чтобы никто не видел; сидел там с этой газетой, случайно найденной на лавочке. Плакал. Плакать вообще было недостойно мужчины! Пусть даже от бессилия и злости.
Зло размазав по щекам горькие, жгучие эти слезы, Тайгар вскинул голову, позволяя ветерку, даже в зарослях вившемуся вокруг, высушить следы слабости и малодушия. И выломился из кустов, едва не снеся с ног кого-то. Как только не заметил? Впрочем, это было только еще одно доказательство собственной никчемности, еще одна горсть песка на его дурную голову.
Подхватить того, в кого врезался, он все-таки смог. Ветерком, не руками, потому что этот кто-то был совсем мелким. А проморгавшись, узнал: с этой девчушкой он учился в одном классе. Даже имя ее вспомнилось, легко скользнуло на язык:
— Айята, прости, я не хотел...
Девочка дернулась в объятиях ветра, бумажный пакет, один из двух, которые несла, хрустнул и шлепнулся на дорожку: ручки не выдержали. Из него раскатились, собирая пыль, жестянки и овощи.
— Да я... верю, что не хотел, — тихо, как-то по-взрослому ответила она. — Только продукты жалко.
— Я соберу сейчас! — заторопился Тайгар, принимаясь подбирать все рассыпавшееся и не разбившееся, отобрав у нее порванный пакет. В него еще можно было сложить, просто нести придется под дно, прижимая к себе.
И, только закончив, нахмурился, сообразив, что для малышки эта ноша слишком тяжела даже без части продуктов. А уж две такие!
— Айята, ты что, с ума спрыгнула, таскать такие тяжести?! Я провожу тебя. И куплю то, что из-за меня испорчено. И второй пакет отдай, ты девочка, тебе нельзя такое тяжелое носить!
— Ну нельзя, — пожала плечами та. Она отходила, выкинуть в мусор осколки разбившейся банки с чем-то жидко-липким, чтобы никто прошедший по дорожке не распорол об них ногу. И теперь решительно вцепилась в ручки своего пакета, не собираясь выпускать, хотя Тайгар уже перехватил и его. — Ты на меня не каждый день из кустов выскакиваешь, чтобы доносить.
— А ты каждый день такое таскаешь? — ужаснулся Тайгар, опасаясь, что второй пакет постигнет судьба первого и потому не рискуя тянуть сильнее.
— Ну, не каждый. Но бывает. Ты помогаешь или мешаешь? — Айята надула губы. — Если мешаешь — иди в свои кусты!
— Помогаю. Отдай пакет и показывай дорогу. Пожалуйста, — Тайгар снова потянул на себя ее ношу. Ручки угрожающе затрещали. Только угроза остаться еще без чего-нибудь бьющегося вынудила Айяту с неохотой уступить.
— Ладно. Сюда, тут через улицу.
Идти оказалось не так чтобы далеко, но и не близко. Оно и понятно: школы строятся на определенное число домов, чтобы детям не пришлось бегать через весь город, особенно тем, кто помладше. Для старших это уже не такая проблема, они и подальше за знаниями сходить могут. Тайгар опять вздохнул: сам он с каждым прожитым месяцем только молодел, от чего тоже было стыдно. Эдак скоро совсем малышом, как Айята, станет! И так уже больше четырнадцати не дают. А ведь он за год как раз прошел все то, что ровесники Айяты к десяти годам выучивают. Осенью вместе с ней пойдет в следующий класс, но уже к зиме просто кровь из носу обязан будет перевестись в другой, сдав программу за год, а к весне — и еще за один. Сперва-то его и вовсе с самыми младшими школьниками посадили, которые только-только читать и писать учились. Вот это было позорище — хоть головой в песок! До сих пор вспоминать стыдно.
— Почти пришли, — выдернула его из самотерзаний Айята. — Нам на третий.
Дом у нее был самый обычный, как у всех. Вот только, когда подошли к двери, она решительно сжала губы.
— Спасибо. Ставь и пока.
— Айята, я... — Тайгар судорожно порылся в памяти, оставшейся от прошлой жизни, выскреб нужное, как песчаная лиса — молодого шайхадда, и выдал на одном дыхании: — Я клянусь войти в твой дом как гость и чтить тебя, как хозяйку, будь твоя ласка впустить меня!
— Ну... Обещаешь не смеяться?
— Совсем не смеяться? Даже если что веселое скажешь? — попытался перевести все в шутку, увидел ее сжавшиеся в полоску губы и тяжело вздохнул: — Обещаю.
— Тогда заходи.
Ключ у нее был свой, она старательно отперла дверь, придержала, пока Тайгар заносил сумки, потом протиснулась следом.
— Сейчас, свет включу.
Первой мыслью, посетившей голову Тайгара, когда под потолком загорелась лампочка без абажура или хоть простенького плафона, было: «Стихии, как же тут убого! А грязищи сколько! Мыть и чистить, немедленно!». Потом пришло осознание пропитавшего спертый воздух застарелого запаха болезни, старости и немощи.
— Тихо, бабушка, наверное, спит, — почти не разжимая губ, велела Айята. — На кухню отнеси. И недолго: мне обед и уроки надо делать.
— А твои родители? — шепотом спросил он и тут же обругал себя последними словами, заметив, как у нее дернулась щека.
— Нету, — скорее выдохом, чем словом ответила девочка и, подхватив один из пакетов, решительно потащила его вперед.
Квартиры в этих домах были типовые, просторные, на четыре-шесть комнат, они предназначались для семей с детьми. К кому из друзей Тайгар не заходил — всюду было похоже, эти улицы строили когда-то одним махом, чтобы всем удобно было. И теперь смотрел на островки пыли перед закрытыми наглухо дверями, и только ежился. Даже если у кого и были свободные комнаты, как у Малрика — их обычно приспосабливали под что нужное. Для гостей там, или под мастерские, или... Но не запирали так!
Все это было более чем странно. Особенно то, что Айяте и ее бабушке никто не помогал. Неужели совсем никого не осталось? Ни дядьев-теток, ни других родичей? В памяти всплывали разрозненные кусочки событий за треть прошлого года, когда перевелся в этот класс, выстраиваясь в пока еще неполную картинку. К Айяте относились... равнодушно. Почти никогда не хвалили, да и училась она средненько, часто зевала на уроках. Другие дети игнорировали ее и никогда не приглашали в свои игры на перерывах. Не звали за стол в столовой — она обедала одна или вовсе не появлялась там. Все это было неспроста. И почему-то Тайгар решил, что должен в этом разобраться. Что это — важно.
Конечно, спрашивать напрямую было глупо. Не скажет Айята ничего, это сразу видно. А вот осторожно поспрашивать учителей, друзей, опять же, одним глазком умудриться как-нибудь заглянуть в документы, подглядеть имя рода — это все запросто.
Ветерок услужливо перелистнул страницу журнала учащихся, когда на следующий день Тайгар пришел к учителю по своим делам. А там и в библиотеку, да не школьную, а городскую, зашел полистать подшивки старых газет, в Инфосеть заглянул на новостной портал, тоже полистать, выискивая нужные имена. И потом залез в злополучные кусты, потому что все узнанное нужно было обдумать. Нет, про саму Айяту он ничего плохого не нашел: обычная девочка, только очень уж взросло-серьезная для своих лет и на уроках почему-то рассеянная. А вот ее родители...
Леах и Камита Тайшо. Отец Айяты был не последним человеком на заводе: заведующий лабораторией качественного анализа. Мать работала в цехе холодного синтеза. И все было бы прекрасно, если бы Леах, вместо того, чтобы крутить шашни с молоденькой практиканткой, занимался своими прямыми обязанностями. Но он допустил чудовищную халатность: не проверил результаты очередной качественной экспертизы, пропустил сырье с повышенным содержанием... чего-то там, Тайгар пока еще не слишком хорошо понимал современные умные слова. В общем, в цехе случился выброс ядовитого газа и взрыв. Мать Айяты погибла на месте, десять человек получили ожоги и отравления разной степени тяжести. Отец, вместо того, чтобы понести заслуженное наказание, вскрыл вены, оставив дочь и престарелую мать на произвол судьбы.
Это было... недостойно! Недостойно мужчины, недостойно вообще! Совершил ошибку — так расплачивайся, а не выбирай легкий путь. Тайгар тогда долго зло смотрел на экран информатория, придя в себя от свиста нервно колотящегося в окно ветра.
А недостойней всего было то, как обошлись с ни в чем не виноватой девочкой. Она-то к халатности отца не относилась никаким боком! Нет, чисто по закону ее одну не оставили. Городской Совет, согласно какому-то там пункту чего-то там... Тайгар пропустил строчки с описаниями законов, только последние прочел, поняв, что девочке назначены выплаты, пока сама на ноги не встанет, и такие же — потерявшей семью престарелой женщине, но уже до конца жизни. И все на этом. Чисто по-человечески об Айяте никто не подумал.
Подергав себя за косу, Тайгар подошел к библиотекарю, которая помогла ему найти нужные статьи. И поинтересовался, как можно отыскать родственников человека, о котором известно только его имя и имена близких первого колена. Женщина рассмеялась, заверила его, что этого уже более чем достаточно, и помогла найти портал городского Совета с данными о переписи населения за последние двести лет. Показала, как ввести в окошечко поиска имена и имя рода, родственные связи.
— А потом вот сюда нажимаем. Теперь жди, минут пять-десять будет выборку делать, инф старый и маломощный.
— Я подожду, хорошо. Спасибо за помощь! — Тайгар поклонился, заработав еще один смешок. Ну не мог он пока избавиться от этой привычки, не мог перестать выказывать уважение старшим, как они того заслуживали.
Библиотекарь ушла, а он остался сидеть, ждать. А потом, отправив на печать выданную инфом кучу листов виртуального документа, дождался их, еще горячих, пахнущих краской, и засел читать.
От прочитанного стало горько аж где-то на корне языка, так что замутило. Были у Айяты и ее бабушки родичи, были. Вот только была и графа в каждом документе, заполненная скупым: «от родства с Леахом, Камитой, Айятой и Саилах Тайшо отказываюсь».
Все. Тупик. А он так надеялся, что может хоть тут найдется долгожданный оазис...
На этом самостоятельные идеи, как и чем помочь, закончились. Тайгар походил пару дней понурый, поглядел, как Айята выписывает буквы в потрепанной тетрадке, поглядывая на часы — и пошел сдаваться Малрику. Пришел так, как мог бы прийти к старшему брату — взрослому и уже кое-что понимающему в жизни. Всем четверым этинам уже было по двадцать, и через год они должны были закончить средне-специальное образование, отправиться работать по специальности.
— Нэ смог. Нэ понимаю! — жаловался он внимательно слушавшему Малрику. — Как так? Отказались!
— Так, стоп, — Малрик поймал Тайгара за руку и усадил рядом, сунул в руки телефон. — Звони всем, будем думать.
Тот послушно принялся нажимать на кнопки, хотя хотелось не быстро просить прийти, мол, соберутся — расскажет, нет-нет, с ним все в порядке, просто совет нужен, а взвиться вихрем и летать под потолком, потому что он просто не понимал, что делать!
Малрик хмыкнул, а когда и от Малы, и от Укаша с Тамирой было получено обещание собраться через час — распахнул окно настежь и подпихнул к нему.
— На улицу. Полетай маленько, голову проветри.
— Спасибо! — выпалил Тайгар, перемахнув подоконник.
Да, третий этаж. Но ветра подхватили, легко опустив на землю, а дальше он уже сам то ли побежал, то ли полетел, прочь от домов, на окраину города, где можно было не бояться кого-то задеть или поломать ветви деревьев. Только он, ветра и море травы.
Обратно он вернулся через час, слегка успокоившись, но так ничего и не придумав, разве что понял, что обратиться к друзьям было самым правильным решением: они могли или слышать что-то или знать других, кто слышал. Обычные разговоры и слухи. Он помнил: раньше в Керали все знали всех. Сейчас город разросся, но... Кто жил тут с детства, все равно должен был знать. А если не знают сами старшие, то наверняка что-то да подскажут родители, деды и бабки. Вон, Мала и Малрик не просто так знакомыми были, а в пятом колене родня, так что все равно, куда ни копни, кто-то кому-то кровный родич или сват. Не может не отыскаться ответ или совет.
Тамира пришла первой, смущаясь, поприветствовала Малрика легким поцелуем. Они уже думали, как бы так подготовить родителей к тому, что пора доставать «из сундуков» расшитые свадебные пояса, думать, кто пойдет сватать Тамиру. Только все упиралось в Укаша и Малу. Они все четверо непременно хотели устроить свадебные торжества в один день, да эти двое умудрились поцапаться и теперь друг на друга дулись. Вот и сейчас пришли и демонстративно сели в разных концах комнаты — одна на кровать, другой на подоконник.
— Ну, чего у вас случилось? — недовольно буркнул Укаш. — Кто тебе косу прищемил, ветерок?
Тайгар посмотрел на этих двоих и тяжко-тяжко вздохнул.
— Да как спрашивать-то, если вы друг на друга и глядеть не хотите? Это у вас что стряслось, скажите сперва?
Не верил он, что размолвка такая уж серьезная, не чувствовал в Укаше и Мале горькой и колючей обиды, скорей уж, было это что-то такое... демонстративно-подростковое, последние отголоски детства, играющие в крови. «А чего она? — А чего он?». И носы задрали, выпалив одновременно:
— Не собираюсь я...
Продолжение потонуло в хохоте Малрика. И как-то... Стушевались, глянули мрачно уже на него.
— Нет, ну а что? — тот демонстративно приобнял улыбающуюся Тамиру. — Чем дольше вы дуетесь, тем дальше свадьбы! А если вы и дальше будете ругаться, весной или летом ваш ребенок роди...
— Заткнись! — рявкнула Мала, запустив в него подушкой.
— Ой, так ты?.. А можно?.. Я только посмотрю! — зачастил Тайгар, бочком подбираясь к Мале.
— Да нету еще никого! — взвыла та. — Мы просто... Просто прикидывали, вот!
— Действительно, ты мою невесту не обижай, — насупился Укаш, перебираясь с подоконника к ней. — Мы головами все же думаем!
Тайгар спрятал улыбку за соскользнувшими на лицо прядками волос. Он и сам знал, что не беременна Мала, просто это был самый легкий способ заставить Укаша ее защищать, вон, обнял уже, шепчет виновато, что больше не будет. А что «не будет» — то и не важно, главное, что и Мала оттаивает, уже и в руку вцепилась, и к плечу прижалась. Вот и хорошо, и в комнате уже не так душно от повисшей обиды. Вот сейчас он еще ветерка нагонит, чтобы последнее выветрилось, и вообще хорошо будет.
— Какой сквозняк, — Тамира поежилась. — Малрик, прикрой чуть окно, что ли... Так что у тебя случилось, Тайгар?
Эх, перестарался! Пришлось сесть на подоконник, занимая место Укаша, и начать рассказывать, стараясь не перескакивать с одного на другое. Как побывал в доме Айяты, как присматривался к ней в школе, что узнал в библиотеке.
— Теперь вот хочу понять: за что могли так на них родичи ополчиться? Это же почти кровная вражда какая-то!
— Тайшо... — Укаш поскреб в затылке. — Про цех помню, отец в тот день ругался чуть ли не впервые на моей памяти.
— И мой тоже, — кинула Мала. — А мама что-то твердила про дуру влюбленную, но не помню, про кого именно — про Тайшо или ту дурочку малолетнюю. Она вроде как после этой истории уехала вместе с семьей.
— А можно их спросить? А то история эта воняет, как загон с дракко у ленивого хозяина! — выпалил Тайгар. — Ой, а как у Айяты дома-то... А я, главное, даже помочь прибраться не смог — она меня чуть не за ухо выставила!
— Давай так, — решил Малрик. — Ты к ней еще присмотрись, сумки там опять донеси — действительно, не дело такой мелкой таскать. А мы у родителей спросим и завтра-послезавтра расскажем, что узнали. Идет?
— Спасибо, ато, спасибо, амо*, — очень серьезно кивнул Тайгар, даже не подумав, что впервые назвал их четверых так. Аэно вот перед поездкой на День историй называл братом — но в ответ на его слова. А тут сам — и не заметил, сорвалось с языка и словно вплелось в дыхание мира.
И они тоже не заметили, только на прощание пообнимали крепко-крепко, будто не до завтра, а на год расставались.
На следующий день Тайгар честно выполнил задуманное: подкараулил Айяту после школы, проследив за ней с помощью крохотного ветерка, и сделал вид, что случайно навстречу попался. Врать было стыдно, но понимал же, если прямо подойдет — не подпустит. А так, с парой шуток о хрупких пакетах и серьезным «Но я все равно не занят!», удалось забрать покупки и даже почти без споров донести до дома. И, уже оказавшись в квартире, взмолиться:
— Айята, будь твоя ласка: давай помогу с уборкой! Тут же дышать нечем!
Она сердито шмыгнула носом:
— Думаешь, я неряха такая, что сама убраться не могу? Да мне просто некогда! А тебе делать нечего, что ли? Уже домашнее задание все сделал?
Хвастаться он ой как не хотел: не на день сделал, на две недели вперед, учителя-то прекрасно знали, что он программу опережает и будет опережать, потому что хочет закончить школу не за пять лет, а за два, много — три года. Потому что ему потом еще в Счетном цехе учиться, да тоже не со всеми вместе, а по ускоренной программе, чтобы догнать остальных Звездных.
Пришлось выкручиваться:
— Я эти задачки хорошо понял, вот на перемене и сделал. И мне действительно нечем заняться! — поглядел умоляюще. — Дома никого и руки занять нечем. Айята, не будь ты столь жестока, не выгоняй меня умирать в безделье!
— Ладно, — проворчала девочка. — Тогда я пока поесть сварю...
— Давай, ты сперва уроки сделаешь, а я на кухне приберусь? — Тайгар представил, как и что можно приготовить в том хлеву, что тут кухней именовался, и содрогнулся. — А потом помогу тебе с готовкой. Ты не думай, я умею. Матушка Раисса научила.
Мать Малрика действительно многому его научила. Поглядела, как внимательно следит за ее готовкой — и велела взять нож, нарубить овощи, а там уже и до самостоятельности дело дошло. Зато теперь смеялась: как же, пироги ей теперь сам Звездный удэши печет, да какие пироги! Он только рад был стараться, ведь это своим — не кому-то там.
— Ну... ла-а-адно, — с сомнением протянула Айята.
Предложение одноклассника пришлось очень кстати, потому что если бы она сейчас начала возиться с готовкой, то за уроки бы сесть удалось не раньше ночи: пока бабушку накормит да обиходит, пока в ее комнате хоть чуточку приберется... Ни на себя, ни на что-то другое не оставалось ни сил, ни желания. Она и мылась-то раз в три дня, и то только потому, что однажды услышала, как обсуждают одноклассницы, что сидеть рядом с ней не хочется — немытым телом воняет.
Уроки делать села тут же, в уголке. Тайгар покосился, но ничего говорить не стал. Пусть, раз ей так спокойней. Вместо этого закатал рукава и решительно включил воду: убираться так убираться!
— Айята, а тряпку бы какую...
— Вон в том углу возьми.
Глянул и чуть не выругался: в ведре уже заплесневела какая-то ветошь. А он-то думал, чем так воняет-то мерзко! Но раз взялся, то... Нашелся клок чего-то, похожего на женскую сорочку, на чем не было плесени и что не расползалось в руках. А лениться он был не приучен, и работа спорилась. Чтоб у удэши-то — и не спорилась? Между делом и в тетрадки к Айяте нос сунуть успевал, подсказать, объяснить, пока тряпка под потолком тенета собирает да копоть вымывает. Он даже до холодильного шкафа успел добраться, отмыть, и раковину в относительный порядок привел, радуясь, что хотя бы посуда кое-как перемыта, когда скрипнула дверь, заставив Айяту подскочить, круглыми глазами глядя в коридор.
Тайгар тоже развернулся, уставился на всклокоченную старуху в грязной сорочке, с трудом стоящую, опираясь на узловатую клюку. Старуха — наверное, та самая Саилах Тайшо, — буравила его злющими черными глазами и кривила стиснутый в нитку рот. Тайгар переломился в поклоне, запоздало сообразив, что надо ее поприветствовать.
Но его будто и не заметили.
— Ты зачем чужого в дом привела? — скрипучим голосом напустилась та на Айяту. — Да еще и мужчину! Позорище-то какое!
— Это мой однокла... — залепетала та, невольно втягивая голову в плечи. И это безотчетное движение Тайгару страсть как не понравилось.
— Заткнись, паршивка. Опять вместо того, чтобы мне помочь, всякой дурью себе голову забиваешь? Таким как ты это не надо!
— Но уче...
Зря Тайгар рот открыл. Потому что его чуть не снесло с места визгом:
— Вон отсюда! Пошел прочь! Извращенец! Охальник!
Тайгар попятился к окну, которое открыл сразу же, как только начал уборку, чтобы проветрить вонь. Едва руки удержал, чтобы уши не заткнуть. Что ж, если Саилах так со всеми родичами разговаривала в гневе — он понимал, отчего те отказались от кровного родства с ней. Но уходить, не попытавшись хотя бы от Айяты гнев отвести, было бы трусостью и низостью, и он попробовал снова:
— Дайта-самэ**, я Айяте клятву гостя принес, как бы я ее нарушить посмел?
— Такие как ты клятв давать не умеют, — неожиданно четко и внятно произнесла старуха, а потом замахнулась клюкой, переходя в прежнюю тональность: — Уходи! Выметайся немедленно!
Тайгар охнул, уворачиваясь от удара — и привычно сиганул в окно, понимая, что в коридор просто не попасть, не оттолкнув с дороги эту... старуху. Старуху именно — не поворачивался больше язык называть ее «дайта-самэ», сколько бы в нем вежливости ни было.
— Тайгар! — донеслось из окна перепуганным голоском Айяты, потом она вскрикнула, и створка с грохотом захлопнулась, отсекая все звуки.
Идти домой в полном раздрае было просто невозможно, и Тайгар почти до темноты прогулял по улицам, пытаясь хоть как-то уложить в голове все, что случилось. У него мало что осталось в памяти от прошлой жизни. Но воспоминание о том, как совет старейшин Керали приговорил к суровому наказанию мужчину, который поднял руку на жену и детей, было очень четким. Нет, он не помнил лиц, но саму ситуацию, то, как погань, в кровавую юшку разбившую лицо женщине, заковали в колодки и обрезали косу, вспомнил. Но то был здоровый мужик, а что делать с больной старухой? Как у нее сил-то хватило — клюку поднять? И может он все-таки ошибся?
Не ошибся.
Это он понял на следующий день, когда на перемене схватил пытавшуюся вышмыгнуть в коридор Айяту за плечо.
— Постой, я...
И отдернул руку, увидев, как исказилось от боли лицо девочки.
— Иди ты... подальше! — сквозь зубы выдохнула она и бегом припустила прочь.
Тайгар схватился уже за голову и снова пошел на поклон, только уже к матушке Раиссе и Сайнару, родителям Малрика. Потому что с таким могли помочь разобраться только они.
***
— Тайгар! — Айята знала, конечно, что ее одноклассник — не какой-то там этин, а удэши, но все равно сердце захолодело, когда выскочил в окошко.
Но кинуться к подоконнику не успела — по плечу ослепляюще-больно ударила бабкина клюка, да с такой силой, что Айята упала на колени, а рука повисла плетью. Не в первый раз такое было, но раньше Саилах била не так сильно, а тут, видимо, всерьез взъярилась, даже до окна дошла вполне бодро, створки захлопнула так, что стекла задрожали.
— Ах ты потаскуха малолетняя! Что, думала, раз я сплю — можно тварей всяких в дом водить?!
— Бабушка, он просто друг! — проплакала Айята, отползая в уголок, краем сознания отмечая, что полы чистые, и сора по углам нет — когда только Тайгар успел?
— Знаю я, как такие, как ты и твоя шлюха-мать, дружат! Леах мой, дурачок, тоже все твердил, что только дружит! А как пузо у Камиты на нос полезло, так деваться некуда стало — женился. Говорила я ему — не доведет его эта сука до добра! И права была! Эта потаскушка даже сына ему родить не сумела — такую же дрянь выродила!
Клюка снова с силой, правда, уже куда как меньшей, опустилась на спину, заставив Айяту вскрикнуть и сжаться в комочек, прикрывая голову руками. Вот зачем, зачем она позволила Тайгару помочь? Знала же, что может так обернуться, но не предполагала, что все будет настолько плохо! А ведь надеялась, что бабка, как обычно, спит днем беспробудно, чтобы ночью опять шататься по квартире, вздыхать и бормотать до утра. И что ее разбудило?
— И ты, грязная кровь, такая же потаскуха, как твоя мать!
До Айяты долетали капельки слюны: бабка уже совсем разъярилась, все соседи, наверное, слышат, как она визжит... Впрочем, всем все равно, за два года, которые они прожили только вдвоем, никто ни разу не пришел и не попробовал успокоить старую Саилах.
Слова про «грязную кровь» всегда приводили Айяту в недоумение. Она не понимала, что это значит. Но сегодня бабка, кажется, была в ударе, во всех смыслах.
— Думаешь, если у твоей мамашки в роду были нэх, ты чего-то там достойна? Да как бы ни так! Я из тебя выбью эту дурь, шлюха малолетняя! Ты у меня ни в какие залы Стихий не рыпнешься, ясно?!
— Но я не... — от неожиданности пискнула Айята.
Она и не думала ни о каких Стихиях, ей бы просто хоть на кого выучиться! Какие нэх, о чем бабка?
— Да, думаешь, я не знаю, что эта сучка Камита три года в зал Стихий бегала, пока не понесла и не уверилась, что дара нет? Ну, ничего, я из тебя-то нормальную сделаю, ты у меня про магию забудешь вообще! Чтоб я рядом с тобой никаких пащенков удэшских не видела, ясно тебе? Иначе ты и в школу ходить не будешь. Читать умеешь, писать тоже — и довольно с тебя!
Айята безнадежно и тихо заплакала снова.
***
Когда Айяту сдернули прямо посередине урока, Тайгар чуть не задохнулся от злости. Сидел, на нее посматривал — и тут вдруг в класс стучатся, а потом учительница велит девочке собираться и идти. А за неплотно прикрытой дверью виднеются люди в форме стражей дорог...
И все это на глазах у других учеников! Которые теперь весь день будут шушукаться: а что же Айята натворила, что за ней аж как за взрослой. Тайгару хотелось завыть и ветром броситься следом, но он кое-как сдержался. Правда, урока после попросту не слышал, а на перемене принял решение: хватит с него на сегодня учебы. Ничего не случится, по книжкам наверстает, а Айяте нужна помощь! Пусть даже от такого дурня, как он.
Ну и метнулся к ее дому — просто потому, что не знал, куда идти. Засел в кустах, неподалеку нашлись подходящие, не хуже тех, первых самых. Даже еще гуще и злее, острая ветка больно проехалась по щеке, заставив зашипеть и утереться рукавом.
Почему-то вспомнился опять снившийся ночью поезд, от которого снова бежал, не разбирая дороги. Нет уж, теперь он никуда не побежит! До вечера просидит, если надо будет, а после пойдет взрослых трясти!
Никого трясти не пришлось, потому что такие же — или те же? не разобрал! — люди в форменных куртках подошли к дому, вошли в него, а через десять минут весь двор услышал бешеные вопли старухи. Удивительное дело — больная, едва ходящая, из крепкой хватки мужчин она выворачивалась, как угорь, норовя огреть всех, кого ни попадя, своей клюкой. Видно, правду говорят: злоба и ненависть силы придают, как искаженным. О них Тайгар уже читал, но не знал, что и этины могут ими стать. Что им искажать-то? Разве что душу?
После того, как старуху увели, на некоторое время все стихло. Ну, ходили люди, некоторые даже обсуждали случившееся, заставляя его мрачнеть: слышали доносящиеся из квартиры вопли, но если уж от старухи Тайшо собственная семья отвернулась — чужим и вовсе за полог шатра заглядывать незачем. Тайгар сжимал кулаки и зло кусал щеку, до кровавого привкуса во рту: да как же это так? А если бы старуха Айяту... Айяте... даже мысль не поворачивалась продолжить.
В кустах он просидел до вечера. Продрог, хотелось есть, но с места не двигался, только иногда прикрывал глаза, чутко придремывая, пока сторожевые ветерки летали вокруг, готовые разбудить, если вдруг их потревожат знакомым дыханием. И дождался-таки, вывалившись из кустов навстречу Айяте и ведущей ее незнакомой женщине.
— Ты... Я... Все в порядке? — выпалил, не зная, что сказать.
Девочка смотрела как-то безразлично, мимо него. И это напугало так, что вокруг них троих закружился пока еще медленный хоровод поднятых ветром листьев.
— Успокойся, — женщина протянула руку и тряхнула его за плечо. — С ней все будет хорошо. Это из-за лекарства, она завтра придет в себя.
— Извинитэ, — Тайгар быстро поклонился. — Нэ лэкарь я. Могу... чэм-то?..
Эта женщина не вызывала опаски, да и в целом смотрела скорее понимающе. И как-то оценивающе, не без этого.
— Можешь. Ты ведь Тайгар Звездный? Знакомые взрослые женщины есть?
— Да, есть амо! — закивал он.
На мгновение ее брови взлетели вверх, но потом она кивнула.
— Вот и хорошо. Можешь приходить с ними. Помогать Айяте с уроками, общаться. Но только в сопровождении женщин. Хотя кому я рассказываю... Ты ведь сам помнишь обычаи?
— Да! — вырвалось почти возмущенно.
Чтобы он — и не помнил? Да он и до этого-то приходил один только потому, что Айята говорила: дома не одна, бабушка там же!
— Вот и отлично. А сейчас иди домой. Айята завтра не придет, ей надо отдохнуть. Передашь учительнице, хорошо?
Тайгар подозревал, что учительнице и без того все уже передали, но кивнул. Он скажет, при всех в классе скажет, чтобы знали — Айята ни в чем не виновата. И будет приходить помогать. И обязательно вымоет наконец ее квартиру, чтобы жила, как положено, в чистоте и уюте!
Почему-то он не сомневался: не вернется старая Саилах в этот дом, не будет больше отравлять жизнь внучке. А от того на сердце было легко-легко. И, когда тихо прошмыгнул в свою комнату, сидевший за столом поезд не вызвал никакого страха.
— Кша! — подхватив со стула первое подвернувшееся, Тайгар запустил им в поезд, и тот с обиженным «Ту-у-у» исчез. Теперь уже — окончательно.
Рассмеявшись, Тайгар выметнулся в окно порывом ветра, закружил в вечернем небе, обнимая весь город.
— Кэрали, мой Кэрали, — шептал ветер, мягко поглаживая листья деревьев и касаясь крыш, едва слышно стучась в окна и заставляя прохожих вздрагивать, поднимая головы.
И каждому в городе в этот момент дышалось легче: идущим домой и спящей в своей комнате Айяте, злой старухе где-то там и целующимся друзьям. Потому что не просто ветер то был — Дыхание жизни.
***
— Ну вот и все, — сказал Ниймар, раскуривая трубку.
— Что — все? — не поняла Амлель, вздрогнув: удэши Темной воды имел привычку появляться неожиданно не пойми откуда, просто возникая из тени за спиной. Вот и сейчас соткался в темном углу кабинета, куда не доставал свет настольной лампы.
— Страх ушел, — трубка разгорелась, подсвечивая странно спокойное лицо Ниймара. — Плохой страх был, большой. Такой не всякий взрослый унесет, а уж молоденький-то ветерок...
Амлель задумалась на мгновение, потом лицо ее посветлело:
— Тайгар? Справился? Ты говорил, что только он сам может с этим справиться.
— Он и смог, — кивнул Ниймар. — А я так... Последнюю каплю добавил. Все у него теперь будет хорошо.
Улыбнувшись, Амлель кивнула: раз так говорит, значит, действительно хорошо будет. Умелый он лекарь, Ниймар. Не простой — лекарь душ.
А тот стоял и курил, улыбаясь своим мыслям и делая вид, что не замечает, как Амлель на него смотрит. Только отражением плыла по его губам такая же теплая ласковая улыбка.
